Максим Гаспачо - Место для радуги

Это была огромная безжалостная машина, ломающая психику и убивающая дух. Я видел, как у некоторых людей в буквальном смысле терялся рассудок от всего происходящего. Как правило, это сопровождалось уходом в религию. Человек начинал с утра до вечера неслышно перебирая губами читать молитвы и то и дело осенять себя крестным знамением, а всё «личное время», которого и так было очень немного, проводил за чтением Библии.

Годы спустя, когда у меня открылось духовное зрение, я могу только предположить, что видели эти люди там — в этом скопище духовных нечистот, ужей и насекомых. Но в то время я считал, что у этих людей просто-напросто съехала крыша.

В целом, контингент здесь делился на три категории. Первая, подавляющая своим большинством, — это так называемые «активисты». В неё входили все служители ада, от стукачей самого мелкого ранга до старшин, бригадиров и прочих трехголовых церберов.

Вторая категория — это те, кого активисты называли «серой массой». В неё входили люди, которые на захотели становиться активистами и стиснув зубы терпели всё, что над ними вытворяли, начиная от постоянного участия в различных «хозяйственных работах» и заканчивая уборками туалета.

И третья, самая малочисленная категория, — это так называемые «нарушители». Чтобы в неё попасть, нужно быть очень дерзким или просто сумасшедшим, потому что ни один нормальный человек не захочет к себе такого внимания, которое оказывалось этим людям. Впрочем, бывали исключения, когда статус «нарушителя» прикреплялся по каким-нибудь совсем не заурядным причинам. Именно так это приключилось со мной: когда обо мне узнали, что я программист, меня пригласил к себе в кабинет главный врач колонии и попросил настроить его компьютер. У меня появилась надежда, что моя специальность будет востребована и мне не придется находиться целыми днями в отряде. Но всё пошло совсем иначе. Когда меня вернули в отряд, старшина начал меня расспрашивать, для чего меня вызывал главный врач и что я так долго делал в его кабинете. Я сказал, что меня попросили настроить компьютер и, возможно, ещё вызовут.

— Будешь докладывать обо всем, что ты там видишь и слышишь? — спросил старшина.

Этот вопрос ввел меня в недоумение. Мне стало понятно, что тут всё настолько гнило, что заключенные следят не только за другими заключенными, но и за сотрудниками, которые не имеют прямого отношения к режимной части. Старшина хотел, чтобы я был его агентом в той среде, в которую до меня не был вхож ни один заключенный.

Я понимал, что стукачей тут тьма, а программист всего один, поэтому сказал, что не буду заниматься такой ерундой. Мой отказ был воспринят как оскорбление в адрес режимной части и плевок в лицо «системы». Тогда я ещё не знал, что врачи в этой колонии ничего не решают и что режимная часть ведет негласную войну с врачами, собирая на них любой компромат через своих «активистов». Это была внутренняя возня, а я невольно оказался в ней замешан и попал под жернова. За мою неслыханную дерзость меня записали в нарушители. Как сказал доктор Гонзо: Вот и делай после этого людям добро…

Нарушитель

«— В карцер его.

— За что?

— Чтобы защитить.

— Мне не нужна защита.

— Чтобы их защитить»

Все, о чем я расскажу в следующих нескольких частях моей истории, написано без капли преувеличений, но далеко не каждый счастливый потребитель поверит, что такое может быть на самом деле. По телевизору таких сюжетов не показывают, и тем не менее, это не вымысел, не художественная фантазия и не страшилка — это просто повествование о том, что было и что особенно сильно запомнилось. Ни больше, ни меньше.

Получив статус «нарушителя», я выиграл сразу несколько бесплатных путевок в штрафной изолятор колонии, который сокращенно называется ШИЗО. Название вполне соответствует тому, что там происходит. В первый раз это был ознакомительный тур на двое суток. Не передать словами всё, что чувствуешь, когда тебя зовут с улицы в отряд, ты заходишь в коридор и видишь такую картину: стоит старшина отряда и несколько хлопцев из числа самых ярых активистов. Старшина говорит:

— Эти осужденные слышали, как ты на улице ругнулся матом.

Конечно же, матом никто не ругался. До этого я видел, как нечто похожее проделывали с другими «нарушителями». Я понимал, что эти хлопцы четко проинструктированы старшиной и подтвердят всё, что им было сказано. Говорить что-либо бесполезно, сценарий уже заготовлен. Но ответить что-то надо:

— Старшина, я не ругался матом.

И тогда старшина рявкает громовым голосом:

— А вот осужденные говорят, что ругнулся! — и, повернувшись к ним, спрашивает, — Было?

Те кивают и блеют в один голос:

— Было, старшина.

Старшина снимает трубку телефона, соединяющего отряд с дежурной частью:

— Гражданин начальник, старшина такого-то отряда такой-то. У нас тут осужденный ругается матом.

Ты молчишь. Что тут можно сказать? Ты знаешь, что любое сказанное слово перевернут против тебя и ещё припишут, что опять ругнулся. Через несколько минут в отряд приходят дяденьки в военной форме и уводят тебя писать объяснительную. Старшина и группа лжесвидетелей, в свою очередь, также пишут бумаги. Как показал печальный опыт, не имеет никакого значения, что ты напишешь — смотреть будут на показания старшины и его бравых хлопцев.

Потом тебя ведут на «суд» к начальнику колонии. Ты заходишь в кабинет, делаешь доклад, а он смотрит в эти бумаги, которые ему положили на стол, потом поднимает свой взгляд на тебя и спрашивает:

— Ты зачем матом ругаешься?

Когда он задает этот вопрос, ты видишь в его глазах, что на самом деле он прекрасно знает, что эти бумаги — липа и что весь процесс отправки человека в ШИЗО полностью инсценирован. Глядя на проглядывающую из глубины его глаз улыбку мясника, ты понимаешь, что вся эта инсценировка исходит именно отсюда, поэтому что-либо говорить бесполезно даже тут. Но ты все равно говоришь:

— Александр Владимирович (так его зовут), я не ругался матом.

Произнося эти слова, ты говоришь чистую правду, но правда здесь не имеет никакого веса и значения. Как, впрочем, везде, где правит «система».

— Пятеро осужденных написали, что слышали, как ты ругался, — восклицает он. — Ты хочешь сказать, они врут?

Что тут ответить?

«Что вы, что вы! Как могут врать пятеро прилежных осужденных, стремящихся получить условно-досрочное освобождение».

Можно попробовать сказать, что это старшина их заставил так написать, но когда ясно осознаешь, что старшина — лишь пешка и, сказав так, ты будешь обвинен ещё и в попытке оговорить старшину отряда — исключительно положительного осужденного, ты понимаешь, что ответить нечего. Ты молчишь.

— На первый раз, двое суток, — выносит свой великодушный приговор начальник колонии, и тебя выводят из кабинета.

Нужно сказать, что в отличие от других тюрем и лагерей, где действительно иногда случаются серьезные нарушения, такие как драки, поножовщина и бунты, в этой колонии ничего такого в помине нет. Тут нарушение — это плохо заправленная койка или разговор в очереди на умывальник. За это автоматом попадаешь на внеплановую уборку или на какие-нибудь «хозяйственные работы». А произнести любое матерное слово или, скажем, передать кому-нибудь конфетку или пакетик чая — это уже грубое нарушение, за которое можно реально попасть в ШИЗО и быть залитым хлоркой. Такое положение дел создает соответствующую атмосферу — все боятся сказать лишнее слово. Стукачество, в том числе и лжедоносы, здесь называется «работой в активе», которая всячески поощряется и считается чем-то само собой разумеющимся. Хоть я не был в эсэсовских концлагерях, но думаю, что они где-то на одной планке.

Из тысячи с лишним заключенных в этой колонии насчитывалось, пожалуй, всего несколько «нарушителей», которые периодически попадали в ШИЗО. Также туда отправляли «активистов», которые зазнавались, но такие были случайными «клиентами». Как правило, в этой гостинице класса люкс было занято не больше трех номеров, по три-четыре человека в каждом. Попав туда, я столкнулся с такими зверствами, каких не мог себе представить даже в страшном сне. Два раза в день по изолятору проходил так называемый «обход». Это было так: открывалась дверь и в камеру заходили несколько мясников в военной форме. Все, кто находился в камере, должны были заранее выстроиться в ряд. Дежурный по камере чеканил доклад — громко и надрывно. Если при произнесении доклада человек запнется или произнесет его недостаточно громко, или всем своим существом не будет выражать дикий страх и покорность, всем в камере достанется бонусное ведро хлорки (к двум обязательным) либо все будут выведены на «приседания». Впрочем, на «приседания» зачастую выводили и просто для профилактики. Приседания происходят следующим образом: