Джеймс Олдридж - Последний взгляд

Я показал.

— Они обычно летают парами.

— Ну тогда я вряд ли промахнусь.

Я засмеялся. Но все же я немного нервничал из-за Скотта и его ружья и старался держаться позади него, особенно когда с обеих сторон захлопали ружейные выстрелы. Но мы еще минут десять спотыкались о кочки и канавы, пока я, наконец, не увидел двух куропаток — они выпорхнули из своего укрытия в небольшой копне сена и, прежде чем взлететь, пробежали по земле ярдов десять. Я думал, что Скотт выстрелит, но он стоял не двигаясь и изумленно глядел, как они взлетели против ветра, потом необыкновенно красиво и плавно сделали разворот и полетели по ветру, неизбежно обрекавшему их на гибель. Я не стал ждать. Я вскинул ружье и удачным выстрелом подбил одну из птиц.

— Фантастика! — крикнул Скотт.

Я думал, что это относится к моему выстрелу, но он восторженно сказал:

— Они не летают, Кит. Они просто расцветают в воздухе.

— Почему вы не стреляли? — спросил я.

— Они же так прекрасны! Я не видел ничего подобного.

— Почему же вы не стреляли? — повторил я.

— Мне это даже в голову не пришло, — ответил Скотт.

— Тут надо не упустить минуту и стрелять, пока они поворачивают по ветру, — объяснил я. — Это ваш единственный шанс.

— Ты хочешь сказать, они всегда поворачивают так, чтобы лететь по ветру?

— Всегда.

— Почему?

— Чтобы набрать скорость. Они просто великолепны в воздухе. Они летят страшно быстро, потому что скорость — их единственное спасение.

Скотт захотел посмотреть на мертвую куропатку, которую принес наш егерь Тома. Он бережно держал ее в ладонях; маленькое упитанное тельце было еще теплым и мягким.

Скотт легонько погладил ее пальцем.

— Бедные птицы, — сказал он. — Они попадают в силки и находят свою смерть там, где искали ночлега. Это же просто убийство.

— Возможно, — вызывающе сказал я. — Но раз уж вы охотитесь, то не стоит об этом думать.

— Тогда это просто нелепо, — возразил Скотт. — Неужели ты не понимаешь, что, убивая какое-то живое существо, ты убиваешь что-то в себе самом. Брамины абсолютно правы, и я все время твержу это Хемингуэю, потому что он себя медленно убивает. Но с ним же спорить бесполезно. Можно только показать ему. Вот это я и собираюсь сделать.

У меня мелькнула мысль, что сейчас он откажется от желания обставить Хемингуэя или убивать живых тварей. Но он поразил меня:

— Кит, я хочу, чтобы ты убивал все, что ползает, бегает или летает. Мне все равно кого. Воробьев, голубей, коноплянок, жаворонков. Все, что движется. Просто стреляй во все, что попадется.

— Но зачем, скажите на милость?

— Я хочу показать Хемингуэю.

— Что показать?

Скотт сейчас был похож на зеленоглазого кота в бриджах.

— Ну, просто сделай это для меня, — сказал он.

— Не могу, — запротестовал я.

— Почему?

— Это будет убийство ради убийства.

— Какая разница, раз ты все равно убиваешь? — со злостью сказал Скотт. — Отбор не оправдывает убийства.

Очевидно, он был прав. Но когда мы снова начали охоту, я не стал убивать все, что попадалось, а Скотт стрелял без разбора. Он был неплохим стрелком. В первый же час он подстрелил коноплянку, жаворонка, двух синиц, бежавшего по земле перепела, потом голубя, ему даже удалось убить куропатку, ворона и воробья — вернее то, что от него осталось. Все это он упрямо запихал в свой ягдташ; в моем уже лежало девять куропаток.

— Надо показать Эрнесту, — сказал Скотт. — Пусть знает.

Я еще мог понять, что хотел Скотт доказать Хемингуэю, но мне даже думать не хотелось о том, что скажет Хемингуэй, увидев добычу Скотта. Когда мы пришли к месту сбора для завтрака, Хемингуэя и Бо еще не было, и я ревниво подумал, почему они так задержались.

— Джеральда тоже еще нет, — сказала миссис Мерфи, — так что начнем без них.

Завтрак был сервирован на двух длинных столах, покрытых белыми скатертями. На столах стояли четыре бутылки реймского шампанского в серебряных ведерках, медные мисочки с паштетом, заливное из куропаток, холодная говядина, салями, сыр, масло, молоко и свежий французский хлеб. Зельда дала Скотту хлебнуть из маленькой серебряной фляжки, а со мной заговорила так, будто весь день умирала от желания поболтать со мной.

— Милый Кит, — сказала она своим прелестным дразнящим beauregard[8] голоском. — Я так рада, что Скотти вас не застрелил, я была почти уверена, что этого не миновать.

— Вздор, — сказал Скотт, сделав долгий глоток из фляжки. — Я стреляю без промаха.

— Посмотрим, что там у тебя, — сказала Зельда, берясь за его ягдташ.

— Не трогай, — закричал Скотт. — Я жду Эрнеста.

— Да к черту Эрнеста. Давай посмотрим, с чем ты пришел.

— Оставь, детка, — сказал Скотт, отнимая у Зельды ягдташ. — Тут у меня большой сюрприз для Эрнеста.

Фиби очень мягко отняла у Скотта фляжку.

— Ги разозлится на меня, если узнает, что вы пили кальвадос. Это очень опасно, Скотт.

— Да, знаю, — грустно сказал Скотт. — Но я и без того опасен, Фиб.

Сара Мерфи безмятежно взирала на нас. Это была на редкость спокойная женщина. Она протянула мне стакан молока, я его терпеть не мог, но поблагодарил и отпил немножко. Сара была в белой кружевной шляпе с мягкими ниспадающими полями, и хотя над осенней травой кружили пчелы и разные насекомые, миссис Мерфи благодаря своей шляпе, хорошим манерам и склонности к благопристойным развлечениям придавала пикнику некую изысканность. Меня она подкупила всем этим легко. Но вскоре появились Хемингуэй и Бо, и атмосфера сразу изменилась.

— Эрнесту — ни слова, — прошептал мне Скотт, будто я только и думал, как бы поскорее все выложить Хемингуэю.

— А где Хедли? — спросил Хемингуэй, снимая с плеча ружье.

Я совсем позабыл о миссис Хемингуэй, а Фиби, как всегда почему-то застенчиво, сказала, что Хедли уехала в Фужер с Джеральдом Мерфи (он не участвовал в охоте), чтоб отправить телеграмму своим родителям.

— Она очень беспокоится об отце.

— Угу, — только и произнес Хемингуэй.

— Ну? — нетерпеливо сказал Скотт, не открывая свой наглухо закрытый ягдташ. — Показывай свою добычу, Эрнест.

Бо стояла рядом со мной, а я уписывал бутерброд с паштетом. Она подтолкнула меня острым локотком. Но я ревновал ее все утро и сейчас решил показать свою независимость. Я старался не обращать на нее внимания, пока она не сказала мне на ухо:

— Сколько же вы там со Скотти настреляли? Мы все время слышали, как вы стреляли, то один, то другой — бах, бах, бах.

— А чего же вы от нас ждали?

— Должно быть, вы очень часто промахивались.

Скотт осматривал ягдташ Хемингуэя; у них с Бо оказалось двадцать четыре куропатки — не то что наши жалкие десять.

— Ладно, — сказал Скотт. — Теперь поглядите наш.

Все столпились вокруг Скотта. Он развязал парусиновый мешок и, театральным жестом опрокинув его, вывалил жаворонка, коноплянку, ворона, черного дрозда, голубя, растерзанного воробья, куропатку и синиц. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Женщины неловко засмеялись, но были потрясены.

— О, Скотти! — воскликнула Зельда. — Это ужасно.

А Фиби сказала:

— Ради бога,что вы наделали, Скотт? Какой ужас!..

Хемингуэй молчал. Он, видимо, не знал, что сказать. Он смотрел на Скотта так, будто тот был вне всяких пределов морали, вне возможностей искупления и о нем не стоило даже думать. Потом он закричал хозяйским, властным голосом:

— Трезвый человек в здравом уме никогда не станет стрелять в коноплянок и жаворонков. Никогда!

— Я совершенно трезв, — негодующе возразил Скотт и гордо выпрямился.

— Но зачем, Скотт? Чего ради вы это сделали? — в отчаянии спросила Сара Мерфи.

— Хочу доказать Эрнесту, что смерть есть смерть, и что мы все умрем вот так же, и что на его счету множество убитых, птиц или зверей — это неважно. Убийство есть убийство, Эрнест. Отбор не оправдывает гнусности.

— Это что, такой принцип? — буркнул Хемингуэй.

— Конечно. Ты же возводишь в принцип свою идею об убийстве по выбору.

— Да будь я проклят, если дойду до того, чтобы ради какого-то принципа убивать синичек и певчих птиц.

— А разницы тут нет, — уверенно сказал Скотт. — Что львы, что соловьи, быки или антилопы — все равно…

— Это что джин, что виски — все равно, — сказал Хемингуэй. — Но погляди, что ты с ними делаешь. И, черт бы тебя взял, погляди, что они делают с тобой.

— Предоставляем слово доктору Эф Скотту Фицджеральду, сказал Скотт. — Доктор Фицджеральд утверждает, что лучше быть чувствительным алкоголиком, чем задубевшим здоровяком с непробойной шкурой. Вот в чем разница, Эрнест.

— Ох, ради бога перестаньте, — сказала Фиби, а Сара Мерфи добавила:

— Да, это уже какое-то ребячество.

И даже Бо сказала:

— Я охочусь с десяти лет, Скотт, но вряд ли меня можно назвать задубевшей.