Владимир Маканин - Погоня

Этаж первый — жена сидит с Машкой и что-то ей рассказывает. Окно приоткрыто. От этой идиллической картинки дрожь и в руках, и в горле. Он слышит Машкину пустенькую болтовню. И голос жены, будничный и сразу узнаваемый, говорит дочке:

— Не балуйся. Спать пора. Лампа гаснет.

Игорь Петрович переходит к соседнему окну — кухня. Окно настежь. Скрытый кустами и темнотой, он видит, как теща сидит за столом и ест мясо. «Я ем совсем мало, я ем, как птичка, — а вечерами вообще не ем», — говорит она обычно. Хорошо освещенная, она сидит и рвет мясо кусками. Игорь Петрович сглатывает целую кружку слюны. Голова кружится. А она себе ест и ест… Как птичка. Как орел. Игорь Петрович поскорее отходит от окон и от искушения… Он вылазит из сирени на асфальт и неторопливо идет к метро.

Как-то само собой случилось — он вдруг разочаровался в Светике. Она только суетится. А в сущности, такая же неудачница, как тысячи других. Игорь Петрович стал меньше верить в Светика, зато куда больше стал верить в себя: его дела в комиссионке улучшились. Даже удачливый Шапокляк присвистнул, когда узнал, сколько отхватил Игорь Петрович за французские подтяжки…

Игорь Петрович сидит, задумавшись о человеческих удачах и неудачах, — а тут приходит Фин-Ляляев:

— Продал?

— Продал. — Прозаик показывает деньги.

— Что ж, — хвалит Фин-Ляляев, — совсем неплохо для начинающего.

Игорь Петрович скромно улыбается:

— Да-а… Талант везде талант.

Фин-Ляляев забирает свою долю и важно говорит:

— Кофейку бы на дорогу-то выпить, а?

Игорь Петрович уже не колеблется с ответом:

— Тороплюсь… Заварите себе сами.

Пожарник Волконский убит горем:

— Голубка моя умерла. Обмыл я ее. Одел — лежит она бледная и прекрасная, глаз оторвать невозможно.

Фин-Ляляев человек нетактичный:

— Н-да. Хорошо пожила… Немало.

— Хам ты, — сердится пожарник. — Лучшие люди России умирают, а ты — «нема-а-ало».

— А что я сказал?

— А то самое — ты лучше молчи, если сказать не умеешь…

Фин-Ляляев качает головой — какие, однако, люди обидчивые. Фин-Ляляев вспоминает: у него же есть дамский костюмчик для захоронения. Тоже от канадца… Вот только из наших-то едва ли кто-нибудь костюмчик купит. Даже этот противопожарник не такой дурак.

Но предложить-то можно.

— Слышь, не хочешь ли похоронить бабулю в красивом дамском костюме?

— Что за костюм?

— А хороший. Английский. Очень строгого стиля.

Пожарник колеблется, и тогда Фин-Ляляев начинает профессионально расхваливать товар:

— По всей Европе давно уж хоронят в костюмах. Так и зовется — изящный костюм для захоронения. Светло-серый. С искрой. Новенький.

— Странный ты все же человек, Фин-Ляляй! Костюм для захоронения всегда новый — он не бывает поношенным.

— Оно так, поношенным не бывает, но бывает немодным. Хотел я сказать, стало быть, — это модный костюмчик.

Пожарник решается:

— Согласен. Давай.

— Экий ты — давай. У меня он, что ли, костюмчик. Ты подойди-ка нынче вечером к нашей комиссионке. Я слышал, малый там вертится — он как раз предлагает.

— В нашем комиссионном магазине?

— Ну да.

— Занзибарочку бы! — томится у телевизионного экрана сантехник Зуев.

Не боги обжигают горшки. Игорь Петрович научился сбывать и женские парики, и мужские подтяжки — был бы товар. Он научился быть осторожнее, и братья-спекулянты в комиссионке его не чураются. Они жмут ему руку. Они зовут его Жорик. Он не виртуоз в их деле, но, во всяком случае, он не голодает. Вернувшись из комиссионки, он тут же начинает строчить в записную книжицу: «Туфли, три пары, 285 руб. (из них 120 Ф-Л.). Портфель, натур, кожа, 90 руб. (из них 55 Ф-Л.)…»

Приходит Фин-Ляляев:

— Светланы все нет?

— Нет.

— Слышь — и где она шляется? Вдруг исчезает, и нет ее…

Игорь Петрович неопределенно машет рукой — где-то шляется!

— Ты, что ли, ее не ревнуешь? — спрашивает старый Фин-Ляляев.

— Нет.

— Это хорошо. Счастливый характер.

В голосе Фин-Ляляева слышится некая стариковская ирония. Творец отрывает глаза от записной книжки. Он суров. Он при деле. И лишней болтовни он не потерпит.

— Ладно, ладно, — обрывает творец грубо. — Не твоя печаль, папаша.

— Я ж только похвалил — не ревнуешь, вот и молодец.

— Давай о деле — товар принес?

Фин-Ляляев извлекает товар из сумки.

— Вот, — показывает он. — Три галстука.

— Вижу. Сколько хочешь?

Они яростно торгуются. Игорь Петрович теперь обговаривает дележ барыша вперед и потому не уступает ни рубля.

— А еще костюмчик, — говорит Фин-Ляляев, вынимая целлофановый пакет, — который для захоронения. Светло-серый. Дамский.

— Не возьму.

— Не беспокойся, милок. Верное дело: я уж нашел тебе покупателя на этот костюмчик. Он придет нынче к комиссионке…

— А вдруг дело сорвется?

— Что?

— Вдруг он не купит — тогда я буду бегать с твоим костюмчиком по кладбищам? искать жмуриков?

— Почему же жмуриков — на крайний случай можно продать любой даме. Живой.

— Увы, папаша, нет.

— Почему?

Игорь Петрович разглядывает пакет. Читает ярлык.

— Костюмчики, папаша, специальные. После того как надорвешь целлофановый пакет, они, извиняюсь, тают. Испаряются. Костюмчик рассчитан на несколько дней — тутприложено пояснение на английском.

Фин-Ляляев охает — смотри-ка дела какие! Потом говорит:

— Вот видишь, как умно, что я нашел настоящего покупателя.

— Это мне и удивительно — а ты, часом, не опера на меня навел?

— Что ты…

— Смотри мне! — Игорь Петрович склоняется над записной книжицей и продолжает подводить баланс. Туфли, три пары. Портфель один. Джинсы, две пары…

Старый Фин-Ляляев привычно облизывает губы:

— Кофейку бы.

— Свари, папаша, свари. Ты ведь помнишь, где кухня.

А вечером появляется Светик. Исхудавшая, щеки запали, возбужденная и — сияющая.

— Нашлась! — кричит она с порога.

Игорь Петрович только что из комиссионки и как раз фиксирует в записной книжице состоявшуюся продажу костюмчика, светло-серого, дамского, с искрой, одна штука…

— Да ну? — говорит Игорь Петрович спокойно. — Наконец-то.

— Нашлась! Нашлась Божья Матушка, родная наша, долгожданная, двадцатитысячная!

Светик взахлеб рассказывает — икона у одного инженера по фамилии Разин. Живет на Профсоюзной. Тихий такой человечек. Спокойный. Малокровный инженер Степан Разин — звучит? Ну, может, не Степан, а Семен. Тоже красиво… Повесил икону на стеночку, и будет у него Божья Матушка висеть там день за днем. Никуда не исчезнет. Жены у него нет — холостячок…

— И даже холостячок?

— Вот именно. И до чего ж тихий. И с портфелем на работу ходит. Почти как Тонкострунов. Даже лучше, чем Тонкострунов!

Игорь Петрович посмеивается:

— Опять будешь обхаживать?

— Уже.

— Что — уже?

— Уже начали встречаться. Я времени не теряла, он уже на крючке.

Светик сияет. На этот раз она своего не упустит. Что-что, а интуиция ее не подводила — в людях она разбирается.

Глава 7

Тем более что разобраться было несложно. Инженеру за тридцать. Он тих, скромен и словно чем-то с самого детства пришиблен. Фамилия у него Разин, и при рождении он действительно был назван Степаном, но это вызывало насмешки и разного рода шуточки. Уж очень он был тих и застенчив!..

Мальчишки в детстве звали его то Стенькой, то Сенькой, и, когда он подрос, мать ухватилась за случайную игру имен и настояла, чтобы сын звался Семеном — все-таки поменьше насмешек. И имя хорошее, и звучит интеллигентно: Семен Разин. Отец их бросил, мать скоро умерла, и вот он остался среди людей один со своим именем — тихий и малокровный, из тех тихих и малокровных, над кем охотно, хотя и беззлобно, подшучивают.

— Здравствуйте, — говорит он и весь краснеет, когда его с кем-то знакомят. И робко протягивает руку: — Семен… Семен Разин.

Или так:

— Скажите, пожалуйста, какой фильм сегодня в кинотеатре «Иллюзион»? — И, спрашивая, опять же слегка краснеет. (Хотя спрашивает по телефону.)

Он одинок, в любви ему не везет. Один-единственный раз его, впрочем, заметили, и почти целый год он ходил в кино «Иллюзион» с миловидной лаборанткой Наташей. Он полюбил. Он считал, что Наташа похожа на Мону Лизу Джоконду. Он уже собирался предложить ей руку, жилье и сердце (об амурах за просто так он и думать не смел) — однако, увы!.. Наташу у него отбил пьяница и гулена Букашаев, техник по телевизорам. Наташа сама сообщила инженеру Разину, что он для нее не самое дорогое существо на земле. И от неожиданности потери инженер пробормотал: «Ты меня прости, пожалуйста…» А Наташа, не удержавшись, легонько захихикала.