Юрий Герт - Кто если не ты
Пока Слайковский и Впадина откалывали «буги», она подыскивала благовидное объяснение для матери, потому что сейчас уже почти двенадцать, и дома ей учинят допрос с пристрастием. В это время зазвенел звонок. Его расслышали не сразу, а он звонил непрерывно, протяжно, казалось, вот-вот он захлебнется собственным звоном, и что-то щемящее, тоскливое было в этом тревожном звоне, как в далеком зове человека, попавшего в беду, и потом раздался стук, отрывистый, частый, нетерпеливый.
Все застыли.
Кто-то нерешительно промямлил, что явились чьи-нибудь родители... У Слайковского метнулась мысль: уж не мать ли вернулась с дежурства?.. Лиля охнула и вцепилась в Красноперова. Михеев — на всякий случай — принялся торопливо прятать бутылки за тумбочку с радиолой.
— Не тушуйтесь, ребята,— сказал Лешка Мамыкин и, уронив по пути стул, отправился открывать.
По его дружески громким приветствиям, долетевшим из передней, стало ясно — опасности никакой! Все дружно и облегченно вздохнули, когда в комнату вбежали Бугров и Гольцман.
— Веселитесь? — бешено крикнул Клим, выкатив глаза.— А там человек погибает!
— Какой такой человек? — спросил Слайковский, подходя к нежданным гостям и еще продолжая радостно улыбаться.
Прощай и друга не забудь,не забудь!Твой друг уходит в дальний путь...
Бухая сапогами, Мишка двинулся к радиоле, выключил пластинку.
Их окружили плотно и слушали — кто с недоверчивым сочувствием, кто с боязливым любопытством. Клим заметил, как вдруг обвисли плечи у Слайковского и как захлопнул он свои егозливые глазки — а когда снова их открыл, в них был страх.
«Он все знает!» — подумал Клим и, подступив к Женьке, выдохнул ему прямо в посеревшее лицо:
— За что арестовали Егорова?
— А я тут при чем! — сказал Слайковский ослабевшим голосом и, приняв безучастное выражение лица, оглянулся вокруг, словно ища поддержки. Мишка схватил его за лацкан, тряхнул, крикнул в ухо.
— Врешь! Ведь знаешь!..
Слайковский вжал в плечи голову, оскорбленно заморгал:— Ну и знаю, ну и что? И все знают!..
— Что все знают? — Мишка продолжал ожесточенно трясти Слайковского, будто желая вытряхнуть из него внятный ответ.
— А то, что ваш Егоров карточками спекулировал! Карточки на базар таскал, ворованные карточки, вот что!
— Вре-е-ешь...— в один голос протянули Мишка и Клим.
— А вы... Вы-то чего притворяетесь, будто не знали?— злорадно ощерился Слайковский.— Кому барыши в карман шли? Кто с ним на Яву бежать собирался — я, что ли?
— Постой, погоди...— с трудом соображая, проговорил Клим.— Погоди... У него же знакомый большевик есть, на Трех Протоках. Который в гражданскую... Он ему три тысячи...
— Чего ты плетешь! — засмеялся Слайковский, обретая обычное нахальство.— Какой там еще большевик? Барыга был, а не большевик — он карточки где-то тибрил, а Егор...
— Был большевик! — упрямо сказал Клим.— Егоров сегодня к нему на весь день уходил!
— К нему? А на базар, карточками торговать — не хочешь? — Слайковский отрывисто захихикал.— Там, на базаре, его и цапнули!
...Они не знали всего, что знал Слайковский.
Не знали, что Егоров прошлой ночью добыл из бумажника захмелевшего квартиранта десять карточек, и что Слайковский, как и прежде, далеко не бескорыстно, помог сбыть их Егорову в базарной толпе; не знали, что когда у Егорова в кармане набралось около трех тысяч, Слайковский предложил ему поделить выручку поровну, и что они подрались и рассыпали деньги, и тут Слайковскому удалось улизнуть, а Егорова арестовал милиционер.
Ни Клим, ни Мишка не знали ничего этого — они поняли самое главное и оглушенно переглянулись.
Нет, Слайковский не врал. Врал Егоров. Зачем?.. И как они могли ему поверить? Только теперь Клим ощутил всю наивность вымысла Егорова. Очевиднейшую, потрясающую наивность, которую не замечали прежде, когда им так хотелось в нее поверить, поверить, что кто-то — сильный и добрый — оценит их ослепительную мечту и поможет им! Но Егор, Егор...
— Эх, вы...— нарушил тишину Лёшкин голос.— Тоже, нашли, с кем связываться...
Вечно сонные заплывшие глазки Мамыкина с грустным удивлением скользнули по Мишке и остановились на Климе.
— Набрехал он вам с три короба, а вы...
— Так вы все-таки хотели уехать на Яву? — осуждающе спросил Михеев.
— Как же, нам известно, на какую они Яву хотели!..— потешался Слайковский, и в тон ему, и еще громче, закатывался Впадина, и оба они перемигивались так, будто им действительно известно что-то особенное...
Едва Лиля увидела Клима, как в ней вспыхнула еще не погасшая обида. Ее кукольное личико порозовело от мстительного гнева:
— Еще идейными прикидываются! А сами?.. Всех обманывают! Даже этого... Вашего Егорова... Сами дома, книжки почитывают, а он — в тюрьму попал!
— Да, братцы, нехорошо у вас получилось...— сокрушенно вздохнул Мамыкин.
Неужели, неужели же это правда — и они во всем виноваты, и Егоров ради них пошел на преступление? Клим растерялся, не находя чем ответить на чудовищное обвинение.
— Я же говорил, напрасно вы все это затеяли,— рассудительно произнес Михеев.— Напрасно..Я же говорил...
И вдруг из Клима выплеснулось все, что накипело за этот роковой день. Глаза его мятежно вспыхнули, он рванулся к Михееву:
— Говорили, говорили! Что вы говорили? Вы хохотали да каркали! Что вы еще умеете? Друг перед другом выпендриваться — мы в чужие карманы не лазим, мы честные!.. Кто честный? Вы честные? Да вы мизинца Егорова не стоите! Он не ради своей шкуры... Не ради шкуры!.. А вы на себя посмотрите... Жрете, веселитесь, а на мировую революцию вам наплевать, пускай другие!..
Он выпустил весь заряд единым залпом — и смолк. И всё тоже стояли перед ним молча, в смущенной, по-давленной тишине. А Клим, как будто его самого опустошила эта неожиданная речь, с тоской осмотрелся вокруг, негромко сказал — уже без прежнего напора:
— Ну как же... Как можете вы так жить? Ведь вы — люди!..
Ему ответил из угла насмешливый голос:
— А уж это кому что нравится.
Все оглянулись и увидели Шутова. Он стоял у стола, сцеживая из бутылок остатки в свой стакан. На него смотрели, а он, целиком поглощенный своим занятием, отставил последнюю бутылку, взболтнул в стакане буроватую смесь, выпил, не морщась, и положил в рот огурец. И было слышно, как огурец на его зубах вкусно хрустнул. Прожевав, Шутов улыбнулся, глядя куда-то мимо Клима, который смотрел на него с хмурым недоумением, и лениво приказал:
— Дай музычку, Женя.
— Верно! — закричал Слайковский, выходя из оцепенения и сразу оживляясь.— Мы ведь мировой революции не совершаем и карточек не воруем!..— он подбежал к радиоле и снова пустил «Кабачок».
А Клим все стоял и смотрел на бледное, наглое лицо, которое он видел впервые.
— А вы давайте выматывайтесь отсюда! — крикнул Слайковский, не решаясь однако приблизиться к Климу.
Остальные молчали. Еще не решив, что значит это молчание, Слайковский дернул Мишку за рукав и повторил:
— Выматывайся, слышишь? Мы будем танцевать!..
Вдруг раздался звон и грохот. Лешка Мамыкин схватил бутылку, опорожненную Шутовым, и изо всех сил трахнул ею об пол. Лиля взвизгнула. Все кинулись врассыпную. Теперь только Мамыкин, оскалив зубы, стоял посреди комнаты. Его рослое, крепкое тело тяжело покачивалось. В маленьких глазках блестели слезы.
— Гады...— глухо выдавил он.— Паразиты... Егора... Егора надо спасать!
— Как же,— пробормотал Красноперов,— спасешь его теперь...
— Спасем! — выкрикнул Мамыкин.— Пойдем, все расскажем... Начистоту!.. Все как есть... Не звери же там, поймут!.. Слышите,— все все пойдем — и скажем!..
Клим никогда не ожидал от Мамыкина ничего подобного. Увидев, как Лешка плакал, он почувствовал, как у него самого что-то сдавило горло, и он бросился к Мамыкину и сквозь поднявшийся шум и гомон пытался что-то сказать ему, но сам не слышал, что говорил, и только жал ему руку — радостно и благодарно. И хотя рассудительный Михеев советовал подождать до утра, не прошло и полчаса, как ватага ребят ввалилась в кабинет дежурного по отделению милиции. Среди них не было только Слайковского с его новым знакомцем — Слайковский не мог оставить пустую квартиру — и Лили — она очень спешила домой.
13
Солнце торжественно всплыло над горизонтом и закачалось на речной глади. Жидкое золото разлилось по воде. Оно слепило своим трепетным, струящимся сиянием, и только у самого борта открывалась прозрачная зеленоватая глубина, и было видно, как в ней стремительными черными стрелками сквозили пугливые мальки. Палуба дрогнула — пароход прогудел дважды, и что-то тяжело заворочалось в его машинном брюхе.
— Пора,— сказал Егоров.
