Ричард Пол Эванс - Путь

Толпа чует кровь и неистово ревет. Им безразлично, кто победит. Важно насладиться зрелищем хорошего поединка».

К двум часам ночи битва достигла финальной стадии. Я сидел за кухонным столом, держа в руках пластиковые коробочки с прописанными Маккейл лекарствами — кодеином и оксикодоном. Ей эти лекарства не понадобились, однако каждое из них было способно прекратить мой внутренний поединок. На столе стояла открытая бутылка «Джека Дэниелса» — вполне достойная жидкость для запивания.

По иронии судьбы в первые месяцы моей рекламной карьеры я на уровне общественной работы сделал радиорекламу для городской Ассоциации предотвращения самоубийств. Во мне до сих пор звучали сочиненные тогда слова:

«Самоубийство — постоянное решение временной проблемы».

Броский лозунг, однако пустой. В смерти Маккейл не было ничего временного. Я потерял все: бизнес, автомобили, дом, а главное — свою любовь. Надежду. Меня ничего не держало на этом свете, кроме естественного отвращения к смерти, свойственного людям. Но даже оно слабело. Я чувствовал, как оно уходит, выталкиваемое нестерпимой душевной болью, отчаянием и злостью. Злостью на жизнь. Злостью на Бога.

В основном я злился на самого себя. Я взглянул на таблетки. Чего я жду? Пора заканчивать этот жалкий спектакль. Я высыпал таблетки на ладонь.

Я был уже готов пересечь «точку невозврата», когда что-то произошло. И это что-то было совсем непохоже на прежние мои ощущения. Видимо, пришло от Бога или откуда-то из Его мира.

В детстве мама рассказывала мне о Боге. Она была верующей. Даже когда умирала. В особенности когда умирала. Молилась, но не так, как молятся некоторые, бормоча слова молитв в пустое пространство. Мама молилась так, будто Бог находился рядом, в этой же комнате. Иногда ее молитвы заставляли меня оглядываться по сторонам и мысленно спрашивать себя: «С кем она разговаривает?»

И в тот самый момент, когда доли секунды отделяли меня от непоправимого, кто-то заговорил со мной. Даже не знаю, услышал ли я эти слова, или они прозвучали у меня внутри. Но их воля и властность значительно превосходили мою. Всего шесть слов. Шесть слов, заставивших меня похолодеть:

«Ты не вправе обрывать свою жизнь».

Первой моей реакцией было обернуться и посмотреть, кто произнес эти слова. Поняв, что вокруг никого нет, я швырнул таблетки на пол. Потом я услышал другой голос, более нежный, чем первый. Голос моей любви.

— Живи.

В первый раз я по-настоящему осознал обещание, взятое с меня Маккейл. Она меня знала. Знала, что я не захочу жить без нее.

Я упал на колени и заплакал. Что было потом — не помню. Ничего не помню.

ГЛАВА 21

«Они не забрали у меня дом. Им досталось лишь пространство из кирпичей, скрепленных раствором, где до этого он находился».

На следующее утро я проснулся от звука ключа, ворочающегося во входной двери. В доме было темно. Хотя солнце уже поднялось, в это время года его скрывала пелена серой облачности. Хорошо, что дождь прекратился.

Я еще не успел встать, как дверь открылась. В прихожую вошел человек в аккуратном сером деловом костюме, в белой рубашке и малиново-красном галстуке. Вместе с ним вошли две женщины, по возрасту старше, чем он. Они принялись шарить по стенам в поисках выключателя. Тогда-то одна из них и заметила мое присутствие.

— Боже мой! — воскликнула она.

Вторая женщина и мужчина в сером костюме повернулись в мою сторону. Четно говоря, я не удивился их испугу. Их встретил лохматый, небритый субъект. За спиной субъекта, на кухонном столе, стояла бутылка спиртного. На полу валялись какие-то таблетки. Женщины разглядывали меня, и чувствовалось, их страх только нарастает.

— Прошу прощения, — раздраженно произнес мужчина, — но нам сказали, что дом свободен.

— Пока нет, — произнес я.

— Вижу, — буркнул он.

Мужчина достал из кармана пиджака визитную карточку и подал мне.

— Я — Гордон Макбрайд из банка «Пасифик». Вас, вероятно, уже известили, что вы лишены каких-либо прав на этот дом.

Рука с визиткой застыла в воздухе. Я не взял его визитку.

— Смотрю, вы даром время не теряли.

Мистеру Макбрайду было не слишком уютно.

— Думаю, вы знаете известное изречение: «Время — деньги».

— Знаю, но не всегда время — деньги.

— Мы можем прийти в другое время, — предложила одна из женщин.

— Зачем же? — возразил я. — Пожалуйста, осматривайте дом. Просто я собираю вещи, чтобы съехать отсюда, оттого и беспорядок.

Они прошли в гостиную. Я вернулся в кухню, собрал таблетки в коробочки. Пока новые хозяйки дома осматривали остальные комнаты, я принял душ и оделся. Перед тем как троица удалилась, мистер Макбрайд постучался ко мне.

— Когда вы съезжаете?

Я почувствовал себя сквоттером[9] в своем доме. Впрочем, юридически так оно и было.

— Скоро, — ответил я.

Я не преувеличивал. Мне не терпелось покинуть это место. Без Маккейл оно уже не являлось моим домом. И привязанности к нему я ощущал не больше, чем, например, к публичной библиотеке. Теперь, когда у меня официально отобрали права на дом, настало время уходить. Единственный вопрос: куда?

ГЛАВА 22

«Я уверен: вопреки всевозможным цепям, которыми мы себя сковываем, в человеческой душе всегда остается первозданный уголок, жаждущий свободно бродить по свету. Доказательство того мы находим в походах австралийских аборигенов, в „пути духа“ американских индейцев. Мы улавливаем это в нашей музыке и литературе, от Торо до Стейнбека и Керуака. Каждое поколение считает, что оно первым испытало тягу к странствиям. Но в их тяге нет ничего нового. И до них люди мечтали пуститься в путь. В глубине наших сердец мы все бродяги».

Эта мысль мелькнула у меня в тот момент, когда я смотрел на отъезжающий серебристый «Ауди» мистера Макбрайда. Но банковский служащий тут ни при чем. Мимо меня проходил мистер Юргенсон — старик, живущий через три дома от меня. Он был в ярко-голубой куртке и соломенной шляпе. Шел, опираясь на трость. Старик страдал болезнью Паркинсона, у него заметно тряслись руки. Даже не знаю, почему вид мистера Юргенсона подсказал мне грандиозную идею. Кто знает, как вообще возникают идеи? Но мне вдруг стало ясно, что я должен сделать. Уйти как можно дальше от здешних мест. Вероятно, это было единственным занятием, оставшимся в моей жизни.

Впоследствии, вспоминая тот день, я понимал, что мысль о далеком путешествии на своих двоих уже забредала в мою голову. В пятнадцать лет я прочитал книгу о парне, прошедшем пешком всю Америку. С тех пор я тайно мечтал повторить его путешествие. В буквальном смысле слова.

Вряд ли я был одинок в своих мечтах. Я уверен, что вопреки всевозможным цепям, которыми мы себя сковываем, в человеческой душе всегда остается первозданный уголок, жаждущий свободно бродить по свету. Доказательство мы находим в походах австралийских аборигенов, в «пути духа» американских индейцев. Мы осторожно засовываем голову в нашу собственную культуру, ища доказательства в литературе и музыке. От Торо до Стейнбека и Керуака, каждое поколение убеждено, что они первыми испытали такую потребность.

Нет, в их мечтаниях нет ничего нового. Каждое поколение испытывало тягу к странствиям. В глубине наших сердец мы все бродяги.

Наверное, не все. Когда я рассказал Маккейл о своем тайном желании, она не воспылала энтузиазмом.

— Ходить пешком не по мне. Я предпочту летать.

— Но тогда ты все пропустишь, — возразил я.

— Я пропущу лишь монотонность.

— Ты быстро покроешь расстояние между двумя точками, но не увидишь настоящей Америки. Маленьких городишек с диковинными названиями вроде Чикен-Грисл[10] или Бивердейл.[11]

— Вот-вот, — подхватила жена. — Это и есть монотонность.

Я не отступал.

— Ты хочешь сказать, что тебя никогда не охватывало желание собрать рюкзак и двинуться куда глаза глядят?

— Никогда. А ты цепляешься за свою мечту как чокнутый.

Мне на ум пришла фраза одного из моих любимых комиков Стивена Райта: «Пешком можно добраться куда угодно — было бы время».

Время — единственное, что у меня осталось, и его у меня было предостаточно. Я достал из шкафа дорожный атлас, отнес на кухонный стол и открыл общую карту Соединенных Штатов. Окинув ее взглядом, стал шарить по ящикам буфета в поисках веревочки. Веревочек не оказалось, зато я нашел пачку шнурков для ботинок. Я вскрыл пачку и вытащил самый длинный шнурок. Один его конец, зажатый в пластиковый фестон, я приложил к точке, обозначавший город Бельвью. Затем протянул шнурок к противоположному концу карты, к Восточному побережью. Там я стал искать самую дальнюю точку, достижимую пешком. Ки-Уэст, штат Флорида. Это была самая дальняя точка, если считать от места, где я сейчас находился. Вот туда я и отправлюсь.