Даниэль Кельман - Последний предел
Выскочил на улицу. Между тем поднялся ветер; стремительно изменяясь, плыли облака; уборочная машина оставляла за собой дорожку из соли и гальки.
В метро на эскалаторе он чуть не поскользнулся. Женщина с плаката на платформе ни на секунду не выпускала его из вида: раскосые глаза, губы бантиком, спадающие на лоб рыжие локоны; он машинально отвел глаза. Заглянул во мрак туннеля, где уже вырисовывались очертания поезда: по рельсам побежали отблески фар, затем показались и сами фары, стекло и зевающая физиономия машиниста. Юлиан вошел в вагон.
За окном проносились потемки, под ногами дрожал пол, напротив сидел мальчуган лет десяти и очень серьезно его разглядывал. Огромные от любопытства глаза, увеличенные кругляшками очков.
— С вами все в порядке?
— Да, — ответил Юлиан, — а что?
Мальчик смотрел на него открыв рот, потом убрал с лица волосы и спросил:
— А куда теперь?
— Что?
— Куда вы едете?
— К отцу.
— Хорошо, — одобрил мальчик, — очень хорошо! Юлиан собрался спросить, что тот имеет в виду, но поезд уже тормозил и пора было выходить. Длинный эскалатор вывез его на улицу. К серой стене, на которой высвечивался рисунок из окон. Полицейский лихорадочно махал жезлом, подавая какие-то знаки. Двери открылись, в зале навязчиво пахло чистотой. Дежурный на входе даже не обратил на него внимания, два врача в белых халатах шепотом что-то бурно между собой обсуждали. Юлиан медленно стал подниматься по лестнице. По низким и стертым ступеням. Навстречу шаркала старушка, в шлепанцах и в махровом халате, остановилась, провожая его остекленевшим взглядом. Он отвел глаза и заспешил дальше.
Лестница заканчивалась коридором без окон, освещенным неоновыми лампами, одна из которых сломалась и, тихо пощелкивая, то вспыхивала, то снова гасла, вспыхивала и гасла. Изображенная на плакате многоножка предостерегала: «ПРИВИВАЙСЯ СВОЕВРЕМЕННО». Юлиан не сразу вспомнил номер палаты; но потом из глубин памяти выплыло: сто семь. Он остановился, взялся за ручку двери, на миг задумался. Как давно он здесь не был? Пожал плечами и вошел.
Две кровати, шкаф, стол и два железных стула. На стене криво подвешенный телевизор, на тумбочке стакан воды. Еще тарелка с плоским пирогом и яблоком. Одна кровать была пуста, на другой лежал старик.
Одеяло натянуто до подбородка, руки — тощие и почти прозрачные — едва касались простыни. Морщинистая шея, щеки испещрены маленькими предательскими порезами, изобличавшими брившую их чужую руку. Взгляд старика на мгновение задержался на Юлиане, но глаза как будто видели что-то другое, а может, вообще ничего не видели. Юлиан уже собрался пододвинуть стул, но потом передумал.
— Знаю, — покаялся он, — я давно не был. Не знаю почему. Я только хотел предупредить, что… я ухожу.
Он выжидал. Но ответа не последовало; старик сделал вдох, тихий, со свистом, четко обозначились его впалые щеки, даже нос еще больше заострился. Как можно стать таким маленьким?
— Тебе скажут, что я умер, — снова начал Юлиан, — но это неправда. Я вышел на ту самую дорогу, которую в свое время избрал ты. Но я пошел в другую сторону.
И вдруг ему захотелось пить. Юлиан посмотрел на стакан и в ту же секунду, сам того испугавшись, почувствовал сильное отвращение. Он перевел глаза на тарелку с пирогом и яблоком. Кто ее туда поставил и для чего? Юлиан попытался вспомнить человека, утром уходившего на работу и вечером приходившего, только тогда его и видели в семье; большую и слегка сутулившуюся фигуру, запах лосьона для бритья в ванной, исцарапанный портфель, до которого даже пальцем не разрешалось дотрагиваться, и крик, нередко переходивший в визг. Однажды Юлиан заглянул к нему в контору. Отец сидел перед телефоном среди груды бумаг, и оба не знали, что друг другу сказать. Снова и снова от стола отделялся листок с буквами, медленно парил в воздухе, а потом беззвучно приземлялся на пол. Тогда отец со вздохом наклонялся и поднимал его. Через час Юлиан ушел.
Внезапно он осознал, как все до смешного нелепо. Что заставило его явиться к этому старику?
— Как меня сюда занесло?
Неужели и впрямь с языка сорвалось? Он смущенно коснулся отцовской руки. Пальцы не отвечали, никакого пожатия. И все же кое-что произошло.
Отец открыл рот. Голова едва заметно качнулась. Юлиан невольно подался вперед. Его обдало запахом стираного белья, лекарств и старого тела, губы отца шевелились, а пальцы подбирались к его руке. Юлиан почувствовал дыхание на своей щеке.
— …сейчас, — услышал Юлиан голос, — да?
— Что?
— Значит, не сейчас. А?
Юлиан высвободил руку. Глаза отца открылись и снова закрылись, костлявая рука напрасно шарила по одеялу.
— Не сейчас, — повторил он, — я прав? Еще нет! Юлиан направился к двери. Зря пришел, старик его не узнал. Он еще раз обернулся: отец спокойно лежал там, ничего не замечая вокруг и даже не повернув головы. Рот по-рыбьи открыт, глаза сосредоточенно сверлили выключенный телевизор. Рука свисала с постели, пальцы казались длинными и почти красивыми. Юлиан тихонько притворил за собой дверь.
Посмотрел на капризную лампу. В течение нескольких секунд ее мерцание целиком овладело сознанием Юлиана: действительность стала размытой; он сжал кулаки: еще нет, он еще не хотел, чтобы все кончилось, не сейчас!.. Он нащупал стену, коридор снова принял привычные очертания, и Юлиан увидел, что спускался по лестнице, мимо двух врачей и дежурного, на улицу; снег доходил уже до щиколоток. На дороге образовалась пробка, отовсюду доносились возмущенные крики, какая-то собака отряхивалась, и белая пыль вихрем взлетала с ее шкуры. Когда Юлиан обернулся, то не увидел больницы — она смешалась с другими домами.
Паспорт! Теперь самое время хорошенько пошевелить мозгами. Несколько лет назад он смотрел фильм, где герою позарез понадобились фальшивые документы, и тогда он отправился в ночной бар. С независимым и доверительным видом вложил украдкой в руку хозяина деньги; тот кивнул, и в следующую секунду показанный крупным планом паспорт был тут как тут, со всеми необходимыми печатями и только чуть размытой фотографией. В реальности, разумеется, все не так-то просто.
А если все же? Юлиан поднял руку, и в то же мгновение, а может и раньше, словно кто-то прочел его мысли — рядом затормозило такси. Он открыл заднюю дверцу и сел. Водитель повернулся: круглое лицо, пухлые губы и усы.
— Ну и погодка! — закричал он. — На дворе ведь только октябрь!
— Опять вы?
Таксист в недоумении уставился на него.
— Вы уже подвозили меня сегодня!
— Я многих вожу.
— Но ведь не два раза в…
— Куда желаете?
Юлиан задумался. Ему стало жарко, он чувствовал, что краснеет.
— Не знаете, есть ли где-нибудь в этих краях ночной бар?
— Чего?
Юлиан сглотнул.
— Где можно выпить… где люди… и если какая нужда… — Он вытер лоб.
— Все понятно! — догадался водитель, и в зеркале заднего вида на долгую секунду расплылась его широкая улыбка. Потом включился поворотник и машина тронулась с места. Юлиан откинулся назад, закрыл глаза, почувствовал, как они притормозили, снова набрали скорость и снова притормозили, сделали поворот и остановились.
— Прошу вас! — сказал таксист.
Юлиан открыл глаза.
— Что?
Водитель медленно вынул изо рта сигарету — Юлиан даже не заметил, что тот закурил, — и стряхнул пепел на соседнее кресло.
— Приехали!
— Да чего тут ехать, ради этого и такси не стоило брать!
— Дело ваше.
Водитель откинулся назад и выпустил в потолок струю дыма. Юлиан расплатился, вылез и замер в ожидании. Только через некоторое время за спиной послышался шум удаляющейся машины.
Перед ним возвышалась голая кирпичная стена, в трещины которой уже забился снег, в стене были маленькие ворота. Приближаясь к воротам, Юлиан спрашивал себя, не стал ли он жертвой злой шутки. Вокруг никого, стена на вид старая и покосившаяся; вдруг какой-то человек преградил ему дорогу. Бесформенный и большой, из-под его воротника и рукавов пробивался мех темных волос.
— Мне бы к шефу, — сказал Юлиан, — к главному. Прошу вас.
Человек, похоже, задумался. Потом кивнул, повернулся и открыл ворота, Юлиан последовал за ним. Они спустились вниз по крутой лестнице, потом прошли по коридору. Граффити, словно загадочные письмена, покрывали стены. Тут до его слуха донеслись резкие пульсирующие звуки, с каждым шагом становившиеся все громче. Дверь распахнулась, и Юлиана накрыла волна оглушительного грохота.
Он невольно зажал уши и только через несколько секунд смог продолжить путь. Проводник почти скрылся в толпе, мигающий свет еще озарял его рваные движения; Юлиан попытался его догнать, но это оказалось непросто, словно ему препятствовало взбунтовавшееся и набиравшее силу время, от которого к тому же предстояло отбиваться. Было не понять, большой это зал или нет; густой дым от прожекторов тяжело висел в воздухе; вокруг мелькали бледные лица, открытые рты, яркие резкие губы, словно их вырезали ножиком; где-то над колонками висел давящий на уши свист, и то усиливался, то снова спадал, Юлиан задыхался, чей-то локоть ударил его в грудь, дурманящий запах пота душил его, он наскочил на женщину, хотел извиниться, но та, очевидно, блуждала уже в нездешнем мире, потом шеи коснулось что-то мягкое и нежное, похожее на вьющееся растение, и на секунду Юлиану почудилось, что его окружает вода, мертвая тишина, наподобие оглушения, и он ясно представил, как идет ко дну, все глубже и глубже…
