Уильям Тревор - Пасынки судьбы
— Прекратите шуметь! — гаркнула учительница, и на ее щеках проступил гневный румянец. — Если кому-то хочется посмеяться, пусть подымет руку и скажет, что тут смешного. Значит, он католический священник, детка?
— Да.
— В таком случае, по-моему, нет ничего удивительного в том, что он не знает французского языка.
На эти слова класс отреагировал дружным, подобострастным смехом. Мисс Халлиуэлл помолчала и, дождавшись тишины, заметила:
— Ирландские священники вообще мало путешествуют. Они не этим знамениты, Вилли.
Я хотел было кивнуть и уже повел головой, но поймал себя на том, что предаю отца Килгарриффа.
— А я думал, монахи… — начал я, собираясь повторить то, что мне говорил священник; от отца Килгарриффа я знал, что несколько сот лет назад ирландские монахи много путешествовали, неся христианскую веру в языческую Европу.
Но мисс Халлиуэлл, покачав головой, прервала меня. Ее глаза заблестели от слез, и, к своему ужасу, я понял, что она меня жалеет.
— Сядь вон туда, детка, — мягко сказала она, указывая пальцем на стол, где сидели дети младше меня. — Бедный Вилли, — прошептала она чуть позже, проверив, как я выполнил задание. За то, что я отстающий, она меня не ругала — меня же учил священник! Она вообще не ругала меня. Проходя мимо, она касалась пальцами моей головы и смотрела на меня страдальческим взглядом. — Ничего, справимся, — прошептала она в самом конце занятий. — Вместе мы своего добьемся.
Меньше всего я нуждался в сочувствии. Все равно красной гостиной больше не было. Тим Пэдди никогда больше не облокотится на свою метлу, а миссис Флинн не нарядится к воскресной службе. Мне уже никогда не пойти с отцом на мельницу, сначала в гору, через холмистое пастбище, а дальше — под гору, березняком. И все же вечером, лежа в постели, я больше не рыдал перед тем, как уснуть. Я уже мог вспоминать об отце и сестрах, не впиваясь ногтями одной руки в ладонь другой. Я даже представлял себе Джеральдину и Дейрдре на небесах, о которых столько слышал и которые по-прежнему оставались для меня чем-то загадочным, хотя думал я о них теперь постоянно: там ведь находились и миссис Флинн, и Тим Пэдди, и О’Нилл, и, конечно, отец.
— Вместе, детка, мы своего добьемся, — горячо шептала мисс Халлиуэлл. — Можешь на меня положиться, Вилли.
Мы с матерью могли бы поселиться в садовом крыле, вместе с тетками и отцом Килгарриффом, но мать сказала, что жить в Килни не сможет. Теперь отец Килгаррифф сам пас и доил коров. Лошадь матери и наших пони кому-то отдали, а отцовских ньюфаундлендов той же ночью пристрелили вместе с остальными собаками.
— У меня все хорошо, мисс Халлиуэлл. Честное слово.
— Ну конечно, детка, конечно.
В дальнейшем из дома на Виндзор-террас до Образцовой школы на Мерсьер-стрит и обратно я добирался сам. Во время войны город сильно пострадал: от улицы Патрика осталась лишь половина, черно-пегие — взорвали много домов и магазинов. Поэтому по улицам я старался идти быстрее, замедлял шаг лишь на набережной и в доках.
Я часто останавливался посмотреть, как разгружают грузовые суда, и в эти минуты воображал себя моряком. Домой я возвращался не торопясь, кружным путем, мимо складов Тедкасла, Маккормика, мимо фабрики Саттона. Названия улиц я знал наизусть: Энглси-стрит, где пьяная женщина осыпала проклятиями собственное отражение в витрине; Коув-стрит, где сгорела прачечная; набережные Лэвит, Фэпп и Кирл. Часто я попадал в трущобы, в совсем другом конце города. Мне что-то кричали босоногие, грязные, оборванные ребятишки. Закутанные в платки женщины просили милостыню, но мне нечего было им дать. Я видел, как играют в расшибалочку, а однажды какой-то тип с борзой на поводке сказал мне, что его собака самая быстрая в Ирландии.
— Мы назвали ее Бларни-бой[24], — сообщил он. — Будешь еще всем рассказывать, сынок, что собственными глазами видел в Корке Бларни-боя.
Но я никому ничего не рассказал.
Между тем в Ирландии наступил наконец мир. Гражданская война, которая последовала за революцией, кончилась. Майкла Коллинза уже не было в живых: во время войны он был убит из засады. Джозефина прочла мне вслух статью из «Корк икзэминер», где говорилось, что Англия признала независимое ирландское государство из двадцати шести графств[25]. Красные почтовые ящики перекрашивались в зеленый цвет[26], сносились статуи героев Британской империи, поговаривали даже о возрождении ирландского языка. Но мать, потерявшая к политике всякий интерес, на эти темы никогда не говорила.
— Ты растешь в замечательное время, — заверил меня какой-то старик, когда я после уроков болтался по обыкновению на Торговой набережной. — Завидую тебе.
Для меня, однако, непривычный вид городских улиц и магазинов значил гораздо больше, чем грядущая национальная независимость, в которой мне предстояло расти. Немаловажное значение стала иметь и погода: одно дело — тащиться в школу и обратно, когда сбивает с ног ледяной ветер, и совсем другое — когда ласково пригревает солнце. В дождливые дни с холма Святого Патрика, барабаня по каменным ступенькам и затопляя сточные канавы, неудержимым потоком неслась дождевая вода. А весной над красными каменными стенами распускалась сирень. «Так как тебя зовут?» — спросила меня ссохшаяся от старости миссис Хейс, когда я впервые, по поручению Джозефины, зашел в ее лавку на углу Рэтбон-плейс купить бекона и батон хлеба. В этом ближайшем от нас магазинчике было тесно, людно, товар валялся как попало, а пол был засыпан опилками. Металлическая сетка, под которой лежали масло и сыр, была облеплена мухами, а вокруг свисавших с потолка бумажных липучек с гудением вились осы. Когда ни придешь, на прилавке, свернувшись клубочком, спала рыжая кошка. «Без юного Хейса здесь не обойтись», — загадочно говорила Джозефина, и юный Хейс, молодой человек в очках, в коричневом, как и его мать, халате и в надвинутой на лоб кепке, пропадавший все это время невесть где, в один прекрасный день действительно объявился за прилавком. «Амнистия»[27], — сказала Джозефина, но я даже не поинтересовался, что это значит.
Моим сестрам наверняка бы очень понравился и этот магазин, и сама миссис Хейс, и ее сын. Втянув щеки, они бы изображали, как старуха режет сыр и как сквозь треснутые очки в железной оправе пристально смотрит на покупателя ее сын. Всякий раз, оказавшись в лавке миссис Хейс, я не мог не думать о сестрах, мне их тем более не хватало, что в школе на Мерсьер-стрит я так ни с кем и не подружился. Не могу сказать, чтобы меня не любили, но мисс Халлиуэлл так меня жалела, так выгораживала, что одноклассники относились ко мне с недоверием, сторонились меня.
— А как пишется слово «непреклонный»? — спросила меня мисс Халлиуэлл на уроке правописания, и на ее увядшем лице появилась улыбочка, которой я так боялся. Слово, которое она произнесла, стояло у меня перед глазами, но я так смутился, что не мог сообразить, как оно пишется.
— Я забыл, что нам надо было его выучить, — пролепетал я, заранее зная, что буду прощен.
— Это одно из десяти заданных слов, детка.
— Простите, мисс Халлиуэлл.
— Скажи, как пишется «потолок», Вилли. Это слово ты учил?
В слове «потолок» я допустил ошибку, и мисс Халлиуэлл, подойдя к столу, за которым я сидел, положила руку мне на голову. Я чувствовал, как она перебирает пальцами мои волосы. Потом пальцы коснулись моего уха, легли на затылок. «По-то-лок», — медленно, складывая губы трубочкой, произнесла она по складам, и я повторил это слово следом за ней. Оттого, что мы одинаково складываем губы, произносим одни и те же звуки, между нами, я вдруг почувствовал, возникла какая-то близость, и мне стало противно.
Она вернулась к своему столу. Один ученик, Элмер Данн, имел обыкновение ронять карандаш, а затем, разыскивая его, долго ползать по полу. Потом на перемене он хвастал, что ему удалось заглянуть мисс Халлиуэлл под юбку и даже увидеть голые ноги над подвязками. «Вот это да!» — мычал Данн, после чего принимался во всех подробностях расписывать, как бы он, если бы представился случай, сначала расстегнул ее длинную коричневую кофту, а потом не торопясь снял с нее длинную коричневую юбку.
— Попробуй еще раз, детка.
— По-то-лок.
— Молодец, Вилли.
Красный как рак я читал по слогам и другие слова, а потом класс начинал давиться со смеху — это Элмер Данн выползал из-под стола и красноречиво закатывал глаза, давая этим понять, какие недвусмысленные чувства он только что испытал. Мисс Халлиуэлл распекала негодяев, а мне ужасно хотелось быть среди них. Хотелось крикнуть на весь класс, что хочет сделать Элмер Данн с ее тощим телом, смакуя каждое непристойное слово.
— Вы тупицы и неучи, — с яростью набрасывалась она на учеников, — Бедный Вилли учился у неотесанного сельского попа и то уже вас обгоняет. Вот увидите, Вилли сделает карьеру, а вы всю жизнь простоите за прилавками второразрядных лавок в католических кварталах.
