Марина Нефедова - Лесник и его нимфа

***

Он никому ничего не рассказывал, и сейчас бы не рассказал. Но Лита читала про Момо. Она была похожа на Момо. Она слушала, как Момо. И вообще, она ведь могла намазаться зеленкой и ехать так в метро… Почему-то это имело значение.

– Эй, молодежь, на дискотеку вон идите, столовая закрывается!

Видимо, колбасу всю выловили из кипятка, и тетенькам пора было снимать «бабетты» и идти домой.

Пришлось встать и пойти к выходу. Лита напоследок только не удержалась, спросила:

– Как ты выжил во всем этом?

– Прекрасно. Я не стал лесником, не стал художником. Вот, теперь буду инженером.

***

В обратной электричке они сидели друг напротив друга. Лесник, кажется, заснул. Лита смотрела на него потихоньку. Ей первый раз за последние два года захотелось плакать. Мальчик из рабочего поселка. Который оказался не в то время не в том месте.

Что надо чувствовать, чтобы сломать своего бога-дерево?

Она закрыла глаза. Когда открыла, увидела, что Лесник смотрит на нее. Но он тут же отвернулся и стал смотреть в окошко.

– У тебя есть кассетный магнитофон? – спросила Лита.

– Нет. Но я могу взять у соседей.

Она порылась в сумке, достала кассету.

– На, послушай, если хочешь.

– Что это?

– Послушай.

– Это ты поешь?

– Ну да, мы.

Он взял кассету, убрал в карман.

– Тебе не страшно петь на улице?

– Нет, наоборот. Это единственное, что мне нравится делать.

Лита поизучала грязное стекло.

– Скажи, вот есть человек… Он гений. На самом деле. У него музыканты все очень клевые. Может быть, они взяли бы меня к себе. Хотя это бред, конечно… Они пригласили меня познакомиться, а я не пошла. Зря?

Он тоже поизучал грязное стекло. Потом сказал:

– Может, надо попробовать? А там как получится.

Он сказал это, и Лите стало вдруг очевидно – действительно, попробовать лучше, чем так мучиться.

– Знаешь, – вдруг сказал он. – У меня вот это какой-то выпавший кусок из жизни. Я не слушал никакой музыки, не знаю никаких групп. Ничего не знаю. Можешь устроить краткий ликбез для рабочих с Урала?

Лита, конечно, могла – и до самой Москвы, помогая себе руками и голосом так, что на них оборачивался весь вагон, рассказывала ему краткую историю мировой рок-музыки.

***

Но когда они вышли из электрички, она быстро слиняла. Попрощалась на ходу и убежала в метро. Она поняла, что ей надо все переварить. Вся эта Сашина история – это слишком много. Она не могла больше с ним рядом находиться. Какой-то перенасыщенный раствор.

Не доехав до дома, она зачем-то вышла на «Дзержинской» и стала ходить кругами вокруг «Детского мира». Никак не могла успокоиться. Во-первых, она помнила, как сказала монаху, что не верит в Бога. И весь день ей было почему-то стыдно за это перед Богом. И вторая заноза, которая прямо стала нарывать, – Лесник. Он какой-то слишком концентрированный. Надо держаться от него подальше. Лита обошла магазин уже в пятый раз, когда наткнулась вдруг на старуху, просящую милостыню. И Лита обрадовалась ей, как родной, как будто старуха могла облегчить ее терзания. Лита выскребла всю мелочь по карманам и сложила в протянутую руку. И ей стало как-то меньше стыдно перед Богом. Глупость какая-то – можно подумать, что эта мелочь могла ее оправдать.

***

Лежа в кровати, кроме узора на ковре можно было еще смотреть на лампочку в ночнике. Лита с детства любила смотреть на горящую лампочку. Лежала и смотрела, как младенец, прямо на яркий свет.

Она смотрела, смотрела – и вспомнила, у кого был такой же, как у Лесника, взгляд. Сын дворничихи. У них во дворе на Арбате был сын дворничихи – хулиган с ангельским лицом. Однажды он что-то натворил, его мать была в запое, соседи на него ругались, а Литу поразил его взгляд. Она тогда почти влюбилась в него. Ей даже ужасно захотелось пожалеть его, но сделать это было невозможно.

Точно. У Лесника были глаза беспризорника, сына дворничихи. А интонации и поведение – мальчика из хорошей семьи. Сын библиотекарши с глазами бездомной собаки.

Или это так кажется. Нет, он совсем другой. Наоборот, он очень хороший. Он слишком хороший.

И что он мог знать о той изнуряющей тоске, которая завтра будет ждать Литу около кровати? Но она поняла, что он знает про это, и, может, побольше, чем она. Взгляд его выдавал.

Встретились, блин, два одиночества.

Глава 6

***

Надо было как-то отдать свитер. И три рубля, которые она заняла у него, когда они ездили в Загорск.

Пипл собирались иногда в длинном переходе на «Проспекте Маркса». Пока не гоняли, можно было пожить здесь несколько часов. Через два дня после Загорска Лита как раз оказалась в этом месте. Была гитара, кто-то пел. Они выпили бурды, которую почему-то называли портвейном, и Лита из автомата позвонила Леснику. Попросила его приехать сюда.

– Я так никогда не соберусь тебе отдать свитер. Можешь подъехать, и мы за ним сходим?

И он приехал.

Приехал и встал в стороне.

Лита, когда его увидела… Свет включился у нее внутри. На одну минуту.

Потому что он не подошел к ней. Так и стоял в стороне. Она сначала хотела подойти к нему сама. Сказать: «Хочешь, уйдем отсюда?» Он бы ответил ей: «Хочу», и они пошли бы гулять по Москве. Лита показала бы ему всякие интересные места. Они могли бы разговаривать хоть десять часов… Но Лита вдруг поняла, что он – отдельно. Он не с ней и не с ними.

Она была на этой стороне, со своими друзьями, которые представляли для нормальных людей «жалкое и отвратительное зрелище», как сказал им недавно один мент. Но Лита знала, что это не так. Она любила этих людей, хотя и говорила часто, что всех ненавидит. Она понимала их очень хорошо. Да, они вели пустые разговоры и занимались всякой хренью. Но среди них были талантливые и тонкие люди. И по крайней мере, никто не имел права их презирать. Но она была на этой стороне, а Лесник – на той.

Он стоял, прислонившись к стене и сунув руки в карманы. Не подходил и не уходил. Прекрасный сын свободного геолога. Вернее, несчастный сын библиотекарши. Или наоборот… На самом деле никто ему не нужен, это же очевидно.

Лита уже месяц, наверное, жила впотьмах. Как говорила бабушка: «Лида, не читай впотьмах». В этих потьмах у нее музыка не писалась, петь не хотелось, жить не хотелось. Еще и этот Лесник… Какая-то заноза. Как «Ода к радости», от которой было невыносимо хорошо и восторженно больно.

Лита стояла по одну сторону, а Лесник – по другую. Посредине был мрачный переход с месивом из грязи и первого снега. Похоже, границу было невозможно перейти. Надо было что-то сделать.

И Лита сделала. Она делала иногда сногсшибательные глупости.

Она дождалась, когда мальчик, который что-то там мяукал, допоет, подошла и попросила гитару. Встала и громко, на весь переход, сказала:

– Песня. Посвящается человеку по имени Саша. Который скоро будет инженером.

И все, надо сказать, обратили на нее внимание. Вообще этот переход не раз слышал Литу. И шелестящие по грязи прохожие часто останавливались, когда она пела.

Сейчас ее несло.

– Саша среди нас. Он настоящий герой. Он всегда придет к вам на помощь. Он лучше всех. Посвящается Саше, – еще раз громко объявила она и запела.

Это была песня, которую сочинил Кремп. Лита пела ее раньше один или два раза, когда было совсем мерзко. Весь смысл песни сводился к тому, что «лирический герой» встречает разных девушек, но когда дело доходит до «дела», все идет не так.

Припев там был: «Ну почему он не встает?!» Припев предполагалось орать – по крайней мере, когда Кремп эту песню иногда пел, какие-то придурки самозабвенно ему подпевали. Сейчас Лита пела очень самозабвенно. И припев орала громко и мощно.

Пусть все видят, сколько она стоит. То есть пусть он видит.

Она мстила ему за то, что он похож на благополучного беспризорника, что он любит серый цвет, что он не переходит эту границу посреди перехода, что он выжил в интернате, а она ходит ночевать (хотя уже не ходит!) в химчистку…

Он не уходил, она видела краем глаза. Дослушал все до конца.

Наконец она закончила. Тут же отдала гитару. Отошла к стеночке. Кураж весь прошел. Лита достала сигарету. Она увидела, что Лесник направляется к ней, и с ужасом стала рассматривать, что там написано на сигарете. Интересно, что же там написано?

Он подошел, Лите пришлось оторваться от сигареты и посмотреть на него. Глядя ей прямо в лицо своими прекрасными глазами, он улыбнулся и, разделяя слова, сказал:

–Ты. Просто. Дура.

Развернулся и ушел.

И у Литы так все заболело в груди, там, где душа. («Сердце слева, а душа посередине», – серьезно говорила Манька. Да, болело обычно посередине.) Так стало больно, как будто каких-то битых кирпичей туда засунули. И захотелось рвануть за ним, но она осталась стоять на месте.  «Стой где стоишь, – сказала она себе. – Ты же получила, чего хотела…»

Жизнь окончательно кончилась.