Илья Стогов - Мертвые могут танцевать: Путеводитель на конец света
Мы ни разу никуда не сходили. Даже в кино. Даже выпить кофе. Я понятия не имею, чем она занималась во второй половине дня. Мы никогда не разговаривали. С утра она молча приходила в мою квартиру, и я подолгу делал с ней все, что хотел. Я не очень хорошо помню ее прическу, зато линию бикини на спор нарисую хоть прямо сейчас.
Потом, вся перемазанная спермой, она долго искала, куда мы закинули ее лифчик. Она краснела и, опуская глаза, натягивала крошечные трусы. Уходила она не позже полудня, и после ее ухода ничего интересного в истекающем дне уже не оставалось.
31 декабря, под самый Новый, 1996-й год, рано с утра все наконец произошло по-настоящему. Это был очень странный новогодний подарок. Мой диван был насквозь пропитан ее кровью. Ей было очень плохо в то утро. Ее тошнило, и кровь долго не останавливалась. Я даже хотел вызвать врача.
Мы собирались поехать отмечать праздник к друзьям, но ей было так плохо, что вместо этого она поехала к себе, на съемную квартиру, а потом она, разумеется, поправилась, и после этого все стало еще лучше.
6
Ей было всего девятнадцать.
Несколько лет назад родители за руку водили ее в школу. Теперь детство кончилось, и нужно было вести настоящую взрослую жизнь. Она не знала, как это делается, но думала, что знаю я, хотя, разумеется, я тоже не знал, а просто делал вид, будто в курсе, потому что очень уж хотел с ней спать.
У нее были черные глаза, черные волосы, огромная грудь и черное, очень дорогое белье. Она была черноглазым порноангелом. Но только когда, лежа на моем диване, высоко задирала свои красивые длинные ноги, медленно разводила их в стороны и похотливыми азиатскими глазами смотрела на меня сквозь стекла дорогих очков. В остальное время она была просто девятнадцатилетней неразговорчивой девицей. Она каждый день звонила родителям, по-честному ходила на лекции, верила в дурацкие girl-журнальчики и забавно морщила нос, когда смеялась. Сейчас она, наверное, такая же старая и опустошенная, как я сам.
Как-то она познакомила меня со своими братьями. Братья в количестве то ли четырех, то ли пяти рыл жили в Петербурге и, как я понимаю, являлись видными деятелями местной якутской мафии. Мы разговаривали на протяжении приблизительно часа. Они были тупыми и по-настоящему омерзительными. Единственный вопрос, который читался у парней на лицах: не пора ли доставать ножи и рубить мне то, чем я сплю с их сестрой?
Луноликие и кривоногие упыри. Откуда в их семье взялась она — такая красивая и тоненькая?
Семья для нее была святое. Если речь заходила о родственниках, она сразу становилась серьезной и говорила, что семья у нее древняя и знатная. Уже потом, когда мы съездили к ее родителям, я видел на стене их квартиры грамоту со здоровенной печатью на веревочке. Слова были написаны по-якутски, прочесть их я не мог, но Юрюнг объяснила: в грамоте говорится, будто их род происходит от великого Тыгын-тойона.
Разумеется, я бегом побежал в библиотеку читать, кто он такой, этот тойон. Как я понял, предок моей девушки был сибирским Монтесумой — повелителем языческой державы, уничтоженной рыжебородыми и безжалостными белыми людьми.
В книжке о нем говорилось вот что:
Когда Тыгыну было шесть лет, играя, он поднял копье острием кверху и воскликнул:
— Дух Хаара Суорун-тойон! Все создавший отец мой! Тунгусы нас, невинных, обидели! Стерли наш род с лица земли! Если суждено мне отомстить им, то ниспошли кровавый символ войны и убийства: ханнах ылбыс!
В ответ на самом острие копья появился кровавый сгусток. Младенец проглотил его и с этого момента стал быстро расти, превратился в грозного воителя. Уже с десяти лет он превосходил всех силой, умом и знаниями.
«Высокочтимых-Людей-Потомок», «Знатного-Рода-Отпрыск» — так именовала его старуха-воспитательница. Когда Тыгыну исполнилось триста лет, его сажали на высокое сиденье и все приезжие подходили, издали кланяясь, как божеству.
Он единственный смог сражаться с русскими, когда они пришли.
7
До весны из всего отряда Пянды дожила горстка людей. Зато как только вскрылся лед, казаки получили подкрепление. Сперва из Тобольска по Енисею поднялся Иван Галкин с двадцатью головорезами. Чуть позже с большим отрядом пробился Василий Бугор.
Казаки перешли в контратаку. Несколько местных городков было просто срыто. На покоренных землях Пянда основал первый якутский острог. Главные силы остались под прикрытием укреплений, а небольшой отрядик казаки выслали на восток, чтобы глянуть: что видать?
Из посланных людей назад вернулись только двое. Остальные были перебиты сразу же, как только отошли от основного лагеря. Пянда понимает, что земля горит у него под ногами.
С трудом прорубившись через тайгу всего на несколько верст, Пянда уперся в ощетинившиеся отравленными стрелами тунгусские отряды. Собрав ополчение, тунгусы дали казакам решающее сражение. Русские понесли большие потери и отступили на Юрьеву гору. Там они в темпе срубили еще одну крепость и снова остались зимовать.
Только четвертым летом Пянда дошел до берегов Лены. Перед ним лежала Якутия. Силы отряда были на исходе. На полномасштабную войну Пянда уже не решался. С повелителем якутов Тыгын-тойоном казаки попробовали договориться миром.
Легенда гласит, что, впервые увидев русских, правитель якутов произнес:
— С выдающимися носами, с глубоко посаженными глазами, должно быть они сильные и трудолюбивые люди! Они годны для работы и будут у нас рабами! А чтобы уменьшить их силу, подрежем им жилы!
Отряд Пянды был взят в кольцо и разоружен. Якуты подрезали русским пленникам ахиллесовы сухожилия и отправили их на удаленные острова косить сено.
8
А потом она сказала, что беременна. Вернее, как обычно, она ничего не сказала. Я как-то сам все понял.
Ей еще не исполнилось и двадцати, а я был всего на полтора года старше. Мне хотелось с ней спать, а если быть совсем точным, то мне просто хотелось хоть с кем-нибудь спать, а с ней это выходило лучше, чем с другими. Общаться с ее родителями, возиться с ребенком, слушать ее бесконечное молчание — ничего этого мне не хотелось.
Сейчас я бы многое отдал, чтобы хоть что-то из перечисленного было в моей жизни. Да только кто ж сейчас мне это даст? Теперь-то я знаю, что секс — вовсе не главное на свете, хотя тогда мне казалось, что главное на свете — это именно секс.
Я спросил, будет ли она делать аборт? Она категорически отказалась. Точно не помню, но, возможно, она даже произнесла какое-нибудь слово. Например «Нет!». Я занял у нее денег и пошел покупать авиабилеты. Я с ней отправлялся в Азию, свататься к ее якутским родителям.
Бреясь перед вылетом, я весь изрезался, заляпал кровью воротник светлой рубашки и, наверное, был смешон в глазах ее богатого папы, который не знал, что скоро станет дедушкой. Наверное, вся моя дальнейшая биография уже тогда читалась по изрезанному лицу: безденежье, одиночество, отчаяние, две попытки суицида и сорок с чем-то мест работы… Он не хотел для дочери такого мужа, как я.
Квартира у родителей была огромная. Постели нам были приготовлены как можно дальше друг от друга. С утра я попробовал поговорить с папой еще раз. Я хотел спать с его дочерью и ради этого был готов на многое.
Говорить с блинорожим папой было бессмысленно. Он был таким же тупым животным, как и пятеро его сыновей. Он работал в «АлРосе» (торговал якутскими алмазами) и знал свою жизнь на много ходов вперед. Длинноволосых русских подонков в этой жизни не было.
Перед самым отъездом я увел Юрюнг в ванную, развернул к себе спиной, разорвал на ней трусы… В предыдущие разы она всегда очень громко кричала. Может быть, по-якутски, а может, по-звериному. Но в этот раз все произошло молча. Она была на четвертом месяце беременности. Уходя из квартиры, я подумал, что для ребенка все это может оказаться вредным.
9
Я не переживаю, что так вышло. Вернее, переживаю, да что тут поделаешь? Я уехал домой, она осталась в Якутске. Больше мы не виделись ни разу. Нашему сыну уже восемь лет. Я узнавал у общих знакомых: отчество ему записали какое-то взятое с потолка… не мое.
Она была самой лучшей женщиной в моей жизни. Тогда мне казалось, что впереди будут тысячи таких, как она, но оказалось, что нет впереди ничего интересного. По крайней мере, в этом смысле.
А за четыреста лет до меня из Якутска так же позорно бежал крепкий мужчина Демид Сафронов, по прозвищу Пянда. Но это было тоже не важно. По проложенному Пяндой пути в Якутию, страну дальнюю, от века неслыханную, шли уже не отдельные авантюристы, а до зубов вооруженные правительственные отряды из Тобольска.
Якуты пытались сопротивляться. Один из охотников за ясаком писал царю в Москву:
