Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово
Она поворачивает голову прямо, резко откидывает ее назад и говорит:
— Скоро опять съезд с автострады. Сворачивайте и давайте быстрей покончим с этим делом.
— Не понял…
— Вы шантажист. Ладно. Мне не повезло. Сбавьте газ и сворачивайте. Местность здесь безлюдная и кусты очень высокие. Четверть часа хватит. Пожалуйста, пользуйтесь, господин Мансфельд.
Я так ошарашен, что не могу вымолвить ни слова.
А она истерически орет:
— Ну, ну, давайте! Сворачивайте! Получите то, что вы хотите! — Хватается за перекладину руля и тянет вправо.
«Ягуар» несет вбок юзом. Он проходит в сантиметрах двадцати от машины в правом крайнем ряду — и это на скорости в 210 кэмэ. Я чисто рефлекторно бью по ней кулаком и попадаю по руке и телу. Что-то брякает — наверно, браслет. Ей, должно быть, очень больно, так как она, вскрикнув, отпускает руль и прижимает руку к груди.
Вашу машину когда-нибудь начинало нести юзом? Да? Тогда на какой скорости? 100? 140? Сможете ли вы когда-нибудь это забыть? У меня на спидометре было 210. Ничего более кошмарного со мной не случалось за всю жизнь. «Ягуар» становится на оба правых колеса. Я резко кручу руль. Теперь он встал на оба левых. Мы вылетаем на разграничительный газон. Скулят покрышки. Нужно мягко притормозить. Очень осторожно притормозить. Свободно держи руль. Теперь машина соображает лучше тебя. Назад на асфальтовую полосу. И опять на газоне. На встречной полосе вереница машин. Все они несутся мимо, как в ночном кошмаре. Лица, искаженные ужасом. Камни из-под колес. Машины. Машины. Мы снова на покрытии.
Вначале Верена визжала. Теперь она затихла и держится за обивку приборной доски. В какой-то момент мой «ягуар» закручивает так, что я думаю: мы наконец перевернемся и все будет кончено. Но затем он снова делает рывок вперед. Я жму на газ, чтобы заставить его двигаться более-менее прямо. А он все еще выписывает кренделя, словно пьяный. Пот заливает мне глаза. В этот момент в голове у меня одна мысль: если мы выкарабкаемся, я ей повыбиваю все зубы.
За нами, перед нами, вокруг нас дикая какофония гудков. Но все уже миновало. Машину только немного поводит. Я снова прибавляю скорость.
— О Боже! — говорит она.
— Никогда так больше не говорите со мной. — Я с трудом поворачиваю язык и отираю пот со лба. — Никогда больше.
— Мне так стыдно. Так стыдно.
— Успокойтесь.
— То, что я сказала, это подло. Я вела себя как ненормальная, когда ухватилась за руль. Я и есть ненормальная.
— Я вам сказал, успокойтесь.
— Нет, у меня действительно не все дома. Я уже сама не понимаю, что делаю.
Наконец-то машина твердо встала на колеса.
— Вы сможете меня простить?
— Почему бы нет?
— Я вела себя подло.
— Вы просто несчастны, вот и все, — говорю я.
— Вы не можете себе представить…
— У меня есть фантазия, и я могу себе все представить. Внимание! Снова «мерседес».
Она снова поворачивает голову. И в этот раз наклоняет ее, прикасаясь к моему плечу. Я ощущаю ее волосы. Они чудесно пахнут.
«Мерседес» уже позади.
— Уже обогнали?
— Нет еще, — вру я, — подождите немного.
Всего лишь пять часов, но уже начинает смеркаться. Прямо перед нами небо в золотом солнечном блеске, но свет уже теряет свою силу, и лес здесь не такой пестрый и яркий, как был только что. Его листва — повявшая, ломкая, коричневая. Долины заполняются тенью и холодом. А голова Верены все еще лежит у меня на плече.
8
— Пять часов. Сейчас радио АФН передает музыку. — Я нажимаю на кнопку и включаю автомобильный радиоприемник. Рояль и скрипки. Рыдающий звук трубы. Одновременно мы говорим:
— Гершвин! Концерт фа-мажор.
— Вторая часть, — говорит она.
— Вторая часть. Самая красивая.
— Да, — говорит она и поднимает голову и смотрит на меня, — мне она тоже больше нравится.
— Вам уже лучше?
Она кивает.
— Как давно вы замужем?
— Три года.
— А сколько вам лет?
— Об этом не спрашивают.
— Я знаю. Так сколько же вам лет?
— Тридцать три.
— А вашей дочери.
— Пять.
— А мужу?
— Пятьдесят один. Это было непорядочно с моей стороны, правда?
— Что?
— Выходить за человека старше тебя на восемнадцать лет и теперь обманывать его.
— У вас был ребенок и, по-видимому, не было денег, — говорю я. — Послушайте — рояль…
Она кладет руку мне на плечо, и мы оба слушаем некоторое время музыку великого художника, которому выпало умереть в тридцать восемь от опухоли мозга, в то время как есть генералы, которые еще в восемьдесят выращивают розы.
— А сколько лет вам, господин Мансфельд?
— Двадцать один. И, чтобы дальше не задавали вопросы, сразу откроюсь: я еду во Фридхайм в тамошний интернат. Я все еще учусь в школе, ибо три раза оставался на второй год. В этом году останусь на четвертый.
— Но почему?
— Просто так, — говорю я. — Ради разнообразия, не понятно? Сейчас нам нужно свернуть с автострады. — Я поворачиваю руль вправо.
ПОВОРОТ НА ОБЕР-РОСБАХ (ПФАФФЕНВИСБАХ) —
ФРИДХАЙМ
За названиями населенных пунктов стоят расстояния.
Фридхайм — 8 км.
Изгибаясь большой дугой, шоссе ведет к мосту над автострадой. Я вижу березы, ольху, несколько сосен. Шоссе сужается. Видны мачты высоковольтной линии. Высоко в воздухе в последних лучах солнца серебрятся провода. Луга и перелески. Маленький городишко. Крохотный деревянный мостик через крохотную речушку. По обеим сторонам шоссе стоят тополя. Потом пошли дома. Мирный провинциальный городишко. Мы проезжаем мимо воздушного перехода между двумя бело-коричневыми фахверковыми домами[37]. Затем следуют рыночная площадь, ратуша, приземистая церковная колокольня с островерхой крышей в стиле барокко, все вычищено до блеска, позолочено, выкрашено в яркие тона. Теперь мне приходится ехать медленнее, не больше пятидесяти, потому что в нашем направлении едет много машин.
Напротив колокольни стоит совсем старый дом с искусной резьбой и мудрым изречением на фасаде, которое я тут же забываю, и старой купеческой лавкой на первом этаже. Над входом висит вывеска «Дорожные принадлежности». На витрине я вижу не только чемоданы и дорожные сумки, но также седла и другие принадлежности для верховой езды. Стало быть, они тут еще путешествуют на лошадях. Миновали рыночную площадь. Теперь мы на улочке, именуемой «Задним переулком». И здесь тоже фахверковые дома с острыми крышами и старинными магазинами. «Оптовая торговля парикмахерскими принадлежностями», «Булочная-кондитерская наследников покойного А. Вайерсхофена». Фасады зданий выдержаны в очень светлых тонах, деревянные части домов — темные. Улицу переходит монахиня. На ее голове жесткий островерхий чепец, в белых руках молитвенник.
— Есть ли еще какая-нибудь дорога наверх? — спрашиваю я женщину рядом со мной.
— Да. Если вы сейчас свернете направо. Но она очень плохая.
— Ничего. По этой вообще не пробиться. Видно, она ведет к интернату. Сегодня конец каникул. Родители везут своих чад. Говорят их свыше трех сотен.
— Вы еще не были там?
— Нет, я новичок. Сейчас направо?
— Да. Но я могу дойти пешком… Я не хочу вас задерживать. Вам нужно в интернат.
— У меня время есть, не то что у вас.
Я сворачиваю направо. Дорога здесь ужасна. Сплошные выбоины, поперечные промоины и камни. Осенние цветы на травяных обочинах в грязи и пыли.
— Почему вы еще что-то делаете для меня после того, что я вам сказала?
— Сам не знаю, — отвечаю я.
И это тоже ложь.
9
Мне приходится снизить скорость до тридцати, иначе поломаю мосты и рессоры. Дорога — шоссе ее уж никак не назовешь — круто поднимается в гору. Сумерки все густеют и густеют. В садах и парках стоят роскошные виллы, маленькие дворцы, реставрированный замок.
— Кто здесь живет?
— Люди из Франкфурта, — отвечает она. — Летом приезжают сюда на субботу и воскресенье. Через десять минут будет наш дом.
Скажите, разве бывает, чтобы так вот вдруг — с одного момента на другой — человек ощутил убийственную, неистовую жажду любви — подлинной, настоящей, честной?
Все больше меркнет свет. День клонится к концу. Она пока еще сидит рядом со мной. Будет сидеть еще десять минут. А дальше что?
Мне внезапно становится холодно.
На обочине дороги появляется щит с надписью:
ЧЕЛОВЕКОЛЮБИВ. ОБЩЕСТВО
(АНГЕЛА ГОСПОДНЯ)
ДОМ ОТДЫХА
Дорожка ведет вниз к белому зданию старой усадьбы. Перед зданием зеленая водопроводная колонка. Вокруг нее танцуют дети.
— Кто вам позвонил в аэропорт?
— Кухарка.
— Вы ей доверяете?
— Абсолютно.
— Сколько домашнего персонала у вас здесь наверху?
