Питер Акройд - Мильтон в Америке
Я знаю, в каком возбуждении он произносит речи. Потом долго не может успокоиться. Он вспотел?
— Еще бы! Утер лицо рукавом того самого плаща, который я добыл для него из воды, и говорит: «В этой глуши мы как две свечи, разгоняющие тьму. Ладно, Гусперо, я взбодрился от своих собственных слов. Спроси меня, что нам делать дальше». — «Что нам делать дальше, хозяин?» — «Странствовать по лесам и пустошам, по холмам и долам! Я буду следовать за твоими юными стопами, поскольку слепота обрекает меня на то, чтобы тащиться в хвосте. Иными словами, дорогой Гусперо, побредем вперед. Проложим путь по этим западным полям».
Я замечал уже прежде, что слова для него — вроде спиртного для пьяницы, но ни разу еще он при мне не упивался так собственной речью.
«И куда же мы направимся, сэр?» — «От беспорядочных движений тоже иной раз бывает польза, Гусперо. Но мы не должны уклоняться от того, что назначила судьба. Мы пойдем вперед, полагаясь на помощь Провидения. Леса нехоженые ждут и новые луга. А что, еда у нас кончилась?» Я собрал куски жареного мяса, которые бросил медведю, и мы с жадностью на них накинулись. В тот вечер мы бок о бок сидели у огня.
— В точности как мы сейчас, да, Гус?
— Тогда не было так уютно, Кейт. Я собрал немного деревяшек, выброшенных на берег, и раздувал костер, а он шипел и потрескивал в тишине. Хозяин сидел молча и, казалось, глядел в самую сердцевину огня. Что ему там виделось, кроме, разве только, жара?
— Разные истории, Гус, как любому из нас. Иногда, сидя со мной, он рассказывал о древних временах. О прежних королях, о городах, ушедших под землю. Мистер Мильтон обожает всякие развалины.
— В тот вечер он сам был как развалина. «Холодает, — проговорил он, плотнее запахиваясь в свой новый плащ, и мы опять замолчали. Я начал мурлыкать какую-то мелодию, но он продолжил говорить, словно и не делал перерыва. — Надеюсь, нас не занесло слишком близко к арктическому поясу. Это была бы беда. Ты как — окостенел?» Я, не удержавшись, прыснул. «Что это значит?» — «Окоченел. Замерз. Задубел от холода». — «Нет-нет. По мне так сейчас достаточно тепло». — «Выходит, ты не окостенел?» — «Если вам угодно так выразиться». — «Угодно».
Мы снова замолчали, и он склонил голову набок, прислушиваясь к огню. Мне нравилось наблюдать за ним в такие минуты и гадать по лицу и движениям, о чем он думает.
— Ох, Гус, знаю. Когда он дергает носом, это значит — собирается сказать что-нибудь смешное. Когда на лбу появляется складочка — припоминает цитату. А когда большая складка — придумывает что-то свое. Я верно говорю?
— Да, Кейт. В таких случаях он сильно морщит лоб. «Как ты думаешь, Гусперо, ожидает ли нас на западе золотой век?» — «Разве что злой человек, сэр». — «Нас привела в здешнюю глушь некая сильная направляющая рука. С каким намерением это сделано, я не вполне понимаю, да и должен ли? Что нам следует знать, то Бог откроет». Едва он замолк, как из леса донесся жутчайший вой. Можно я повою, Кейт? Вот. Сразу полегчало на душе.
«Что это за нечеловеческие звуки?» — спросил хозяин. Волосы у меня встали дыбом. «Звериный вой, сэр». — «Хищников, что рыскают в ночи?» — «Думаю, это волки». — «Затуши огонь. — Он содрогался всем телом, словно наглотался ртути. — Гаси костер, живее!» Я загасил костер шляпой, и мы оба, трясясь от страха, оказались в темноте. «Мне приходилось слышать, — шепнул он, — как они нападали на путников в Германии. В здешней глуши они, наверное, еще свирепей?» — «И что же нам делать, сэр?» — «Молиться. — Хозяин забормотал себе под нос. — Кто привел меня сюда, тот меня отсюда и выведет. — Он был ни дать ни взять лавочник, подсчитывающий свои доходы. — Наставь меня, что претерпеть смогу и как повиноваться должен. Кто терпеливей страждет, тот на большее способен».
Я всполз на скалистый выступ и вгляделся в ночь. Там и сям среди деревьев мелькали фонарики, но, ясное дело, Кейт, это были глаза тех самых рыщущих волков. Они снова подняли вой, на который, казалось, вся земля вот-вот откликнется звоном, как церковные колокола, но мистер Мильтон сумел овладеть собой. «Они удаляются, — сказал он мне твердо. — В сторону от берега. Слава Создателю». Знаешь ведь, что он всегда бывает прав? Я снова разжег костер, и мы заснули.
На следующий день началось наше путешествие по незнакомой местности. Прежде всего мы преклонили колени в молитве. Я помолился только самую малость, но, пока хозяин раскачивался на пятках, успел упаковать в мешок хлеб и сыр. Потом я взял хозяина за руку и повел его прочь от берега. Он спотыкался о раковины и камешки, но я, вроде мула, сохранял гордое равнодушие, хотя он то и дело вскрикивал. «Что тут за камни?» — спросил он. «Да так, сэр, галька». — «Я бы сказал, что это валуны и булыжники. Скоро я превращусь в отбивную, начиная с ног. — У него испортилось настроение, и он вдруг напустился на меня. — Когда ты наконец перестанешь крутить себе волосы, как швея нитку! Ты меня отвлекаешь. — Я по-прежнему держал его за руку, так что он почувствовал мои движения. — Верно, Спаситель пробыл тридцать дней в пустыне. Я должен научиться следовать Его божественному примеру». — «Для начала неплохо бы следовать за мною, сэр. Там впереди ровная тропа». Утес был премилый, похожий на холмы у нас в Излингтоне, и я повел хозяина наверх.
— Они ведь не больше наших девонширских холмов? До чего же они красивые, Гус. Я по ним скучаю.
— У нас в Лондоне холмов немного, Кейт, но у нас есть Корнхилл — «Хлебный Холм».
— У нас есть верещатники, где рыщут дикие звери.
— А у нас Мурфилдз — «Вересковые Поля», где сидят в заключении дикие люди.
— У нас есть море.
— А у нас зато — Маршалси, «Маршаллово Море». Теперь мы квиты, и ты не будешь возражать, если я продолжу рассказ? Я повел мистера Мильтона вверх по холму, который, конечно, девонширским холмам не чета. «Ах, — вздохнул он, — до чего же чист воздух. Такой чистый и целительный, что им можно насыщаться». — «Если вы не против, я бы лучше остался при своем сыре. Ну вот, отсюда хорошо видна окрестность».
Мы вышли на плоскую верхушку, и передо мной открылись долины и холмы, леса и озера, а также белые горы вдали. Когда я описал ему эту картину, он хлопнул в ладоши. «Вышедши из Содома, мы достигли земли Ханаана! Природа излила свои дары…» Он выкинул вперед руки и, неведомо как, потерял равновесие и соскользнул с края холма. Я было вскрикнул, но тут же удостоверился, что он пролетел всего три-четыре фута и очутился в объятиях дерева, которое словно бы его поджидало. Он запутался в кустах, росших внизу, а руками охватил ствол. «Что это, Гус?» — «Дерево, сэр». — «Знаю, что дерево. Однако какого вида или рода?» Он уже обшаривал дерево руками и нюхал кору. «Дуб? — Я помог хозяину подняться и отряхнул его плащ. — Или сосна?» — «Ты истинное дитя Фаррингдона. Желудь с ягодой того и гляди перепутаешь». — «Зато свой нож не перепутаю ни с чем. — Я вынул нож из мешка, где он лежал себе преспокойно на пару с кремнем, и вонзил его в дерево. — Оно красное. Как строка». — «Да, действительно. Это священное дерево, Гусперо. — Он снова обнял ствол, но я уже был рядом, чтобы поддержать его, если он опять упадет. — Кедр. Аромат приятный, как у можжевельника, правда? В обхвате не более фута. А высота?» — «С дом моего прежнего хозяина в Леденхолле». — «А как высок он был?» — «Совсем невысок». — «Довольно. Это дерево, дурень, из тех, какие Соломон использовал при постройке своего иерусалимского храма. Несомненно, оно символизирует собой множество храмов, которые поднимутся в один прекрасный день на этой земле, и однако… — Он поднял глаза вверх, к ветвям. — Оно не такое высокое, ты говоришь?» — «Нет, мистер
Мильтон. Маленькое». — «Конечно, оно, должно быть, немного уступает ливанским кедрам, прославленным благодаря Писанию. Если священные труды служат нам нынче путеводной нитью, то трудов природы здесь недостает». — «Пока что, сэр, ваша путеводная нить — я. Что вы предпочитаете: катиться дальше к подножию утеса или идти со мной?» — «Нелегкий выбор, Гус. Но, вероятно, я все же последую за тобой».
Мы шли весь день, но прежде утолили жажду из небольшого ключа, который бил поблизости между камнями. Ну, а где имеется ключ, как ты должна была усвоить у себя в Девоне, там, в конечном счете, найдется и ручей, а вблизи ручья нужно искать и реку. Таков, как говорит мистер Мильтон, железный закон. И водный также — на наше счастье. Так что мы отправились в дальнейший путь через глушь изрядно приободренные и к сумеркам набрели на поляну у опушки большого леса. Почва вокруг была выгоревшая, черная, но когда я сказал об этом нашему дорогому хозяину, он втянул носом воздух. «Огненная молния, — проговорил он. — Земля, выжженная молнией, всегда считалась священной. Так что это святое место». На мой взгляд, поляна была опустошена не молнией, а человеком, но я промолчал. Ты знаешь, каким я могу быть молчаливым и задумчивым?
