Андрей Юрич - Ржа
Зная, что Леша уважает возраст, индейцы решили, что допрос поведет Коля, как самый старший из них.
— Это ты сломал наш вигвам? — спросил Коля замершего от напряжения Ильгэсирова.
— Я тебя знаю, — выдавил из себя угрожающе Леша, — ты Чимитдоржиев. Я видел твою маму с водителем вахтовки. Ты, наверное, тоже водитель вахтовки…
Звякнула тетива, и Леша подпрыгнул на месте, скривив толстое лицо. Это Пашка пустил стрелу в широкую вражескую задницу.
— Я тебе в лицо выстрелю, — спокойно сказал Спиря, поднимая лук к испуганным и злобно-суетливым Лешиным глазам.
Леша молчал.
— Это ты сломал наш вигвам? — снова спросил Коля.
— Я не знаю, что такое вигвам, — сказал Леша и добавил что-то по-эвенски.
Ему ответил Спиря, звонко и четко, как никогда не говорил с соплеменниками-индейцами. Ильгэсиров мрачно посмотрел на маленького бледного мальчика.
— Ты Слепцов. Я знаю твоего деда, — сказал он с интонациями лицемерного дружелюбия.
— Скажи нам, Леша, мы тебя отпустим, — заговорил снова Коля. — Тот домик из бочек ты сломал?
— Нет, — сказал Леша, расплываясь в улыбке облегчения, понимая, что его не будут бить и забрасывать камнями.
Все знали, что Ильгэсиров слишком глуп, чтобы врать.
Кольцо индейцев расступилось, и Леша быстро, насколько позволяли его толстые короткие ножки, отбежал в сторону, боком. Он не решался повернуться к детской стае спиной.
— Иди, бить не будем, — сказал весело пухлощекий индеец Дима: ему было смешно. — Ты, Леша, такой толстый, даже толще меня — наверно, масло любишь кушать.
Замороженное сливочное масло с горячим чаем было традиционным северным лакомством, и Дима пытался представить, сколько кусков молочного жира может проглотить это туполицее чудовище.
— Люблю, — мрачно прошипел Леша. — И тебя я тоже знаю. У тебя два брата…
— Они тебе морду набьют, если ты им попадешься, — хохотнул Дима и заговорил по-якутски, с вызовом в голосе.
Лешу мелко затрясло от сдерживаемой ярости. Он рявкнул неразборчиво, развернулся и пошел прочь, демонстративно медленно, переваливаясь тяжелым туловищем.
— Что ты ему сказал? — спросил Алешка Диму.
— Что он меня ударил и его за это уже ищут, — Дима радостно хихикал. — Он понял. Знает язык откуда-то.
— Разве он тебя ударил? — спросил Алешка.
— Нет, конечно, — ответил Дима. — Потому и смешно.
10
В ходе долгих совещаний на игровой площадке ближайшего детского садика, с раскуриванием веников и распитием украденной с магазинных полок сгущенки, индейцы поняли, в чем заключалась их ошибка. Строить вигвам было нельзя в принципе: любая необычная постройка в черте поселка или рядом с ним — сразу бросается в глаза. Сколько бы сил ни ушло на ее укрепление, какой бы конструкции она ни была, ее разрушение — вопрос нескольких дней. Некоторое время обсуждалась возможность сооружения подземного вигвама — он был бы гораздо менее заметным. Но для него требовалась как минимум одна вырытая в земле канава такой глубины, чтобы в ней можно было сидеть. Получается, надо копать глубже, чем на полметра, а все знают, что глубже полуметра под землей начинается лед. С этим ничего не поделать, так устроена земля, а собираться в грязном земляном холодильнике посреди круглосуточно солнечного лета было бы глупо. Да и как ее незаметно выкопать — канаву в полметра глубиной? Новое жилище надо найти уже готовым. Только готовые постройки могут оставаться никому не нужны бесконечно долгое время. Предлагался вариант с узлами теплотрасс — они были закрыты большими деревянными коробками, хорошо утеплены, достаточно просторны и уютны. Но именно поэтому их облюбовали мрачные и загадочные десятиклассники. В своей прошлой, неиндейской, жизни большинство членов племени заглядывали в такие убежища, когда там никого не было. В коробах теплоузлов на сплетениях толстых труб лежали старые полосатые матрасы, прожженные во многих местах. На полу валялись осколки стекла, клочки бумаги, консервные банки и почему-то медицинские шприцы. Никто так и не понял, что десятиклассники делали со шприцами, — уж точно не уколы себе ставили, это было бы абсурдно, ведь никто не любит уколы.
Толстый и хитроумный индеец Дима убеждал соплеменников принять идею вигвама на стройке. Долгострои в поселке годами стояли без признаков жизни. Племя даже отправилось обследовать на предмет вигвамостроительства дом культуры «Березка» — огромную и страшную бетонную коробку в два с половиной этажа, без окон, крыши и внутренней отделки. Сначала им понравилось под серыми высокими сводами. Они даже разожгли костер в холле дома культуры, у входа в темный кинозал, усыпанный обломками битого кирпича. Место было богатое: вдоль стен стояли слегка отсыревшие бумажные мешки с серебрянкой (алюминиевым порошком), а под окнами первого этажа тянулся длинный бак, полный солярки. Можно было только догадываться, кто и для чего держит тут подобные сокровища, если здание не строится. Но солярка заставляла костер пылать жирным алым пламенем, а серебрянка вспыхивала в нем белыми ртутными солнышками, ослепляя индейцев светом и заставляя их радостно хохотать. Когда племя особенно разбушевалось и принялось водить вокруг костра хоровод под импровизированный тамтам из бетонной стены и куска арматуры, Алешка почуял неладное и велел уходить. Племя послушалось нехотя: мальчики встали в полукруг перед костром и начали расстегивать штаны, дабы применить старинный индейский (хоть и не встречающийся у Фенимора Купера) способ борьбы с огнем. Далее одновременно произошли два неожиданных события: в самый разгар огнеборческих усилий Пашка для смеху кинул вкостер щедрую горсть серебрянки, а в холл, заполненный дымом, смехом и ослепшими индейцами, вошел пожилой бородатый сторож в кирзовых сапогах, брезентовых штанах, драной фуфайке и с двумя огромными дворнягами на ременных поводках. Под звонкий крик «шу-у-у-ухер!!!», собачий лай и разноголосый мат воины бросились в стороны, натыкаясь сослепу на стены, пуча глаза от страха и боли. На их счастье сторож не спустил собак. Каждому удалось почти на ощупь добраться до какого-нибудь окна и прыгнуть вниз, на длинную гравийную насыпь, — с высоты второго этажа. Через несколько минут они уже сидели под шершавым бетонным брюхом все того же дома культуры «Березка», среди коротких квадратных свай, и пытались опознать друг друга сквозь пляшущие перед глазами белые пятна.
— Кто бросил серебрянку? — шипел, как вскипевший чайник, злой, напуганный и едва не плачущий Алешка — он с разбегу врезался в край дверного проема, когда выбирался из здания.
— Пашка… — сказал кто-то, невидимый за пеленой ртутных сполохов.
— Пашка, ты здесь? — шипел Алешка.
— Да.
— Дурак! Мы же в тот момент все смотрели на костер! И так близко!
— Откуда я знал, — оправдывался Пашка. — Он так неожиданно появился…
— При чем тут он! — Алешка чувствовал, как из глаз все-таки текут слезы, и старался злостью загнать их обратно. — Мы из-за тебя чуть не попались! Я не говорил бросать что-нибудь в огонь, я говорил, чтобы его тушили! Индеец думает, прежде чем сделать! А ты дурак!
— Сам дурак! — огрызнулся Пашка. — Я не виноват, что сторож пришел и что так получилось. Это ты виноват, между прочим. И что я серебрянку в огонь кинул — тоже ты виноват.
— Я-а-а? — Алешка онемел от изумления и несправедливости обвинений.
— Надо было так и сказать: тушите огонь и ничего туда не бросайте! — в голосе Пашки слышалось недоброе облегчение человека, сваливающего на другого бремя вины. — Ты у нас вождь! Ты отвечаешь за все племя! Если на охоте ничего не добыли — отвечаешь ты! Сам говорил! И за то, что мы сюда пришли и так все вышло, — тоже отвечаешь ты!
Пораженный Алешка молчал и лихорадочно искал в голове ответ на эту ересь, но с ужасом обнаруживал, что воин его прав и рассуждает в полном соответствии с древними индейскими законами. Он вертел головой, растерянно озираясь. Зрение наконец-то восстановилось, и в полумраке были видны одинаково настороженные лица всех, даже маленького шамана Дуди.
— Эй, вождь, — вдруг захрюкал от хохота Дима, показывая на Алешку пальцем. — Ты посмотри на себя.
— Ах, ты… — индейцы вокруг зачертыхались, застегивая ширинки.
Устраивать вигвам в поселке никак нельзя — случай на стройке убедил всех в этом окончательно, даже толстого Диму, который не хотел для посещения вигвама каждый раз забираться далеко в тундру.
— Что толку от домика, до которого надо два часа добираться? — рассуждал он, сидя на бортике детсадовской песочницы и глядя на железную витую ограду, за которой начинался рыжевато-зеленый ковер горной тундры. — Два часа туда, два часа обратно: так мы каждый день будем полдня терять только на дорогу. А если сделать его ближе, то его найдут другие, в тундре даже быстрее найдут, ведь там заметнее.
