Борис Цытович - Праздник побежденных: Роман. Рассказы
— Простите, эту рыбу я извлек из моря для вас, и мне было бы очень приятно подарить ее вам.
Студенты и слесарек обратились в слух. Она сняла очки, долго и любопытно глядела на Феликса, покусывая дужку. Нет, — услыхал он, — рыба великолепная, будет бессовестно ограбить вас. Нет.
Она погладила колени, не опуская взгляда. Обер-лейтенант хмыкнул и нашелся:
— Послушайте, рыбак, я даме армянские анекдоты рассказываю, а вы вторгаетесь, разве прилично? Уж если хотите сделать что-либо приятное нашей Наталии Ивановне, то, пожалуйста, не сверкайте задом и потрудитесь зашить трусы.
Грянул смех, и Феликс к ужасу своему увидел, что трусы действительно лопнули от бедра к поясу и белеет зад. Он покраснел так, что выступили слезы, и забормотал мало понятное. О том, что плавки с прошлого года лежали в рюкзаке и, по-видимому, сгнили нитки…
— Рыбак, остановитесь! — прервал сквозь смех герой. — На что вы надеялись, идя знакомиться с Наталией Ивановной? Не на свою ли неотразимую красоту?
Студенты смеялись, слесарь хлопал себя по волосатым ляжкам и хохотал.
Смеялись все. А дама глядела на него, на смеющиеся вокруг лица с холодным изучающим любопытством — улыбчивой впадинки под скулами как не бывало, губы сомкнуты в волевых скобках, а взгляд отбросил Феликса и сделал маленьким. Он умолк, стянул ладонью прореху и опустился на матрац лицом в подушку, и трясся от холода и жгучего стыда.
Смех стих. Герой, кареглазо язвя из-под козырька, сказал:
— Рыбак, расскажите нам что-нибудь занятненькое, а?
Студенты посмеивались, а Феликс промолчал — утром глумилась торговка, сейчас из ледяной воды он вытащил рыбу, но рыба не нужна. Нужны армянские анекдоты. Он тоже хорош! Было так великолепно лежать на матрасе, и какого черта я поперся в воду? — казнился он. Мое время прошло, так незачем наверстывать упущенное. Но дама ликовала, когда он бросил рыбу к ее ногам! Я видел взгляд. Ну, если тебе так хочется, то да. Он успокаивался.
Веки тяжелели. Солнце припекало, он блаженно думал: как прекрасен берег, и она на берегу, и неважно, что пепельной красавице понравился герой. Тайное предчувствие жило в нем — все не так просто.
Герой, прохрустев галькой, без спроса взял термос. Герой имеет право, подумал Феликс, термос — его трофей. В его стане бьют барабаны, свистят дудки и пьют кумыс, а моя голова воздета на шест и выставлена для позорного обозрения. Феликс улыбался и молчал, не ум, а чувство наполнило его печальным торжеством проигравшего. Германия, вспомнил он, переполненная топотом сапог и рыком меди, торжествовала геринговскими маршами «Летим бомбить Польшу». Маленькая испепеленная Польша из-под дымных локонов глядела на мир глазницами пожарищ, но где-то на чердаках играла в полтона скрипка, всего лишь одна, но она играла Шопена. Феликс, успокоенный, думал о Польше. Одни любят, конечно, Америку или Японию с их экономической мощью. А ему нравится Польша, маленькая, нищая, со своими полонезами, торгашами, но это ее гусары в бессилии и в порыве любви к своей стране, вооруженные лишь палашами, бросались на танки, танки сданы в утиль, а безвестные герои живут в памяти людской и славят родину. И пусть, думал Феликс, когда я летел над Карпатами, из леса всадили очередь в правую стойку, я не обижаюсь и люблю Польшу.
Герой наливает кофе в термосную чашечку и величественно преподносит даме. Она отказывается.
— Напрасно отказываетесь, — сказал Феликс, — это «Арабика». Кнут плантаторов на спинах чернокожих, крик в банановых джунглях, топот слонов.
— А что вы еще знаете об Африке? — оживляется она и берет чашечку.
— Знаю, что там растут бананы, водятся крокодилы и много обезьян, а людей в коротких штанишках никто из столовой не выпроваживает.
— Откуда вы все это так хорошо знаете?
— А мне рассказывал маленький кофейный джинн, который живет вот в этом китайском термосе. (Боже, опять понесло…)
Она улыбается и отхлебывает. Герой делает вид, что ничего не произошло, и продолжает с громогласной щедротой:
— Так вот, я говорю «режу»; если я буду только обнимать Клаудиу Кардинале и ни разу не поцелую ее, то русский народ мне этого не простит. Ну, «реж» и сдался: черт с тобой, кричит, целуй! Мотор! — Согласитесь, ведь не каждому приваливает такая удача! — он делает многозначительную паузу. Культурный слесарь на матрасе превратился в слух, студенты раскрыли рты и ловят каждое слово. Ба, однако, он дурак, подумал Феликс.
Герой сыплет справками, кто из знаменитостей с кем спит, и Феликсу становится тошно от пошлости, и ей, кажется, тоже. Он встал и начал собирать в рюкзак вещи.
— Китобой, — перебивает она героя, — ловите!
Феликс поймал мармеладку и тут же сунул ее за щеку, поблагодарил, взвалил на плечи рюкзак и подумал: мадам, вы уж сделали выбор! Так и должно! Что мой лобан против бутафорских погон? И что я против ослепительной улыбки и армянских анекдотов? Морщины на лице иль осколки в шее? Но все-таки он был переполнен органной музыкой.
Он окунул рыбу в море. Лобан уснул, его плавники уже не дрожат.
Вторично преподносить рыбу Феликс не стал, а молча поклонился. Герой хмуро поразглядывал ладонь, изрек:
— Постойте, я, пожалуй, с вашим ружьем сплаваю!
— Я не даю свои охотничьи принадлежности, — холодно ответил Феликс.
— Вы хотите быть единственным? — Он кивнул на лобана и очаровал улыбкой. — Ну, а если, скажем, Наталия Ивановна попросит? Вы тоже скажите «нет»?
Феликс вознегодовал на героя, на них всех, на себя самого, и голос его, готовый сорваться, прозвучал тихо, нервно, но убежденно:
— Видите каменную стену над морем, — указал ружьем он. Они разом повернули головы и поглядели на утес. — Так вот, если Наталия Ивановна соизволит пальцем шевельнуть, я посчитаю за счастье и полезу, не задумываясь.
Все засмеялись, и герой попросил:
— Наталия Ивановна, хвастунов надо учить, поведите бровью, шевельните пальчиком, и проверим, — и поязвил Феликса из-под козырька. — Наталия Ивановна, осчастливьте…
Студент-живчик, прищуря глаз, определил угол и изрек:
— У него ни одного шанса, он рухнет в валуны, что торчат из воды.
Феликс и сам знал, что не взберется. Но главное было другое: он полезет, во что бы то ни стало полезет, и молча ждал — прямой и торжественный, сознавая, как смешон, как катит градом пот и пергаментная бледность заливает щеки, но ничего не мог поделать и бледнел более. Наталия ж Ивановна сняла очки, задумчиво оглядела валуны под утесом и, покусывая дужку, посмотрела на Феликса. Ее глаза стали глубоки, и Феликс услышал звучанье той единственной скрипки с варшавского чердака:
— Если от меня что-либо действительно зависит, то я не желаю, — тихо, но твердо сказала она.
Феликс громче, чем хотел, выдохнул и только теперь почувствовал, как трясутся ноги.
— Но и отпустить вас так просто не хочу, потому что желаю, чтобы вы выкупали в море вот этот мой любимый маленький камушек. Он не был в море с прошлого года. Она сняла кольцо, полюбовалась и протянула Феликсу. Он видел мерцание камня в тонкой золотой оправе и иронично-насмешливый, не терпящий возражения взгляд и неожиданно для себя и для всех сказал:
— Нет, это может сделать каждый.
— А я хочу, чтоб вы, именно, вы, понимаете, вы!
— Позвольте мне, — вскочил живчик.
— Нет, — не глядя на живчика ответила женщина, протягивая Феликсу кольцо.
— Простите, — сказал Феликс, — я не выполню это ваше желание.
Он взвалил на плечи рюкзак, еще раз откланялся. Слесарь обозвал его хамом, а герой посоветовал послать его все-таки на скалу. Женщина так и продолжала сидеть с кольцом в протянутой руке, но в изгибе шеи, в сведенных лопатках было напряжение, каприз и протест. Феликс зашагал вверх по откосу, а мужчины заспорили. Но женщина молчала.
* * *Феликс остановился над киношниками, и они засуетились у треноги, задрали головы. Режиссер в кепи козырьком назад разглядывал его в аппарат.
— Рыба, вкуснятина какая! — долетело снизу.
— Эй, малый, продай рыбину! — крикнул раскормленный шут в красной шапочке-жокейке.
Эта рыбина убита не для твоего необъятного чрева, подумал Феликс и промолчал.
— Ты что, оглох? Я же живые башни[2] плачу, — и потряс в кармане.
Феликс присел, завязал кед, они молча ждали. Потом отряхнул пепел с сигареты и так же молча, не удостоив их взглядом, пошел.
— Великолепен, — сказал «реж».
— Хорош, — согласились остальные и засмеялись.
* * *У машины он свалил рюкзак, распластал, посолил и повесил рыбу вялиться на кипарис.
День клонился к вечеру. С площадки долетали хлопки по мячу, свистки судьи. А когда солнце коснулось гор и вода в заливе потемнела, трауром по отошедшему дню поплыло старое танго «Кумпарсита». Он подумал, что у наших война прошла под «Катюшу», у немцев — под «Розамунду», а его военной песней была «Кумпарсита».
