Хелен Саймонсон - Последний бой майора Петтигрю
Ружья не числились частью поместья, которое перешло в пожизненное пользование матери, а затем отошло к старшему сыну. Берти жил на проценты с капитала. Когда двадцать лет спустя мать скончалась, капитал был практически исчерпан. Обветшал и дом. Некоторые балки XVII века подгнили, традиционный для Сассекса кирпичный фасад нуждался в дорогостоящем ремонте, а мать задолжала денег местному совету. Дом по-прежнему солидно высился среди крытых соломой собратьев, но, как он сказал Берти, такое наследство было скорее бременем, чем прибылью. В качестве символического жеста он отдал брату большую часть материных драгоценностей. Кроме того, он не раз пытался выкупить у брата ружье — и в то время, и позже, когда для Берти наступали тяжелые времена. Младший брат, впрочем, всегда отклонял его щедрые предложения.
Гортанно крикнула чайка, и майор вздрогнул. Чайка ковыляла по дорожке, расправив крылья, и пыталась отогнать голубя от валявшегося на земле рогалика. Голубь хотел подхватить рогалик и удрать, но ему не хватало сил. Майор топнул. Чайка презрительно на него глянула и отлетела на несколько футов. Голубь, не выказывая ни малейшей признательности, погнал рогалик клювом по дорожке.
Майор вздохнул. Он всегда стремился выполнять свой долг, не ожидая ни благодарности, ни даже признания своих заслуг. Не мог же он восстановить против себя Берти?
Он не позволял себе испытывать вину за то, что является старшим братом. Разумеется, порядок, в котором дети появляются на свет, случаен, но ведь случайностью было и то, что он не родился в семье с пышным титулом и богатым поместьем. Он никогда не питал злобы к тем, кто был от рождения выше него по социальному положению. Они с Нэнси не раз спорили на этот счет. На дворе были шестидесятые, она была молода и считала, что любовь — это жить на одной фасоли, как поется в народных песнях. Он терпеливо объяснял ей, что беречь честь семьи и управлять поместьем — это тоже проявление любви.
— Если мы продолжим делить все на куски, чтобы с каждым поколением все больше народу могло урвать свой кусок, все исчезнет без следа.
— Необходимо перераспределять блага, — протестовала она.
— Нет, необходимо сохранить род Петтигрю, необходимо помнить о моем отце и его отце. Наше поколение уничтожает память о прошлом из чистого эгоизма. В наше время никто не понимает принципов разумного управления.
— Я так люблю, когда ты становишься таким чопорным консерватором!
Она смеялась и смешила его. Она заставляла его убегать с дежурства, чтобы встретиться с ней. Она заставляла его носить по выходным невозможные рубашки и носки. Как-то раз она позвонила ему из полицейского участка после студенческой забастовки, и ему пришлось явиться туда в форме. Ей сделали внушение и отпустили.
Потом они поженились, и несколько лет у них не было детей, но затем на свет появился Роджер. Теперь у них был ребенок, и вопрос о собственности отошел на второй план. В память о том, как Нэнси относилась к щедрости, он добавил в свое завещание указание о небольшой сумме в пользу племянницы, Джемаймы. Кроме того, он указал, что она должна получить второй из двух лучших сервизов его бабушки по материнской линии. Берти не раз намекал, что ему нравятся эти тарелки, но майору претила мысль отдать старинный сервиз, пусть выцветший и в царапинах, на произвол Марджори. Она так часто била посуду, что на каждый званый вечер в доме Берти появлялся новый сервиз.
Майору всегда было важно вносить в завещание дополнения по различным вопросам. Будучи военным (и зная толк в опасностях, как ему нравилось говорить), он испытывал удовлетворение, когда открывал маленький железный сейф, извлекал из него завещание и перечитывал список распоряжений и указаний. Для него это был список достижений.
Надо поговорить с Марджори начистоту. Сейчас она пока не может мыслить ясно. Надо будет снова объяснить ей смысл отцовских указаний. Кроме того, надо донести это до Роджера. Он не собирался сражаться за объединение ружей ради того, чтобы Роджер продал их после его смерти.
— Вот вы где, майор, — раздался голос. Он выпрямился и моргнул. Рядом с ним стояла миссис Али, держа в руках большую сумку и библиотечную книгу. — Я не нашла вас на парковке.
— А который час? — спросил майор и в ужасе взглянул на часы. — Я потерял счет времени. Прошу меня простить.
Теперь, ненамеренно добившись того, о чем никогда не осмелился бы просить, майор пребывал в совершеннейшем смятении.
— Ничего страшного, — сказала она. — Я знала, что вы придете, и раз уж выглянуло солнце, решила прогуляться и почитать новую книгу.
— Я, разумеется, оплачу парковку.
— В этом нет никакой необходимости.
— Тогда позвольте мне хотя бы угостить вас чашкой чаю? — спросил он так быстро, что слова вылетели из его рта, толкаясь и спотыкаясь. Она колебалась, и он продолжил: — Если, конечно, вы не торопитесь домой.
— Нет, я не тороплюсь, — сказала она и огляделась по сторонам. — Если погода не испортится, можно прогуляться до кафе в саду. Если вы не против, конечно.
— Это было бы прекрасно, — сказал он, хотя и подозревал, что в этом кафе чай подается в пластиковых стаканчиках с порционными сливками, которые совершенно невозможно открыть.
Они брели по набережной в сторону востока, и вокруг них разворачивалась трехмерная панорама истории Хэйзелбурна. Выложенные на просушку сети и рыбацкие лодки, возле которых сидел майор, были частью старого города, дома которого теснились вдоль узких мощеных улиц. В витринах кривобоких магазинчиков времен Тюдоров лежали пыльные кучи дешевого хлама.
Дальше начинался город побогаче. Сначала шла викторианская набережная: медные крыши, белые стены и причудливые кованые ограды у самого канала. Вдали от набережной особняки и отели становились еще более величественными. Каменные портики и темные навесы, нахлобученные на высокие окна, казалось, выражали неодобрительное отношение зданий к суете, царившей внутри. Каждый из отелей занимал по кварталу; их разделяли площади, окруженные особняками, или широкие улицы с самыми обычными жилыми домами. По мнению майора, архитектурные красоты были безнадежно испорчены обилием припаркованных автомобилей, натыканных тут и там, точно изюм в булке.
После «Гранд-отеля», носившего свое имя совершенно заслуженно, экскурс в историю города внезапно прерывался: здесь начинались меловые скалы. Майор частенько проходил по набережной из конца в конец и каждый раз думал, что эта картина символизирует отказ природы подчиниться гордыне человека.
В последнее время его беспокоило, что прогулка и эта метафора настолько сплелись, что застряли у него в мозгу. У него уже не получалось гулять и думать о результатах скачек, например, или о том, что пора перекрасить гостиную. Он винил в этом отсутствие собеседника, которому можно было бы высказать эту мысль. Возможно, если за чаем возникнет пауза в беседе, можно поделиться своим наблюдением с миссис Али.
Миссис Али шагала неторопливо, а майор шаркал рядом, пытаясь идти с ней в ногу. Он уже забыл, каково это — подстраиваться под женскую походку.
— Вы любите гулять? — спросил он.
— Да, я стараюсь выбираться на утренние прогулки три-четыре раза в неделю, — сказала она. — Я та самая безумная леди, которая бродит по лугам на рассвете и слушает птичий хор.
— Нам бы всем следовало к вам присоединиться, — сказал он. — Эти птицы каждое утро творят чудеса, и весь мир должен проснуться и услышать их.
Он часто не спал по ночам, прикованный к постели бессонницей. Не в силах пошевелить пальцем, он чувствовал, как бежит по венам кровь. Так он лежал, глядя на бледные очертания окна, ожидая появления солнца. Но прежде, чем небо начинало светлеть, просыпались птицы. Сначала — обычное чириканье, а затем трели и свист превращались в поток музыки, в хор, пение которого лилось из кустов и деревьев. Услышав эти звуки, он вновь обретал способность пошевелиться, потянуться, и паника отступала. Взглянув в окно, где небо уже голубело, он засыпал.
— Мне, наверное, стоит завести собаку. Никто не считает собачников ненормальными, даже если они гуляют в пижамах, — заметила она.
— Что вы сегодня взяли в библиотеке?
— Киплинга, — ответила она. — Библиотекарь взял на себя труд сообщить мне, что это детская книжка, но дело в том, что ее действие происходит в этих местах, — она показала майору обложку «Пака с холмов», которого он много раз читал в детстве. — Раньше я читала только его индийские книги, вроде «Кима».
— Я привык считать себя поклонником Киплинга, — сказал майор. — Боюсь, в наше время он вышел из моды.
— Вы имеете в виду, что он не популярен среди нас, бывших туземцев? — спросила она, подняв бровь.
— Нет, что вы… — замялся майор.
