Кристофер Бакли - Они ведь едят щенков, правда?
Потрясающе, подумал Жук. Только что она делала отбивную из матери «рядового Райана» — и вот она уже чуть не плачет о своем малыше, у которого течет кровь из носа.
Он ощутил возбуждение. Она выглядела сегодня очень привлекательно — как-то мягче, чем обычно, женственней — без вызывающей мини-юбки, без голых ног и глубокого декольте.
Возбуждение возрастало. Ой-ой, запаниковал и спохватился Жук и отдал вырабатывающей тестостерон части тела мысленный приказ: «прекратить и воздерживаться впредь». Срочная остановка реактора!
Жук никогда не изменял Минди, если не считать одной-единственной утопленной в виски ночи в Сеуле с женщиной из вертолетной компании. А если Энджел его и соблазняла — ну, хорошо, можно честно признаться: да, она его соблазняла, — он все равно прекрасно понимал, что он для Энджел Темплтон — не пара. По сравнению с ней львы-людоеды из Цаво[19] казались хомячками. Она бы просто разгрызла его — и выплюнула хрящики.
— Ну что ж, — произнес он, поднимаясь со стула, — не буду мешать вам работать.
Черт! Неловко вышло.
Он развернулся с далеко не балетной грацией, чтобы поправить на себе брюки.
Какой конфуз. Жук почувствовал, как кровь приливает к лицу. Но так она хотя бы отливает от других частей тела.
По удивленному, слегка презрительному выражению лица Энджел он понял, что она успела заметить. А еще он понял, что это не вызвало у нее ни малейшего интереса.
Это был далеко не первый случай, когда Энджел оказывали такую вот стихийную дань уважения, сопровождавшуюся эрекцией. Напротив, у нее уже имелся большой стаж; ей много лет приходилось ограждать себя от перевозбужденных, тяжело дышащих самцов. В настоящее время таким назойливым воздыхателем был — кто бы мог подумать! — Тибор Фанон, один из научных сотрудников-резидентов ИПК — блестящий, но весьма прихотливый венгерский эмигрант. Он начал присылать ей электронные письма неуместного содержания. Более чем затруднительная ситуация. Как будто ее мог хоть сколько-нибудь привлечь мужчина, который на тридцать лет старше ее, весит на двадцать килограммов больше, чем следовало бы, с темными от никотина зубами и с пучками волос в ушах, как у барсука! Подумать только, что этот неряшливый мадьяр пытался виртуально облапать ее… Нужно поскорее как-то пресечь все это — потому что в следующем месяце ИПК соберется на ежегодную закрытую конференцию в Гринбрайере. И одна только мысль, что Фанон будет заигрывать с ней, щупая ей ножки под столом переговоров, прямо в разгар заседания по поводу военно-морской стратегии США в Ормузском проливе… нет, это уж слишком.
С той поры, как Энджел прошла стажировку в Пентагоне, она взяла себе за правило никогда (впредь) не заводить шашней на работе. Это решение она приняла в тот день, когда случайно подслушала, как две секретарши, сплетничая друг с другом, называли ее, Энджел Темплтон, словом, которое явно стало ее пентагонским прозвищем: «Шахта». Шахта! Какое унижение!
И теперь, глядя на побагровевшего Жука, пытавшегося замаскировать эрекцию, Энджел мысленно простонала: Этого еще не хватало.
Нет, конечно, он — симпатяга. Но у нее было еще одно правило: никаких лоббистов. Вдобавок, Жук женат. Энджел произвела-таки должную проверку. Они живут в каком-то здоровенном особняке где-то в лошадиных краях, в Вирджинии. Жена его — какая-то Маффи. Красотка, но такая, будто со страниц «Города и пригорода». Наверное, надевает белые перчатки перед тем, как заняться сексом.
Кроме того, Энджел могла бы найти себе партию получше, чем Жук Макинтайр. Намного лучше. И ей это почти удалось — почти! Совсем недавно — с этим заместителем министра обороны, крупным капиталистом из Калифорнии. Сколько нулей в его портфеле! Миллиардер. Этот мерзавец обещал, клялся — четыре раза, — что разведется с женой и женится на Энджел. И что же потом? Его женушка заболевает раком. Энджел думает: Отлично. А он вдруг заявляет, что не может прямо сейчас уйти от этой сучки — как бы выглядел такой поступок? Бросить жену, когда та прикована к койке и проходит химиотерапию, и убежать к этой… к Шахте. Когда-нибудь он сделается губернатором. Потерпи немного, говорил он. Пусть природа делает свое дело. Врачи предсказывают — полгода, не больше. И что же происходит потом? Эта сучка выздоравливает. Полная ремиссия. И, кстати, почему это, интересно, волосы у нее так и не выпали после химиотерапии? И вот теперь она каждый день обедает в кафе «Милано». И обжирается там за милую душу с девчонками.
— Что вы сказали, простите?
— Я сказал: пожалуй, не буду вам мешать.
— Да. Хорошо. Мы еще все обговорим. Только не надо электронных писем.
— Конечно, не надо, — ответил Жук. Электронные письма стали чем-то вроде нового лишая — от них спасу не было.
— Не надо созваниваться по мобильному.
Жук кивнул:
— Только по наземной линии.
Они смотрели друг на друга.
— Ну, ладно, — сказал Жук.
— Ладно. Увидимся.
— Пока.
— Пока.
Через два дня на первой полосе газеты The Delhi Beast, внизу, появилась статья, озаглавленная:
БЫЛ ЛИ ЕГО СВЯТЕЙШЕСТВО ДАЛАЙ-ЛАМА ОТРАВЛЕН КИТАЙСКИМИ АГЕНТАМИ?
Любой внимательный читатель этой статьи, в которой «источниками» информации выступали анонимные «хорошо осведомленные люди», быстро пришел бы к выводу, что правильный ответ на вопрос заголовка будет: «Почти наверняка — нет». Но люди ведь читали Delhi Beast не ради новостей, а ради забавы.
Как только эта история всплыла на сайте газеты, thedelhibeast.com, Жук и Энджел взялись за работу, следя за тем, чтобы данная новость распространялась по паучьим сетям киберпространства, как быстро дающая метастазы опухоль. Через несколько часов мировые СМИ уже принялись гудеть. Клевый материал!
Через три дня один из американских телеканалов не вытерпел и показал в вечернем выпуске новостей длившийся две с половиной минуты репортаж. Был он, как и положено, выдержан в скептическом тоне и сопровождался комментариями врача-гастроэнтеролога, бывшего сотрудника ЦРУ («консультанта» сети — иными словами, «наемного» работника). В сюжете приводилось гневное опровержение Синьхуа — официального китайского агентства новостей, — но так, что оно прозвучало как отъявленное вранье. Завершался этот телеэпизод нотой тихо бурлящего негодования, которую привнес голливудский актер и приверженец Далай-ламы, Брэнфорд Дейн. «Мне есть что сказать китайскому правительству в Пекине, — заявил он, грозя кому-то пальцем перед камерой. — Весь мир сейчас начеку».
Глава 6
Прохладная Прозрачность
Фа Мэнъяо, президент Китайской Народной Республики и генеральный секретарь Коммунистической партии Китая, сидел в своем кабинете в Чжуннаньхае — зеленом, обнесенном стеной районе к северу от площади Тяньаньмэнь — и изучал взволновавший его доклад, что лежал перед ним на столе. Не было еще и семи часов утра, а он курил уже четвертую сигарету. Он отругал себя. Нужно меньше курить — кроме шуток.
Товарищ президент Фа был одним из «дисидай» — четвертого поколения китайских вождей после Мао Цзэдуна. Ему было 63 года, но на вид вполне можно было дать лет сорок. («Мэнъяо» переводится приблизительно как «превосходная красота» — в школьные годы такая фамилия служила постоянным предметом насмешек.) Пускай внешне Фа, говоря откровенно, мало походил на кинозвезду, тем не менее он был довольно хорош собой: миловидный, с приятными чертами лица мужчина; сложись обстоятельства несколько иначе, он спокойно просидел бы всю жизнь в кабинете, не имея более важных дел, чем чтение докладных записок, и не брал бы в руки ничего тяжелее скрепкосшивателя.
Его уму дивились партийные лидеры и почти все восемь членов Постоянного комитета Политбюро. На вопрос, каков общий объем добычи угля в провинции Гуанси за период с 1996 по 2001 год, Фа зачитывал целые колонки цифр прямо на память. Темперамент у него был уравновешенный. Никто — даже его родные — никогда не слышал, чтобы он повысил голос. Гвардейский полк, который отвечал за безопасность верхушки партийных чиновников, присвоил ему кодовое имя Ку Инчэ: «Прохладная Прозрачность». Фа в шутку говорил жене, что предпочел бы какое-нибудь более внушительное прозвище, например, «Чингиз» или «Грозная Безграничность». Но эти имена мало подошли бы Фа Мэнъяо, который относился к собственному высокому положению со смиренным благоговением.
Он ни на что не жаловался и старался ладить со всеми без исключения. (Хотя не все члены Постоянного комитета отвечали ему взаимностью.) Он чурался фанфар и являл собой образец самоуничижения — качества, высоко ценившегося партией. На официальных торжествах, где требовалось его присутствие, даже оказавшись в центре внимания, он вел себя сдержанно и скромно. Один партийный остряк зашел так далеко, что окрестил его «Человеком-невидимкой». И это не было таким уж преувеличением: в результате тайного опроса, организованного Центральным комитетом, выяснилось, что около 70 % китайского народа не узнает его в лицо на фотографиях. Фа не испытал особого разочарования, когда его проинформировали об этом. Ему достаточно было знать, что он, бесспорно, является одним из самых могущественных людей в мире, номинальным вождем одной пятой части всего населения Земли. Вождем, который, разумеется, постоянно советуется с партией — настоящим, истинным правителем Китайской Народной Республики.
