Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин

— Прекрасно. Садись где хочешь. Вот бумага. Есть у тебя ручка? А вот словарь, если ты вдруг не знаешь, как пишется какое-нибудь слово… Я пока приму ванну.

Через сорок пять минут Салли вышла, нарядно одетая. Я уже закончил статью. Откровенно говоря, я был очень доволен своим опусом.

Она прочитала его очень внимательно, слегка нахмурив красиво подведенные брови. Окончив, отложила рукопись со вздохом:

— Прости, Крис, но это не годится.

— Не годится? — Я был просто ошарашен.

— Конечно, это настоящая литература, очень художественно и все такое…

— Тогда в чем же дело?

— Недостаточно живо, — категорично изрекла Салли. — Совсем не то, что нужно этому человеку.

Я пожал плечами:

— Что ж, очень жаль, Салли. Я старался как мог. Но я ведь не журналист, ты знаешь.

Я обиженно молчал. Самолюбие мое было задето.

— О! Идея! — воскликнула вдруг Салли, вскочив на ноги. — Я знаю, кто это сделает, если я попрошу! Как же это я раньше не догадалась? — она схватила телефон и набрала номер:

— А, привет, Курт, милый.

Она быстренько растолковала, что за статья ей нужна, и, положив трубку, объявила торжествующим тоном:

— Все в порядке! Он это сделает в два счета!.. — Выдержав для пущего эффекта паузу, она добавила: — Я звонила Курту Розенталю.

— А кто это?

— Ты что, никогда о нем не слышал? — Салли была раздосадована и изобразила крайнее изумление. — Мне всегда казалось, что ты интересуешься кино. Это самый блестящий из молодых сценаристов. Зарабатывает кучу денег. Конечно же, он сделает это только ради меня. Он говорит, что продиктует статью секретарше прямо на машинку, пока будет бриться, а потом отошлет редактору домой. Он просто чудо!

— Ты уверена, что он напишет то, что требуется редактору?

— Даже не сомневаюсь, Курт — настоящий гений! Он может все. Сейчас в свободное время он пишет роман. Он страшно занят и может диктовать только за завтраком. На днях он показал мне несколько первых глав. Ей-богу, ничего лучше я в жизни не читала.

— Подумать только!

— Да, я восхищаюсь такими, как он, — продолжала Салли, стараясь не смотреть мне в глаза. — Он ужасно честолюбив, трудится день и ночь, может сочинить все что душе угодно: сценарии, романы, пьесы, поэзию, рекламу… И нисколько не задается. Не то что некоторые молодчики: напишут по одной книжке и начинают болтать об Искусстве, воображая, что они самые великие писатели на свете… Просто с души воротит.

Хоть она меня и здорово разозлила, я все-таки не мог удержаться от смеха:

— И давно это ты ополчилась на них, Салли?

— Но я же не на тебя ополчилась, — однако взгляд отвела, — не на тебя лично.

— А с души тебя воротит от меня?

— Не знаю, в чем дело… Ты как-то изменился…

— Как же?

— Трудно объяснить. Как будто у тебя совсем нет ни честолюбия, ни охоты чего-нибудь добиться. Ты просто дилетант, а меня это бесит.

— Ну, мне очень жаль.

Но мой наигранный, шутливый тон звучал довольно натянуто. Салли хмуро уставилась на свои крошечные черные туфельки.

— Ты должен помнить, Кристофер, что я женщина. Все женщины любят, чтобы мужчины были сильными и решительными и делали карьеру. Женщине хочется по-матерински относиться к мужчине, потакать его слабостям, но в нем должна чувствоваться и сила, чтобы она могла его уважать… Если тебя интересует какая-нибудь женщина, постарайся, чтобы она не заметила, что ты не честолюбив. Иначе она будет презирать тебя.

— Ах вот оно что, понимаю… По этому принципу ты и выбираешь себе друзей, я имею в виду — новых друзей?

Она вспыхнула:

— Можешь смеяться сколько угодно. У моих новых друзей хорошие головы, деловые. И если у них много денег, то лишь потому, что они их заработали… Вот ты небось считаешь, что лучше них?

— Да, Салли, раз уж зашла об этом речь. Если они такие, как я себе представляю, то да.

— Вот и приехали, Кристофер. Именно это меня и злит: ты ленивый и самодовольный. Но говорить можно все что угодно, а ты вот докажи.

— Как же можно доказать, что один человек лучше другого? Кроме того, я так не говорил. Я сказал, что считаю себя лучше — но это всего лишь дело вкуса.

Салли не ответила. Слегка нахмурившись, она закурила.

— Ты говоришь, что я изменился, — продолжал я. — Если уж начистоту, то то же самое я подумал о тебе.

Салли, похоже, не удивилась:

— Правда, Кристофер? Может, оно и так. Не знаю… А может, ни я, ни ты не менялись. Может, мы просто сейчас увидели, какие мы на самом деле. Мы с тобой до ужаса непохожие, понимаешь?

— Да, это я заметил.

— По-моему, — сказала Салли, задумчиво куря сигарету и опустив взгляд на свои туфельки, — мы немного поднадоели друг другу.

— Возможно, — я улыбнулся в ответ. Мне все стало ясно. — Во всяком случае, из-за этого не стоит ссориться.

— Конечно, не стоит.

Повисла пауза. Потом я сказал, что мне пора. Мы оба были слегка смущены и держались подчеркнуто вежливо.

— Ты уверен, что не хочешь кофе?

— Нет, огромное спасибо.

— Может, чаю? Очень вкусный. Я получила его в подарок.

— Да нет, огромное спасибо, Салли. Лучше я пойду.

— Ты правда торопишься? — слова эти были сказаны с некоторым облегчением. — Непременно позвони мне на днях, ладно?

— Непременно, Салли.

Я уже вышел из дома и быстро пошел по улице, когда вдруг осознал, что меня душит стыд. «Маленькая дрянь», — думал я. — Но вообще-то, — говорил я себе, — я всегда знал, какая она, с самого начала. Нет, неправда. Не знал. Я обольщался — почему не быть честным перед собой, — будто она привязана ко мне. По-видимому, я ошибался, но она-то тут при чем? Все же я винил ее, я был в ярости, в ту минуту я бы, кажется, был счастлив, если бы ее хорошенько выпороли у меня на глазах. И надо же, до того глупо расстроился, что даже засомневался, а не был ли я все это время по-своему влюблен в Салли?

Хотя какая там влюбленность! Дело обстояло гораздо хуже. Дешевая гордость, ребяческая обида. И не то чтобы меня волновало ее мнение о статье — ну, может, совсем чуть-чуть. Пока речь шла о литературе, уверенность в себе защищала меня от любых ее выпадов. Нет, гораздо больше меня задело, что она стала критиковать меня как личность. Умеют же эти чертовы бабы вынуть всю душу из мужчины! Бессмысленно утешать себя тем, что у Салли лексикон и психология двенадцатилетней школьницы, что она, наконец, смешна, — я все равно знал, что из меня сделали шарлатана. И разве не был я шарлатаном в некотором роде, — разумеется, ее смехотворные доводы не имели к этому никакого отношения, но все мои претенциозные беседы с ученицами и недавно усвоенный кабинетный социализм? Конечно, был. Но она этого не знала. И мне бы ничего не стоило произвести на нее впечатление. До чего же это унизительно. Я с самого начала взял с ней неправильный тон. Краснел и пререкался, вместо того чтобы говорить снисходительно, убежденно, одним словом, быть на высоте. Я позволил мерить себя одной меркой с этим ее чертовым хлыщом Куртом. А Салли только того и ждала. После долгих месяцев я сделал одну поистине роковую ошибку: не только позволил ей судить о своем профессионализме, но еще и оказался в ее глазах ревнивцем. Да, я ревновал самым вульгарным образом. Я проклинал себя на чем свет стоит. Я сгорал от стыда от одной мысли о происшедшем.

Теперь поздно, сказанного не воротишь. Выход только один: забыть эту историю. Но, само собой, видеться с Салли стало для меня невозможным.

Прошло, наверное, дней десять, когда однажды утром ко мне заявился молодой человек небольшого роста, бледный и темноволосый, он бегло говорил на американском английском с легким акцентом. Представился он Джорджем П. Сандерзом. Он увидел мое объявление об уроках английского в «B. Z. am Mittag».

— Когда бы вы хотели начать? — спросил я его. Но молодой человек поспешно покачал головой. Нет, нет, уроки его не интересуют. Слегка разочарованный, я вежливо ждал, пока он объяснит причину своего визита. Но он, казалось, не спешил. Взял сигарету, уселся и завел непринужденный разговор о Соединенных Штатах. Бывал ли я в Чикаго? Нет? Не слышал ли я о Джеймсе Л. Шраубе? Не слышал? Молодой человек слегка вздохнул. Он был на редкость терпелив, видимо, не только со мной, но и вообще. Похоже, я не был первым, с кем он затевал подобные разговоры. Джеймс Л. Шраубе, — объяснял он, — большой человек в Чикаго: владеет сетью ресторанов и кинотеатров. У него две огромные виллы, яхта на озере Мичиган и не меньше четырех машин. Тут я начал барабанить пальцами по столу. Выражение боли скользнуло по лицу молодого человека. Он извинился, что отнимает у меня драгоценное время. О мистере Шраубе он решил рассказать мне потому, что подумал: а вдруг меня это заинтересует? — в голосе его послышался легкий упрек. И еще мистер Шраубе, если б я знал его, безусловно, поручился бы за своего друга Сандерза. Но… раз ничего не поделаешь… Впрочем, не одолжу ли я ему двести марок? Ему нужны деньги, чтобы открыть дело, это уникальный шанс, который он может упустить, если не раздобудет денег до завтрашнего утра. Долг он вернет в течение трех дней. Если я дам ему деньги, он сегодня же вечером вернется с бумагами, подтверждающими абсолютную законность этого предприятия.