Сергей Морозов - Великий полдень
— По-моему, я сегодня неплохо выгляжу, — сказала она, подходя к зеркалу.
Я открыл табакерку. Там, естественно, должно было быть пусто. Однако из табакерки вывалилась какая-то бумажка. Я механически развернул ее. Это оказалась записка.
«Я тебя люблю», — сообщалось в записке.
Меня обдало жаром. Я зажал записку в кулаке.
И ведь что существенно, это была моя собственная записочка!.. Да-да, именно моя! Вот когда я действительно раскаялся….. На предновогоднем балу в Москве в момент всеобщей сутолоки и столпотворения среди маскарадных зайчиков, белочек, незнакомок в дымчатых вуальках, испанских грандов в перьях и русских гусар в шпорах и с аксельбантами я незаметно сунул записку в сумочку Майе. Но я не сомневался, что у нее не было никакой возможности вычислить, кто это сделал. Это мог быть кто угодно. Например, кто-нибудь из детей. Кто-нибудь из гостей. Господи, да кто угодно… Глупее ничего нельзя было придумать, но, ободренный мыслью о безнаказанности, я сделал это. Зачем, спрашивается? Я ни на что не надеялся. На что мне было надеяться? Это абсолютно ничего не меняло и ничего не решало. Поступок тихопомешанного, безобидного идиота. Что-то вроде старомодного послания к прекрасной, но вымышленной даме сердца. Эдакое обращение в пустоту, в вакуум. Просто в космос. К Господу Богу… Но вот, однако, из этих призрачных сфер пришел ответ. И все обрело четкие материальные контуры. Я, что называется, «засветился». Другое дело, что означал этот ответ, это возвращение мне моей же собственной записки… Меня вычислили. Ощущение было приблизительно такое, как во сне, когда вдруг оказываешься на публике без штанов… Как теперь насчет ощущения счастья, а?
— Ну, что Серж? — послышался голос Наташи.
Я рассеянно посмотрел на жену. Любуясь сережками, она поворачивалась к зеркалу то одним, то другим ухом. Я не сразу сообразил, что она имеет в виду табакерку. Я протянул ее ей, а записку, естественно, зажал в кулаке.
Итак, мечта, которую я никогда не формулировал буквально, теперь предстала предо мной, так сказать, во всей своей незамысловатой наготе. Теперь уж не удастся тешить себя ею как неопределенной фантазией. Я представил себе ситуацию лаконично и просто — в ее счастливом логическом завершении: Майя прочла записку, ответила взаимностью, мы живем душа в душу в ее чудесных московских апартаментах в Западном Луче, и я вновь погружен в свой новый проект…
Наташин голос вернул меня на землю.
— С виду никогда не подумаешь, что это табакерка. Шкатулка и шкатулка. Кто их вообще сейчас видел — эти табакерки? Это ты, Серж, с такими странностями: табак нюхаешь! Между нами, посторонние могут решить, что ты чего другое нюхаешь. Да и нос от этого как краснеет. Лучше бы уж трубку курил, как доктор. Это тебе гораздо больше пойдет.
— Но дым противный, а табак ароматный, — возразил я. — Нюхать табак совсем другое дело. Прекрасный запах, особенно после обеда.
— Если бы ты себя со стороны видел. И еще эта твоя вечная блаженная улыбочка. Представь себе, даже Альга это заметила, а она свежий человек…
— Что она заметила? — удивился я.
— Твою улыбку. Она сказала: «Какая у него всегда хорошая улыбка».
— Вот видишь. У меня хорошая улыбка.
— Что видишь? Не могла же она сказать впрямую. Вот и выразилась поделикатнее — «хорошая».
— Почему? — снова не понял я.
— Ну вот, опять строишь из себя блаженного, — сказала Наташа, теряя терпение. — А может быть, всех презираешь?
— Что, что?! — изумился я.
— Такая у тебя по крайней мере улыбка. Как будто ты погружен в обдумывание очередного эпохального проекта, а все остальные только зря коптят землю.
— Ничего подобного!
— Конечно, у тебя все обыватели, и ты их презираешь.
Я их презираю! Какая чушь! Можно ли было придумать что-нибудь более несусветное?.. Но в этот момент я почувствовал зажатые в кулаке «я тебя люблю», и надобность что-либо объяснять или доказывать сразу отпала. Я поднялся с постели и начал одеваться, а с женой решил действовать методом простого переключения внимания.
— Действительно, — сказал я, — табакерка скорее похожа изящную шкатулку. Что если использовать ее для твоих новых серег и перстня?
— А брошка? — тут же подхватила Наташа. — Она же в нее не влезет. Ты уж лучше не вмешивайся, Серж. Когда ты начинаешь во все вмешиваться, пропадает всякое настроение. Лучше уж витай себе в облаках, философствуй, мечтай о своем.
Если бы она знала, о чем именно я мечтал!..
После позднего завтрака в обществе Наташи, Мамы, Папы, горбатого доктора, батюшки Алексея с попадьей, профессора Белокурова, Наума Голицына, а также наших старичков (остальные либо еще спали, либо уже позавтракали) я уединился в зимней оранжерее под волосатой пальмой и сквозь заиндевевшие стекла смотрел, как на улице падает редкий снег.
Глупую записку я уже успел порвать и зарыть в искусственный грунт под пальмой. Меня слегка знобило. Мне нужно было решить один важный вопрос. Что означало возвращение «я тебя люблю»? Господи, как я жалел о своем легкомысленном поступке! Кого я хотел обмануть?! Черт меня дернул, не иначе.
Это действительно был верх глупости. Мне хотелось всего лишь взглянуть на ее реакцию, когда она раскроет сумочку и увидит записку. Но сумочку она при мне так и не раскрыла, а немного погодя и вовсе явилась без сумочки. В общем, я был в полной уверенности, что история с запиской никакого продолжения иметь не будет. Когда кортеж направлялся за город, я не заметил в поведении девушки абсолютно ничего, что указывало бы на то, что я раскрыт. Ну да, она ведь дала мне это понять, вернув записку… Мне вполне было достаточно одной мечты. Так по крайней мере мне казалось. А теперь нужно было ожидать продолжения…
Записка возвращена. Что дальше? Разве непонятно? Старый ты дурак, Серж, вот что дальше… Почему это я старый? Дурак, может быть, но не такой уж и старый, а в самом, что называется, соку. Всего-то тридцать девять лет. По театральным меркам могу еще и Гамлета играть, и Дон Жуана. И бедолагу Поприщина. Вот уж точно моя роль… Стоп, стоп! Прежде всего надо истолковать происшедшее. Она вернула мне записку, а это может означать одно из двух: либо «вот тебе твоя дурацкая записка и будем считать, что ты не делал этой глупости», либо возвращенная записка это оригинальное ответное послание, содержание которого нужно понимать буквально «я тебя люблю», т. е. тоже люблю… Прямо скажем, два диаметрально противоположных варианта… А что если она кому-нибудь об этом расскажет?
Дальнейшие мои размышления были прерваны, иначе, я бы додумался еще и не до того.
— Серж, ты идешь на лыжах? — послышался бодрый и свежий голосок Майи. — Снег прекрасный.
Я так и подскочил с плетеного кресла-качалки. Майя и Альга появились под ручки в дверях оранжереи, в облегающих лыжных костюмах и пестрых кепочках. Солнце и Луна. Чтобы попасть во флигель, где хранился лыжный инвентарь, нужно было пройти через оранжерею.
— А кто идет? — пробормотал я.
— Разве тебе еще кто-то нужен? — дружно рассмеялись девушки.
— Мы все идем, — сказала появившаяся следом за ними Мама.
— Пожалуйста, побыстрее переодевайся, — добавила шедшая за Мамой Наташа.
— Иду, — сказал я.
— Я бы тоже пошел, — сказал оказавшийся тут же дядя Володя, — но ребятишки что-то забастовали, хотят остаться дома. Присмотрю за ними.
— Да уж, Володенька, — сказала Мама, — присмотри.
Возвращаясь в нашу комнату, я столкнулся в коридоре с Александром.
— Неженка, — обхватив его за плечи, сказал я, — давай-ка с нами на лыжах!
— Нет, папочка, — серьезно ответил мальчик, — у нас дела. Я только зашел за Братцем Кроликом. Мы останемся дома.
— Ну и зря. На улице потеплело, и, говорят, снег прекрасный.
— У нас дела, папочка, — повторил он.
Дела так дела, я спорить не стал, быстро натянул лыжный костюм и побежал догонять компанию, но наткнулся на Папу, который придирчиво осматривал свои ботинки, лыжи и крепления.
— Кстати, — промолвил он, — зайди после обеда ко мне. Есть разговор.
— Какой разговор?
— Об этом после обеда.
— Ну хорошо, — кивнул я.
Мы отправились на горку.
Папа всегда дружил со спортом. У себя в Деревне он первым делом заложил крытый теннисный корт, атлетический зал с сауной и бассейн. Потом вблизи Москва-реки разбили площадку для городков, а также насыпали крутой холм с изощренной трассой для горных лыж и построили удобный подъемник. Вкупе с хорошо организованной рыбалкой и охотой это входило в добротный джентльменский набор развлечений — летних и зимних. Мама от него не отставала: прекрасно стояла на лыжах, метко стреляла и умело управлялась с удочкой, а в чем-то даже опережала Папу, например, по собственному почину занялась верховой ездой, гольфом и дельтапланеризмом. Старалась приобщить детей и нас с Наташей.
