Евгений Гришковец - Реки
Все эти аэропорты, в основном, одинаковые типовые здания. И их взлетные полоски, которые принимают и отправляют всего несколько рейсов в день, и три-четыре самолета, которые стоят возле здания на площади… Все это, все эти аэропорты сильно похожи на деревянные мостки на темной сибирской реке. Мостки, к которым привязано несколько лодок. Коротенькие и шаткие мостки, уходящие от берега всего на три-четыре метра.
А ниточка транссибирской магистрали тянется мерцая огоньками, как фарватер глубокой и мощной реки, и в ясную ночь пролетая над Сибирью можно видеть эти огоньки… А по бокам темнота.
* * *Но нигде, ни в каком, даже, казалось бы, самом тихом месте, в отдалении от отдаленных покосов, какой-нибудь отдаленной сибирской деревни, нигде невозможно почувствовать себя просто человеком в каком-то просто природно-географическом пространстве. Все время чувствуется страна, определенная страна, наша страна. И даже если не видеть ничего и никого, идти через поле, без дороги, не иметь при себе никакого средства связи, и вокруг не слышать людей… И нет домов, и даже ни один телеграфный столб, с табличкой на русском языке, или линия электропередачи не нарушает естественности пейзажа и нет в небе белой полоски от самолета, который намекал бы на век и время… Все равно, если ты идешь по этому полю, то это уже не Канада, и даже не Аляска… В том, как ты идешь, уже чувствуется и видна наша страна.
* * *В свое последнее лето, которое я прожил, будучи в школьном возрасте, то есть в свои последние в жизни школьные каникулы, в конце июля, я оказался в мужской компании в очень безлюдном месте. Просто у каких-то моих дальних родственников был дом в деревне, погода была хорошая, и я, с несколькими своими троюродными братьями и другими молодыми людьми, с которыми родственные связи были еще тоньше и пунктирнее, оказался в этой деревне, на отдыхе. Деревня стоит на реке. И вот мы, все молодые и веселые, а я был младшим в этой компании… мы взяли две моторные лодки и двинулись еще ниже по реке.
– Там будет такое место, – сказал мне парень, степень родства с которым мне была неизвестна, – можно купаться будет вообще без трусов. Там никого не бывает. Там не ступала нога человека.
Мы долго плыли на трескучих моторках и действительно не видели никаких признаков человеческой жизнедеятельности. Мы плыли и попали под дождь. Я в первый раз в жизни видел дождь на реке в тот момент, когда я сам на середине реки. Дождь мощный, крупный, отвесный и теплый. Такой, совершенно июльский дождь. Его было видно издалека. Он стоял стеной, под ним река рябила пятнами и была матово-серая. А там, куда дождь еще не дошел, она была блестяще-свинцовая. Мы быстро приблизились к дождю, въехали в него, и тут же вымокли. Мы мчались через дождь и вскоре увидели, где он заканчивался, потом мы вылетели из дождя, на нас рухнуло солнце, и дождь остался позади… Поразительно!
Мы приплыли к повороту реки, где был отличный пляж и берег был не крутой, к реке спускался луг, и в сочном травостое было столько звуков, сока и красок… Мы разделись догола и купались в нашей теплой, ненадолго прогретой реке. Я не люблю купаться в нашей реке, но тут было абсолютно другое ощущение. Нетронутое место, хорошая компания, и никого вокруг… Свобода! Мы плескались и орали, и были голые…
Потом мы загорали на берегу на теплых камнях, потом нас снова накрыло дождем, который тут же кончился, трава заблестела, от жары и влаги запарило, и стало еще жарче.
И вдруг я увидел, как что-то блеснуло на лужайке, которая спускалась к реке, блеснуло в траве метрах в пятидесяти от нас. Я поприглядывался, постарался изменить угол зрения, чтобы вновь увидеть источник блеска… И вот, снова солнышко отразилось, в чем-то, и сверкание вновь ослепило меня. Это был яркий и очень чистый блеск. Блеск бриллиантов из прочитанных мною книг. Я пошел туда. Я шел голый, босой через мокрую, сочную траву. Мои городские нежные пятки были недовольны, я с опаской делал каждый шаг, но при этом было так приятно, что можно просто так и как угодно ходить совершенно голым. Я шел, шел и подошел к бревну, которое лежало в высокой траве, и было незаметно издалека. На бревне стояла стеклянная полутора или двухлитровая банка. Банка была наполовину полна дождевой водой, и в этой воде плавало несколько мертвых мух. Сверкала эта самая банка.
Я тут же руками прикрыл то, что обязательно прикрывает голый мужчина в ситуации, когда он обнаруживает, что на него смотрят. Причем, у меня получилось быстрое, машинальное и точное движение. Я прикрылся, как только увидел эту банку. То есть как только я увидел эту обычную и такую простую вещь, которая простояла там, на бревне, видимо, довольно долго, сразу исчезла радость нашего робинзонского приключения, романтики и свободы. Тут же появилось желание немедленно натянуть плавки и возникло ощущение мощного присутствия… Не наблюдателя, нет! Ощущения присутствия нашей страны и нашего времени. Нужно было прикрыться.
* * *А дед рассказывал, что первые трусы у него появились, когда ему было уже лет десять. А купались они без трусов, даже когда эти самые трусы появились. Они купались в речке, а по речке плавал пароходик. Американцы привезли по железной дороге, привезли по частям, а потом собрали маленький белый пароходик. Дед описывал его подробно. Пароход был колесный, с двумя черными трубами, все медные части на нем блестели, пароход давал бархатистый такой, как дед говорил, баритональный гудок. Дед знал, что говорил, потому что с четырнадцати лет и до того, как ему пришлось уехать из города, чтобы поступить в университет, он играл на тубе в городском молодежном духовом оркестре. У меня есть фотография этого оркестра. Двадцать два молодых парня и руководитель. Все сидят, держа свои инструменты, улыбаются. Многие одеты в куртки-пиджаки с накладными карманами и на молнии. Под этими куртками светлые рубашки, и у некоторых галстуки-шнурки. У многих значки спортивных разрядов, знаки «Ворошиловский стрелок» или «Парашютист».
– Вот этот вот, – говорил дед и показывал на парня, который шире всех улыбался, держал в руках альт, и у него одного на голове была тюбитейка. – Это Грязька, так его звали. Фамилия Грязнов, вот и Грязька. Такой смешной был парень. Мог пукнуть на спор хоть сто раз. Вот сколько хочешь, столько и пукнет. Говорил: «Возьми-ка меня за палец», – протягивал указательный палец правой руки. Ну я брал, а он: «Теперь дергай!». И сколько раз я дергал, столько раз он пукал. Погиб. В самом начале войны. Из всех остались только я и вот, Богомолов.
На обратной стороне фотографии есть список: название инструмента и через черточку фамилия.
Пароходик был единственным самодвижущимся плавсредством тогда на всей реке. Дед говорил, что его очень любили, а люди, которые работали на нем, были всеми почитаемы. Капитан-американец был почти полубогом, два матроса и машинисты были просто героями, а юнга… Ему просто завидовали. Завидовали его форменному бушлату, брюкам и ботинкам, завидовали настоящей тельняшке и фуражке с золотым якорьком. Завидовали так… что при возможности обязательно били его. К тому же он был из другого города…
* * *А чем были для меня другие города в то время, когда мой город был не изведан и огромен? Другие города, то есть те, в которых я не был и не должен был побывать? Этих городов как бы и не было вовсе. Их названия возникали в жизни только в связи с тем, что папа уезжал туда в командировки, и я с нетерпением ждал его, потому что папа всегда из командировки привозил подарок. Другие города звучали в новостях по телевизору и в прогнозе погоды в конце этих новостей…
Еще другие города были на светящейся панели большого радио, которое стояло в спальне у деда. Радио было большое-большое, с деревянными стенками. Оно было красивое, солидное, и… старое. Старое даже тогда, когда я маленький рассматривал его. Его приятно было включать. Я поворачивал ручку, раздавался такой мягкий щелчок, и загоралась зеленая лампочка, а с секундным опозданием, медовым светом зажигалась панель. Приятнее всего было включить радио и тут же выключить в комнате свет. Тогда радио становилось совсем красивым и таинственным. Я крутил ручку настройки, стоя возле радио на коленях. Красная палочка ползала по шкале взад и вперед. На шкале были написаны названия городов! Рига, Минск, Киев, Берлин, Варшава, Хельсинки… и даже Мехико. Между этими городами были только треск, шипение и свист. Эти звуки, оказывается, так похожи на треск дров в камине и завывание ветра в трубе. Те радио стоили очень дорого и были не у всех, теперь камины в хороших домах, в известной степени, выполняют ту же функцию. Тоже светятся, тоже трещат, шипят и завывают…
А теперь, когда я лечу в самолете из города в город или даже из страны в страну. Или лежу на полке в вагоне поезда, который мчится в ночи из одного пункта в другой, мне кажется… Мне кажется, что я даже вижу мальчика, который стоит на коленях возле того старого радио, крутит ручку, и я перемещаюсь в пространстве.
