Питер Акройд - Журнал Виктора Франкенштейна

— Какого характера?

— Проблема нехватки, сэр.

— Мне кажется, я понимаю вас. Нехватки трупов. Готового материала.

— Предмет этот обыкновенно не возникает в беседе. Однако для доктора Хантера и его ассистентов это была постоянная тема разговоров.

— Как же дело разрешилось?

— Вы, полагаю, слыхали о воскресителях?

— Только из газет.

— В наши дни в публичной печати об этом упоминается редко. Однако они по-прежнему действуют.

Я знал о деятельности этих расхитителей могил, или, как их чаще называли, воскресителей. Об их действиях, даже в Оксфорде, время от времени писали в газетах, но никаких сенсаций это не вызывало. В Лондоне они были более активны — там они выкапывали свежие тела недавно умерших и за большие суммы продавали их медицинским школам.

— Доктору Хантеру пришлось воспользоваться их услугами?

Армитедж кивнул:

— С неохотой. Он говорил моему отцу, что коль эти похищенные тела помогают вернуть к жизни других, то он не способен в полной мере сожалеть о подобном их использовании.

— Жизнь за смерть — сделка выгодная.

— Вы будете желанным гостем на Чипсайде, мистер Франкенштейн. Мой отец держался того же мнения, что и вы, и помогал в переговорах с людьми, занимавшимися делом воскресителей. Он весьма близко с ними сошелся. По его словам, трезвых среди них не бывало ни единого.

— Вы говорите, они по-прежнему действуют?

— Определенно. Это семейное дело. Они часто посещают определенные таверны, где с ними возможно договориться… — Он поднес руку к губам, изображая, будто пьет. — К несчастью, одного из них судили — за покражу серебряного распятия с одного из тел. Проболтавшись, он назвал имя доктора Хантера.

— И тогда?

— Все довольно скоро утихло. Однако появился памфлет, где имя его связывалось с вампирами. Приходилось ли вам слышать об этом явлении, мистер Франкенштейн?

— Мадьярский предрассудок. Интереса не представляет.

— Рад это слышать. В то время доктора Хантера это беспокоило, но работа увлекла его вперед.

— Его жизнь посвящена была работе.

— Да, верно. Если мне позволено будет так выразиться, вы прекрасно все понимаете. — Он выпил еще вина. — Вы говорили, что изучаете тайны человеческой жизни. Позвольте спросить, какие именно аспекты вас интересуют?

Полагаю, я на миг замешкался.

— Меня занимает устройство всего, что наделено жизнью.

— Какова ваша цель?

— Я хочу открыть источник жизни.

— Но ведь это включает в себя и человеческое тело?

— Я намерен двигаться постепенно, мистер Армитедж.

— Предприятие колоссальное, что и говорить. Полагаю, лишь человеку молодому мог прийти в голову подобный план. Потрясающе. Мне очень хотелось бы познакомить вас с моим отцом.

— Непременно. Мне хотелось бы увидеть его глаза.

На это он громко рассмеялся и снова похлопал меня по спине, будто лучше меня не было человека на всей земле.

— Так тому и быть. Но будьте осторожны. Он видит людей насквозь.

Глава 6

Ко времени приезда в Женеву я чувствовал себя больным и утомленным — дорога через Францию была тяжелой, а из-за сильного дождя, начавшегося, как только дилижанс покинул Париж, ехать стало неудобнее во сто крат. Дух мой поддерживало одно лишь стремление увидеть сестру. Отцовский дом находился на рю де Пургатуар, недалеко от собора; купил он его для своих деловых предприятий в городе уже давно, и я весьма хорошо знал эту округу. Взяв в носильщики местного мальчишку, я заторопился вперед по знакомым крутым улицам над озером.

Дома меня встретила тишина. Наконец, после многократного стука, к двери подошла молодая служанка. Я ее не узнал, а туговатая на ум девушка, казалось. не способна была понять, что в семействе может быть сын. В результате моих длинных разъяснений на ее родном наречии она неохотно позволила мне войти в дом. Возможно, она заметила некое сходство между мной и Элизабет. От нее я узнал, что сестра моя находится в санатории в Версуа, небольшом городке на берегу озера, а отец снял там виллу, чтобы быть рядом с нею. В столь поздний час нечего было и думать о том, чтобы туда отправиться, и я, изможденный, едва ли не наугад выбравши спальню, погрузился в глубокий сон.

На следующее утро я пешком отправился в Версуа. По берегу до него было не более двух или трех миль, и я воспользовался хорошей погодой, чтобы насладиться возвращением в родные края. Приятно было вспомнить спокойствие и добрый нрав моих соотечественников, в особенности после угрюмости англичан; горный же ландшафт был, разумеется, во много крат лучше оксфордского, где нет ничего выдающегося, разве что подернутые дымкой Темза и Червелл. Размышляя об этих вещах, я, не прошло и часа, добрался до места.

Версуа покоится над озером на небольшом естественном плато, а владения санатория простираются вниз, к воде. Это место всегда было источником здоровья; здесь найдены были следы римского храма Меркурия. Местный народ считает, что бог до сих пор где-то здесь, я же приписываю животворную силу воздуха электрическим разрядам, происходящим в горах. Атмосфера этой местности напоена живым духом.

Я направился к воротам санатория и добился, чтобы меня впустили: тому способствовало мое имя — семейство Франкенштейн в чести у многих. Прежде мне ни разу не доводилось бывать в подобном учреждении; это же, полагаю, было одно из первых такого рода, построенное согласно научным принципам общественного здравоохранения. Меня провели в комнату сестры, когда же оказалось, что она пуста, мне указали дорогу к берегам озера. Именно там, как мне сказали, любила сидеть с шитьем Элизабет.

Я едва узнал ее. Она сделалась до того измождена и худа, что казалось, у нее нет сил подняться и поздороваться со мной.

— Рада тебя видеть, Виктор. Я надеялась, что ты приедешь.

В медленной, неуверенной ее манере была такая примиренность с судьбой, что я готов был зарыдать. Изменился и голос ее — он сделался более высок и печален.

— Разве мог я не приехать? Я выехал тотчас же, как получил известие от папы.

— Папа слишком переживает.

— Он обеспокоен.

Она улыбнулась до крайности покойно, словно признавая свое поражение.

— Я часто думала о том, как тебе живется в Англии. Мне казалось, ты далеко-далеко…

Я подошел к ней и поцеловал в лоб.

— Но теперь ты дома. — Она снова попыталась подняться со скамьи.

— Сядь, Элизабет. Тебе не следует утомляться.

— Я всегда утомлена. К этому я привыкла. Разве не прекрасное место?

Мы были у озера, на небольшом полуострове, поросшем травой и деревьями; поднялся ветер, что здесь случается нередко, и поверхность воды взволновалась. Я взял ее шаль, которую она положила подле себя на плетеную скамью, и укрыл ее плечи.

— Мне нравится ветер. От него я чувствую себя частью этого мира.

Глаза ее от болезни стали больше; казалось, она смотрит на меня с невиданным прежде вниманием.

— Что ты шьешь?

— Это тебе. Женевский кошелек. — Так называли небольшие, искусно вышитые кошельки, какими в этой местности пользовались купцы. — Я вышиваю на нем портрет папы. Пусть останется тебе на память, когда ты отправишься в странствия.

— Я предпочел бы, чтобы у меня был твой портрет.

— О, я уж не та, что была. — Она взглянула на горы за озером. — По крайней мере, я не состарюсь.

— Прошу тебя, не говори…

Она снова внимательно посмотрела на меня. В ее истощенном лице я, как мне думалось, различил некое видение старости, которой ей было не достигнуть.

— Я не боюсь правды, Виктор. Солнце мое закатывается. Я знаю.

— Здесь ты поправишься. Для твоего недуга существуют лекарства.

— Называется это чахоткой. Хорошее слово. Я чахну. — Я собирался было сказать что-то в утешение, но она подняла руку: — Не надо. Я к этому готова. Мне представляется величайшей удачей то, что я могу сидеть здесь, подле нашего любимого озера. Знаешь ли, оно со мною разговаривает.

Внезапно ее охватил приступ кашля, мучительный и долгий. Я хотел заключить ее в объятия и успокоить, но она, полагаю, не желала утешения.

— Озеро — компания вполне веселая. Напоминает мне обо всех счастливых днях, что я знала. Рассказывает мне о твоих великих приключениях в Англии.

— О чем еще?

— Оно говорит со мной о покое.

— Элизабет… — Я опустил голову.

— Не надо слез, Виктор. Я вполне довольна. Порой я сижу здесь ночью…

— Позволяют ли это доктора?

— Мне удается ускользнуть. Во время сна нас не беспокоят, а возвращаюсь я всегда до восхода солнца.

И вот я сижу тут в темноте, гляжу на воду. На некоторых лодках есть керосиновые лампы, и ночью они плывут передо мною, словно частички светящегося пламени. Это так ободряет. Часто я думаю: вот, должно быть, на что похожа смерть — на созерцание дальних огней. Ах, вот и папа идет.