Пётр Алешковский - Владимир Чигринцев

В доме чувствовался вкус: старая стильная мебель, книги, иконы давнего письма, хрусталь в горке, но не дешевый чешский, а тоже тех времен, когда красота сочеталась с добротностью запросто и обязательно. Правда, одно портило обстановку: вещей было слишком много, хозяин, похоже, был их рабом, а не веселым эпикурейцем.

Но нет, хозяин оказался интересней, чем первое о нем представление.

— Милости прошу. Кофе? — Николай Егорович провел Чигринцева в большую комнату, усадил в кресло за круглым красного дерева столом. Неспешно разлил кофе, потом уже сказал не без рисовки: — Покажите, мне звонили.

Воля вытащил ожерелье.

— Да-с, — с отчетливым старосветским «с» молвил коллекционер, — ко мне пришли. — Небольшой, сухонький, лет, вероятно, шестидесяти или чуть больше, с приятной свинцовой сединой, аккуратный и деловой, он был немногословен, давно научился держать себя в руках, но видно было: вещь ему нравится, по тому хотя бы видно, как он быстро положил ее на стол, якобы оценил мигом, а на деле стараясь скрыть восторг и сбить цену — он не был еще уверен в Воле.

— Ваша цена?

— Вам она должна быть известна, — просто сказал Воля. — Шесть с половиной тысяч долларов.

— Молодец! — Николай Егорович улыбнулся. — Верная цена. До шести мы сторгуемся. Итого: пять — вам, а тысячу, извините, в «Жемчуг», не так ли?

Чувствуя себя в полной его власти, Воля тоже рассмеялся:

— Вас не проведешь, впрочем, я не очень и пытался.

— Достигается упражнением. Помните, как Мышлаевский ответствует изумленному Лариосику?

— Да, конечно, — кивнул Воля, оценивший цитату.

— Ну а раз так — по рукам. Извольте подождать.

Николай Егорович, никак не хотелось называть его стариком и даже пожилым — столь крепок был весь его облик, — ушел в другую комнату и вернулся не очень и скоро с пачкой стодолларовых купюр.

— Считайте, — положил аккуратно на стол.

Проклиная себя, Воля начал считать, сбился, начал снова.

— Погодите, я вас научу: это очень просто, и раз навсегда запомните, делается элементарно: раз, два, три — обязательно откладывайте, каждую бумажку прощупайте, тогда не собьетесь, — ну, продолжайте.

Воля, покраснев от стыда, пересчитал по его методе. Все сошлось.

— Ну вот. — Николай Егорович поклонился и протянул руку: — Приятно было познакомиться.

Воля пожал руку и, чувствуя, что необходимо представиться, произнес:

— Владимир Чигринцев.

— Чигринцев, — задумчиво повторил коллекционер, — если из дворян, а похоже, то хорошая фамилия из шестой бархатной книги будет, я прав?

— Абсолютно! Вижу, вы не только по камням специалист.

— Увлечение, знаете, вторая натура, — признался Николай Егорович, чуть-чуть только тоном приподняв маску сдержанности. — Впрочем, я вас не неволю, вы, вероятно, спешите, — опять вернулся к исходной холодно-деловой воспитанности. — Будет нужда, заходите прямо, смогу — помогу, сферу моих интересов, вижу, усвоили. — Он провел рукой по стенам. — Телефон остался?

— Да, конечно, большое спасибо. — Воля поклонился и вышел. — Интересно, на сколько же они меня обставили? — сказал вслух на лестнице, но странное дело, не было ни жалости, ни зла, наоборот, им овладело восхищение, всякий раз возникающее, когда приходится сталкиваться с редким знатоком своего дела.

Позвонил из дома Татьяне, обрадовал ее, сговорился в десять утром заехать за нею, настроил Ларрин телевизор и с наслажденьем, как ребенок, наигрался с кнопочкой дистанционного управления, то являя, то убивая балаганного с виду, а по сути высокопрофессионального клоуна Якубовича — крупного психолога из передачи «Поле чудес».

Получив деньги, Татьяна заметалась, выискала где-то у отца чистенькие продолговатые конвертики.

— Сколько дать?

— Это не ко мне, долларов триста, думаю, за глаза хватит.

— При сегодняшней-то дороговизне? С ума сошел! По тысяче, не меньше.

— Делай как знаешь, тебя не переубедишь, — резко ответил Воля. Знал по опыту: чем больше давить на нее, тем сильнее противодействие.

— Нет, ну какой же ты гад, я же цен не знаю. И они не называют. Цимбалин говорил: сколько дадите, а сколько для них хорошо?

— На то и расчет.

— Дам по тысяче — деньги папины, мне они только руки жгут!

Чигринцев понял: решение принято, не своротить. Пока ехали по городу, пока меняли доллары в обменном пункте — надо было сделать взнос за операцию, палату, лекарства, пока выискивали икру, грейпфруты, соки, Чигринцева не покидало чувство обиды — как-никак он эти деньги добыл, Татьяна же сейчас кидала их на ветер, в угаре не думая вовсе о дальнейшей жизни. Попытался снова остудить ее пыл, но Татьяна осадила: «Отстань! Я тебе серьезно сказала — на чужое жить не стану!»

Наконец до него дошло: не шутит. То ли избавляется от комплекса бедности — Дербетевы никогда не жили роскошно — работал в семье один Профессор, то ли спешит спустить наследство, связывающее ее с отцом, мыслимое как продолжение вечной зависимости. Здесь не купчик неугомонный давил форс, здесь при видимой легкости разыгрывалась другая карта.

Наконец к двенадцати, как условились, постучались в кабинет к Цимбалину. «Мочеполовой ас» ожидал их один. Поднялся с кресла на колесиках, радостно взмахнул руками, улыбнулся, как хорошим знакомым, вселяя уверенность, профессионально от порога начиная терапевтический сеанс театральной больничной магии.

— Все хорошо, все прекрасно, если можно так выразиться, — произнес он с придыханием. — Павел Сергеевич молодцом, мы его переводим в палату.

— Ох, профессор, мы вам так признательны! — Татьяна готова была его расцеловать.

— Во-первых, главная заслуга доктора Самвеляна, я только оперировал, а он не отходил всю ночь, как нянька, он его буквально с того света вытянул; но больной слаб — плохие легкие и сердце, пока он слаб, и, во-вторых, он, конечно, сам нам помог — редкая тяга к жизни. Необходим покой и лекарства, поедете в валютную аптеку, купите, что пропишу. Упреждаю ваши вопросы: рак сейчас не главное. Первое — полная реабилитация, все вредные клетки удалены, сегодня следует восстановить привычную жизнедеятельность организма.

Долго и обстоятельно еще говорил, Татьяна слушала, замерев. Чигринцев понял: Цимбалин отрабатывает деньги. По глазам врача прочел: дело табак. Не сейчас, не сегодня, но… Татьяна этого не понимала, наоборот, хирург влил в нее заряд энергии, она, настроившаяся на худшее, теперь, сейчас могла уже видеть отца! Воля почуял: пора кончать комедию. Поднялся — как мужчина в семье, он должен был совершить дачу.

— Дорогой доктор, мы вам очень признательны, спасибо. — Он протянул конверт.

— Спасибо и вам, — коротко поблагодарил хирург. Бросил, не глядя, конверт в ящик стола. — Идите сейчас на административный этаж, уплатите причитающееся в кассу, а мы будем готовить палату, одноместную, конечно?

— Если возможно, пожалуйста, — взмолилась Татьяна.

— Павел Сергеевич на особом счету, — успокоил ее врач.

Они задержались на какие-то минуты в коридоре — Татьяне необходимо было выговориться. Дверь кабинета распахнулась, Цимбалин только что не вылетел вдогон — по глазам Воля понял: поглядел и пересчитал. Тон мгновенно сменился, он лебезил, взял Таню под руку, сам повел в бухгалтерию, ласково кивал Воле. Исчез, как испарился, вальяжный профессор — мелкий услужливый смерд семенил перед барыней, и только та, дурочка, ничего не замечала, принимая купленную теплоту за неподдельную монету.

Кабы не Самвелян, настроение у Воли было бы вконец испорчено. Чернобородый богатырь встретился им в коридоре. Таня бросилась к нему, как к задушевному другу, схватила за руку и, глядя в глаза, благодарила, благодарила… Тот сконфузился, отступил на шаг, большой, мощный, сколько раз слышавший подобное, печально смотрел на нее своими воловьими глазами. В них тоже сквозил приговор, но не цимбалинский продувной, а человеческий, сострадающий.

Воля отвел реаниматора в сторонку, сунул в карман конверт. Самвелян, как свойственно только могучим и тучным мужчинам, вдруг весь покрылся красной краской, запыхтел и пролепетал что-то вроде: «Понимаете, иначе не проживешь». Тут уж пришлось Воле его уговаривать, хвалить, и хотя конверт лежал в кармане, но здесь было не жалко, не противно, наоборот, меж ними установилось некое духовное родство, позволяющее откровенный вопрос.

— Что, доктор? Скажите мне, плохо?

— Не совсем хорошо. — Глаза его покрылись масленой пленочкой, блестели тепло и добро. — Павел Сергеевич выполз, точнее, выползает — сами увидите, впрочем.

— Что — рак?

— Рак — завтра, сегодня — сердце и легкие, — повторил цимбалинские слова Самвелян. — Впрочем, я надеюсь. Знаете, он уже шутить изволит, наши девочки от него без ума.

— Признаться, на нашего Профессора не похоже, — с изумлением заметил Воля.