Грэм Грин - Капитан и Враг
Я не чувствую себя виноватым в том, что оставил Лайзу. Я уверен, что Капитан посылает ей деньги из того далека, где находится, и почему-то мне кажется, что там, без меня, они стареют вместе, хоть он и редко бывает теперь с нею. Я всегда недоумевал…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
7
«Я всегда недоумевал». По поводу чего «недоумевал» – спрашиваю я себя, перечитывая эту повесть нашей жизни, – повесть, которую я начал писать много лет тому назад, а потом, уехав из дома, забросил. Ответа на свой вопрос я не нашел.
Из полиции мне сообщили, что Лайза находится в больнице, в тяжелом состоянии, и я поехал в тот дом, который по-прежнему нехотя называл «своим домом», чтобы проделать все нудные процедуры, какие требуются, в преддверии кончины близкого человека. Родственников, которым можно было бы перепоручить эту малоприятную обязанность, у Лайзы не было. А она чуть не погибла в нелепой дорожной катастрофе, когда переходила улицу, возвращаясь от булочника, куда раньше за хлебом ходил обычно я. Полиция нашла у нее в кармане письмо ко мне – письмо, в котором с типичной для нее заботливостью она напоминала, что надо сделать прививку от гриппа; и весть, что Лайза при смерти, на какое-то время преисполнила меня чувства вины: ведь если б я не бросил ее, за хлебом пошел бы я и ничего бы не случилось.
В больнице она велела мне, с трудом ворочая языком, уничтожить кучу писем, так как не хотела, чтобы чужие глаза читали их.
– Почему я их хранила – сама не знаю, – сказала она. – Он ведь пишет всегда уйму глупостей. – И добавила: – Только не сообщай Капитану, что я тут.
– Но если он вдруг объявится…
– Не объявится. В последнем письме он говорил, что придет, может, в будущем году, а может, и через год… – И добавила: – Будь к нему добрым. Он всегда был добрым к нам.
– А он тебя любит? – вырвалось у меня запретное слово.
– Что значит – любит. Говорят, что Бог нас любит. Если это любовь, по мне, уж лучше доброта.
Я приготовился обнаружить в доме письма Капитана, и, к своему удивлению, нашел эту неоконченную повесть – вымысел, автобиографию? – которую я тут и воспроизвел. Рукопись лежала, тщательно перетянутая резинками, под несколькими кипами писем, которые хранила Лайза в ящике на кухне, вообще-то предназначенном для салфеток и разных бесполезных предметов, вроде вышитых кружочков, употреблявшихся вместо подставок в те далекие дни.
Поначалу я даже не узнал собственного почерка – таким он был тогда четким. Теперь же, по прошествии стольких лет, после всей этой спешной работы, какую приходится выполнять низкооплачиваемому журналисту, всех этих мелких сообщений для газеты, которые я презираю в душе, мой почерк стал крайне неразборчивым.
В юности я одно время питал тщеславную надежду стать «настоящим писателем», как я себе это представлял; тогда-то я, очевидно, и написал этот фрагмент. Вполне возможно, я избрал такую форму потому, что мало знал жизнь окружающего мира, и, следовательно, это едва ли могло кого-либо заинтересовать. Должно быть, я оставил здесь этот набросок – чего? – когда внезапно и постыдно распростился с жизнью в подвале, воспользовавшись редким отсутствием Лайзы и прихватив немного денег из той суммы, что нашел у нее в спальне, – оставшегося, решил я про себя, ей хватит до следующего поступления от Капитана. Он ведь никогда еще ее не подводил, а изъятая мною небольшая мзда, подумал я, – это дележ по справедливости. Лайза, конечно, куда больше истратила бы на меня в предстоящие месяцы, а теперь, без меня, все денежки пойдут на ее личные расходы – правда, она никогда ничего зря не расходовала.
Лайза явно читала мою рукопись (я с радостью обнаружил, листая страницы, что там не было никакой оскорбительной критики ее материнских забот), так как на последней странице нацарапала не очень грамотно несколько слов, которые вполне могли бы служить эпитафией на могильной плите Капитана, а возможно, она решила написать свое окончательное мнение для всех полицейских, приходивших донимать ее расспросами: «Что бы там ни говорили, а Капитан был очень добр к нам обоим. Он был… (она зачеркнула слово „был“) он очень хороший человек». Характерно, что она не употребила этого таинственного термина «любовь», – для могильного камня осталось лишь подчеркнутое признание добродетелей Капитана. Да и была ли вообще физическая любовь (это ли я имел в виду, ставя свой знак вопроса?) между этими двумя странными людьми, которых я, будучи ребенком, почти что и не знал?
Чудно мне было сидеть совсем одному в этом жалком подвале, на этой запущенной улице Кэмден-Тауна, и читать сначала написанное мною много лет назад, а потом просматривать одно за другим письма Капитана, которых я до сих пор никогда не видел; все они лежали в конвертах с иностранными марками. Я вскоре обнаружил, что они по-прежнему приходили на этот адрес в Кэмден-Тауне, хотя Капитану хотелось, чтоб было иначе. По крайней мере в своих намерениях он был добр к нам обоим. Он довольно регулярно писал из своего далека, хотя редко сообщал свой адрес, чаще просил писать до востребования. В последний раз он исчез при мне незадолго до появления еще одного полицейского в штатском. А потом с интервалами в два-три месяца стали поступать от него небольшие пакеты – иногда с письмом, иногда без, но всегда с деньгами или ценностями. Пакет бросала в почтовый ящик чья-то рука, предварительно позвонив условным кодом.
– Мне это не нравится. Это же просто невыносимо, – сказала мне как-то Лайза. – Нечестно. Ведь такой уговор был только между ним и мной. Когда так звонят, я думаю… может, на этот раз… и все не он. Мне иногда кажется, что этот условный звонок – единственное, что нас вообще связывало. – И, следуя велению долга, добавила: – Кроме тебя, конечно.
Потом несколько месяцев денег не было и писем тоже. По счастью, владельцу дома отказали в разрешении снести его, как он намеревался, и он нехотя сдал три верхние комнаты вместе с мебелью, так что Лайза получала чаевые и могла кое-что заработать. В противном случае на ее жалованье сторожихи мы бы не жили, а лишь существовали бы впроголодь.
Перебирая сейчас письма Капитана, я вспомнил, как к нам вдруг пришло письмо с испанской маркой и штемпелем местечка на Коста-Брава. Капитан прислал тогда небывало крупную сумму – чек швейцарского банка на три тысячи фунтов, – и я вспомнил, как испуганно вскрикнула Лайза:
– Какой ужас! Что он наделал? Они же схватят его. Засадят в тюрьму на годы и годы.
В ту пору у нас с Испанией не было договора о выдаче преступников, и если не что другое, то, во всяком случае, это обстоятельство спасло Капитана от такой участи.
Я обнаружил это письмо наверху в одной из пачек и прочел его сейчас впервые. Судя по дате, оно прибыло незадолго до того, как я ушел от Лайзы и стал работать учеником репортера в местной газете, получив это место, несмотря на мой юный возраст, благодаря удачному описанию одного странного события, которого на самом деле никогда не было. Возможно, внимание редактора привлекло название моей вещицы – «Попался, который кусался». Мне было страшновато: а вдруг редактор проверит источник, на который я безо всяких оснований ссылался, но я хорошо рассчитал время – газета как раз шла в набор и редактору не терпелось поместить эту историю в выпуск до того, как она появится под крупными заголовками в таких гигантах, как «Мейл» или «Экспресс». До этого случая я был достаточно наивен и разделял убеждение Лайзы, что газете важнее правда, чем читательский интерес, но мой успех помог мне избавиться от наивности.
Я отправился к Лайзе сообщить добрую весть о том, что получил работу, – весть тем более, на мой взгляд, добрую, что я так лихо смошенничал (вот это, я считал, Капитан одобрил бы), – и обнаружил ее на кухне с письмом, которое я сейчас держал в руке.
Хотя Лайза велела мне уничтожить письма, я не собирался этого делать – во всяком случае, до тех пор, пока их не прочту. Конечно, когда я в следующий раз приду к ней в больницу, я заверю ее, что «даже из конвертов не вынимал – швырнул прямиком в печку». При этом вины я за собой не чувствовал. Таким сделали меня эти двое. И я имел право знать моих творцов.
"Дорогая Лайза, – читал я, – опустив письмо в почтовый ящик, я снова уеду, как только смогу. В Испании стало нынче много хуже, поэтому я перебираюсь в те места, куда всегда хотел поехать, в тот вольный край земной, где правит справедливость и где человек может нажить состояние без труда и хлопот, так что, скорее всего, пройдет какое-то время, прежде чем я снова напишу, а письма, очевидно, пойдут долго, так что не волнуйся, я в полной боевой форме, но уж очень мне тяжело думать, что ты по-прежнему год за годом живешь в этом жалком подвале. Пора бы Джиму найти себе работу и как-то помогать. Пожалуйста, используй этот чек и подыщи себе жилье получше. Хотелось бы мне послать тебе более крупную сумму, но надо оставить себе на поездку и на устройство, хотя я думаю, там, куда я еду, на это не потребуется много времени. Как только я устроюсь, я сообщу тебе номер почты, куда писать до востребования, и, клянусь, очень скоро пришлю чек на более крупную сумму, чтобы ты могла приехать ко мне туда, где я поселюсь. Я скучаю без тебя, и ты нужна мне, Лайза, все эти осколки лет без тебя были ужасны, я иногда не могу спать по ночам – так о тебе тревожусь. Твои письма мало что мне говорят. Ты ведь не из тех, кто жалуется, даже когда этот Сатана причинил тебе боль. Поверь, теперь мы уже скоро будем вместе. Ну а Джим, если захочет, может, конечно, поехать с тобой. Мне бы не хотелось, чтобы ты путешествовала одна. Скажи ему, я уже слышу колокольчики идущих мулов – он поймет, что я имею в виду.
