Димитр Коруджиев - Дом Альмы
26.
Растянувшись на кровати, ты вспомнил, как Альма приказала бросить костыль и пройтись между столиками. Получилось А двумя часами позже ты попытался сделать то же самое уже в собственной комнате, да не тут-то было. Снаружи, на веранде, вполголоса беседуют пациенты. Их слова сливаются в монотонную журчащую мелодию – она успокаивает, от нее тяжелеют веки.
В подобном состоянии – на грани сна и бодрствования – в памяти всплывают полузабытые образы, выстраиваясь постепенно в легион. Вот твоя вытянувшаяся в струнку, будто сосенка, воля. Со всех сторон обрушиваются на нее вихри но она, несгибаемая, не поддается им, изо всех сил тянется кверху
Не меняя тона, на веранде заговорили, кажется о Египте Все ближе накатывает поток ясной речи, уже позабытой и еще не родившейся.
Должно быть ты все глубже погружаешься в сон, и должно быть, никогда еще бодрствование твое не было столь полным.
В конце концов ты видишь – знаешь, что увидишь, – себя: стоя на гладком валуне, ты опираешься на плечи тех, что одесную и ошуюю. Каждый из них вложил руку в руку рядом стоящего, тот же, в свою очередь, в руку следующего – по обе стороны от тебя берут начало длинные, теряющиеся вдали вереницы людей. Ты возвышаешься над ними, ты -на камне. В твое тело стекается общая энергия.
Ты впиваешься взором в огромный, вытесанный из скалы монолит – от него до тебя десяток метров. Мановение твоей руки – и титаническая глыба взлетает над многолюдьем, а затем занимает свое место в недостроенной стене за вашими спинами.
(Никто не в состоянии объяснить, как возведены некоторые строения… Тысячи раз слышанная фраза. Теперь ты знаешь – как, но узнал это во сне. А сон еще ничего не доказывает.)
27.
Своим именем Рене была обязана матери, давшей своим восьмерым детям звучные английские, французские и итальянские имена. Все ее братья и сестры родились в далекой Северной Швеции, но теперь живут в самых разных уголках земли. Наступил день, когда мать ее овдовела. (Рене выразилась бы «Я потеряла отца».) Эта мужественная | женщина не поколебалась, однако, еще раз выйти замуж. Отчим Рене тоже был вдовцом, на чьих руках осталось семеро детей. Таким образом общее число сводных братьев и сестер достигло пятнадцати.
Вот какие дела происходят в Северной Швеции – в краю, где нет бесплодия как результата истерии. Разумеется, все странное и страшное свалилось на дом Рене потом. Из пятнадцати детей никто не остался в отчем доме; только она обосновалась сравнительно недалеко, в Стокгольме. (Следом за нею туда переехал и один из двоюродных братьев, так что в этом городе у нее оказался хоть какой-то родственник.)
Она долго будет помнить тот ранний час, когда зазвонил телефон. На проводе была Альма; голос Рене дрожал, ибо» она была уверена: эти звуки возвещают счастье, которое наконец-то согреет ее своими лучами.
– Вы приезжали в прошлом месяце, – слышалось из трубки, – просили принять на работу в моем доме, если появится возможность… Приглашаю вас на летний сезон. Пациентов стало больше, вы нам нужны…
Рене потребовалась небольшая пауза, чтобы вознести хвалу Господу, а затем она спросила:
– Когда мне приехать?
– Завтра утром, и пожалуйста, пораньше. Жить будете здесь. Выходной день в четверг.
Работать предстояло на кухне, но Рене почему-то казалось, что следует одеться во все белое. Она достала белые брюки и такую же хлопчатобумажную блузку. Остальная одежда, которую Рене уложила в чемодан, была в коричневых, красных и темно-синих тонах. Хоть в первый день одеться как ей хочется.
А назавтра она проспала. Собиралась проснуться в шесть, а открыла глаза едва в восемь. (Вечером долго не удавалось заснуть от приятного возбуждения.) Во сне звучал чей-то голос – важный, многозначительный, вещий. Он произнес ее имя: «Рене Грундстрем!» Но она не придала этому значения.
До «Брандала» Рене добралась лишь к одиннадцати. Досадные мелочи: кто-то позвонил, утюг вышел из строя – а в результате опоздала. Альма, похоже, рассердилась. Это Рене удивило: возможность вспышки гнева не вписывалась в сложившееся у нее представление о доме. «Одетая в белое, я еду туда, где никто не повышает голоса».
– Только что я говорила Питеру, – заявила ей Альма, – что мир катится в пропасть, поскольку исчезает чувство ответственности. Вы обещали приехать рано, а сейчас одиннадцать. Я уж было подумала, вы вообще не явитесь.
Запомнилось Рене и добродушие человека, которого назвали Питером. Вступиться за нее он не вступился, но и взгляда не опустил, подбадривая улыбкой, пока Альма распекала ее. Потом он выложил продукты для картофельного салата и попросил у хозяйки разрешения научить новенькую принятому здесь способу приготовления обеда. Поведение Питера стало для нее, разумеется, поддержкой, хотя некоторое недоумение осталось. Странно, что первые наставления приходится получать от пациента, а не от Альмы или ее ассистентки. В то же время абсолютно ясно: так гораздо спокойнее. Растерянность помешала ей услышать начало инструкции, потом Рене все же удалось сосредоточиться, но ненадолго: в кухню вошел худой темноволосый иностранец. «Наверно, из Средиземноморья», – подумала Рене, окончательно перестав слушать. Питер терпеливо улыбнулся и спросил, знает ли она французский. Да, знает… Иностранец (он опирался на костыль) оказался болгарином. Французский служил ему языком общения. Вот как? Интересно. Да, весьма. Тот скользнул взглядом по ее белым брюкам, они познакомились.
Теперь бы и взяться по-настоящему за дело, но дверь снова распахнулась, пропуская по пояс голого пожилого мускулистого человека. Увидев ее склоненной к Питеру, он разразился неудержимым, радостным хохотом. Рене ощутила легкое волнение. «Садовник Берти», – сказал Питер, и она протянула руку вошедшему. А тот ухватил ее за плечи и бесцеремонно повернул к окну, чтобы показать, где он живет – в домике у канала. Рене смутилась. А беспричинный смех садовника гремел на всю кухню, придавая происходящему несерьезность.
Затем он полез в какой-то горшок, Альма хлопнула его по рукам. Последовал очередной залп хохота. «Ему семьдесят, – заметил Питер, – а какое завидное жизнелюбие!» Рене почувствовала, что волнение ее растет: по всему телу побежали мурашки.
28.
В три часа пополудни она увидела из окна своей комнаты болгарина и Питера, расположившихся в шезлонгах на маленькой, смотревшей на дорогу, веранде.
Стоял первый теплый день, похожий на летний. Облачившись в шорты, Рене поспешила присоединиться к ним.
Мужчины, похоже, обрадовались ей. Датчанин быстро разложил еще один шезлонг, а болгарин снова осмотрел ее ноги, теперь открытые для обозрения. Его улыбка выдавала радостное удивление и уверенность, что вовсе не ради Питера пришла она на веранду. «Это мое лицо виновато… Мое бесстрастное лицо, – подумала Рене. – Сегодня утром Питер так и не понял, что он мне понравился. Женственности мне не хватает…» Подставив солнцу крупный нос с горбинкой и худые плечи, она притворила глаза и вступила в разговор. Почему болгарин знает только французский? После войны в Болгарии… А она, где она выучила этот язык? Во Франции, целый год была гувернанткой в одной семье. В Париже. Питер тоже там научился французскому, – голос болгарина. Вот как? Да, это работа ему помогла. И что же у него за профессия? Ну… а впрочем, действительно, как ее назвать? – голос Питера. Странно, что он сам не знает. Питер нигде и никогда не работал постоянно, с радостной увлеченностью сообщил болгарин. Питер – свободный человек. Летом он на два-три месяца уезжает из Дании. Отправляется, к примеру, в парижский пригород Сен-Дени. Обычно отдает предпочтение гостиницам с курортно-лечебной специализацией, выбирает наугад какую-нибудь из них. Представляется владельцу и предлагает организовать для постояльцев уроки танцев на таких условиях: тот обеспечивает зал, а Питер выплачивает ему десять процентовсвоих доходов. Если хозяин не дурак, предложение принимается. И все дела… Заработанного за два-три месяца хватает на весь год. Что-то не верится, заметила она. Да нет, право же, хватает, сказал Питер. Постепенно приходишь к пониманию, что можно обходиться все меньшими и меньшими деньгами, все меньшим и меньшим количеством еды, меньшим гардеробом. Это ей понравилось. Он ведь не внушал, что нужно быть бережливым, речь шла о другом. Она открыла глаза и взглянула на Питера. Прекрасный человек. Снова опустила веки, чувствуя, что может расплакаться. Ей было хорошо. А как Питер проводит свои уроки танцев? Как… Музыку выбирает, разумеется, такую, чтобы действовала успокаивающе, объяснил болгарин. Его зовут Петер. Интересное совпадение. (Ей чудилось, будто он рассказывает еще о себе.) Движения легкие, неспешные, тоже успокаивающие. А я представляла себе что-то более современное, отозвалась она. Молодые никогда не записываются на мои курсы – голос Питера. Только пожилые. Больные и одинокие. Понимаю, – ей стало стыдно. Важны не столько танцы, сколько контакт. Эти люди отвыкли бывать вместе, а в танцзале завязываются знакомства, дружеские отношения. Когда им звонят из дому, чтобы справиться о здоровье, они ни словом не обмолвятся ни о целебных водах, ни о пляже, если гостиница приморская, только об уроках танцев и рассказывают.
