Андрей Ильин - Рассказы
Тут совсем мужик взбеленился.
— Ах ты, — говорит, — сучий валенок! Ах ты поросячья харя! Наел щеки, что глаз совсем не видать, и меня попрекаешь! Страдальца из себя корчишь. Удумал же такое — «Чем больше продукта переведу и девок перепорчу — тем святее стану»…
А вот хрен тебе, а не святость!
И показывает мужик святому отшельнику кукиш.
— Ну а это уж вовсе неприлично, — говорит отшельник и нос свой от фиги воротит.
— Нет, ты посмотри, — орет мужик и сует ему фигу в самые что ни на есть глазки.
— Я, вижу, в тебе ошибся, — говорит отшельник. — Ступай отседа. Не дано тебе через муки счастье познать.
— А видал я твое счастье, — говорит мужик и такое заворачивает, что на бумаге уместить нет никакой возможности.
Отшельник аж затрясся весь.
— Я, — кричит, — с тебя обет снимаю. Пшел вон! А ложку серебряную с. вензелями, что ты со стола слямзил, — верни!
— А вот еще раз хрена тебе, — говорит мужик. — Не получишь ты ложки через вредность свою. Я ее внукам снесу в подарок.
И хлоп дверью.
Отшельник совсем в злобство впал. Щеками трясет, встать хочет, только ему живот мешает.
— Ах так, мужик, — кричит вслед. — Тогда именем господним я тебя, и детей твоих, и внуков, и правнуков до восемнадцатого колена проклинаю на веки вечные! Аминь!
Тут, конечно, мужик не стерпел, вернулся. Голову в окошко засунул:
— А на проклятье твое мне три раза тьфу, — говорит. И плюет отшельнику прямехонько на макушку.
— А если ты еще какую пакость мне учинить вздумаешь, я тебе, несмотря на твою святость, здоровенных плюх навешаю, так и знай!
Повернулся и пошел себе.
А у отшельника, говорят, случилась от пережитого потрясения полная потеря аппетита. Месяц он вовсе не ел, животом и щеками опал. И через то совсем потерял свою святость.
А мужик все шел и удивлялся: странная штуковина жизнь — ничего нет — плохо, все есть — опять плохо! Где оно, счастье?
И дошел он так до царства одного. Небольшое премиленькое царство. Деревеньки чистые, хаты черепицей крыты. Навоз и пьяные на дорогах не валяются. Скотина гладкая, и на каждой колокольчик висит. Прелесть что за царство. Только порядки в нем совсем странные. Едва мужик за шлагбаум пограничный зашел, его с боков два жандарма хвать и в околоток сволокли. А в околотке не пристав сидит, не квартальный, а сам царь.
— Здорово, мужик, — горит царь и корону приподнимает. — Как тебе мое царство-государство понравилось?
— Так не видал я твово государства, — отвечает мужик. — По причине того, что мне твои держиморды оба глаза подбили и я, кроме своих синяков, ничего разглядеть не могу.
— Это чего это вы так гостя встречаете? — удивляется царь. — Это просто даже свинство — так гостя встречать!
— Никак нет, — рапортуют жандармы, — это сам мужик о пограничный столб споткнулся и обоими глазами на кочку упал.
И хрясь мужика кулаком по уху да по второму. Чтоб не болтал лишнего.
— Ну вот, видишь, — говорит царь. — Что ж ты на жандармов моих понапраслину возводишь? Они у нас ребята воспитанные, с душой нежной, ранимой. Зачем их расстраивать?
— Чего-сь? — переспрашивает мужик, потому что в ушах у него звон стоит. И через то он, что царь говорит, не слышит.
— Ну вот ты и слушать меня не желаешь, — обиделся царь. — Разве ж так добрый гость поступает? — и говорит жандармам: — Оттащите-ка вы его в подвал, а после во дворец. Мы с ним поближе потолковать желаем.
— Будет сделано! — отвечают жандармы и выволакивают мужика вон из околотка.
Бросили мужика в подвал. А в подвале народу разного — пруд пруди. Как на ярмарке. Тут тебе крестьяне, тут и мастеровой люд, и студентики, и купчишки, и кого только нет.
— Что это за государство такое, и как вы только в нем живете? — удивляется мужик.
— Не, — отвечают ему, — государство у нас хорошее, справедливое. Нас побьют-побьют да отпустят, да еще пряник с собой дадут сладкий.
— А бьют-то за что? — спрашивает мужик.
— Для порядку. А если не бить, порядка не будет. Будет беспорядок. Как тогда жить? Без битья никак нельзя. Без битья разбалуется народ, веру забудет, власть чтить перестанет. Смута пойдет, разор. Народ силы боится, а сила в кулаке. Так всегда было: старшие дети младших бьют, старших детей — родители, родителей — жандармы.
— И часто бьют?
— Это смотря где живешь. Если на четной стороне улицы — по вторникам, четвергам и субботам. А если на нечетной — по средам, пятницам и воскресеньям.
— А по понедельникам?
— А по понедельникам нельзя. По понедельникам жандармы домашними делами занимаются — жен и детей порют и в церкву ходют.
Тут жандармы заходят в камеру.
— Те, которые четные, — выходь!
И вручают каждому большой пряник с глазурью.
— А я-то как же? — кричит мужик.
— А тебя пущать не велено, — отвечают ему жандармы и пихают его обратно в камеру.
А один студентик, выходя, вежливо так говорит:
— Кислое твое дело! Лучше сам на портянке повесься!
День сидит мужик, второй, неделю, месяц. Бояться устал, пообвыкся. Кормят сносно, баланду два раза на дню дают, а работать за то не просят. Стены в тюрьме толстенные, оконца махонькие, народу много — тепло. Раз в неделю в баню водят, белье меняют, что уж совсем мужику в диковинку. Сидит мужик, толстеет и думает — вот если бы бабу его, да детишек, да родственников в камеру допустить, да всем бы тут зажить кучей, так вот, наверное, счастье и было бы. И искать его боле не надобно.
Только приходит однажды главный жандарм.
— Аида! — говорит. — К царю!
И волокет его прямехонько во дворец.
А во дворце злата, серебра — в глазах рябит! Цветного холста на стенах, на окнах понавешено — тышшу портов сшить можно! И на каждом шагу каменные бабы и мужики стоят, голяком, срамотищу листками прикрывают.
— Это что, родичи царевы? — спрашивает мужик. А жандарм его по роже — хрясь!
— Молчи, дурак!
Замолчал мужик. Идет, во рту зубы перекатывает, выплюнуть боится. Пол кругом, что твое зеркало, ни пылинки! Ох и справная, наверное, у царя жинка, что такую огромаднейшую избу в чистоте содержит.
Заходят в залу. Царь сидит на здоровенном троне. Вокруг министров, генералов, охранников толпится видимо-невидимо.
— А вот и наш мужичок, — кричит царь. — Здравствуй, мужичок! Понравилось тебе у нас?
— Ниче, — отвечает мужик. — Тюрьма у тебя, величество, справная, теплая, и тюфяки мягкие.
— Ха-ха-ха, — смеется царь. — А им не нравится, — и показывает на свиту. — Ха-ха-ха!
— А зачем вы, мужичок, в царствие наше пришель? — спрашивает первый министр и смотрит на него через моноклю.
— Так счастье ишшу! — отвечает мужик.
— Ха-ха-ха, — снова смеется царь. — Нет, мужик, на свете счастья.
— Как это? — удивляется мужик. — Есть счастье! Мне дед сказывал, а моему деду — его дед!
— Нету счастья! Я лучше знаю. Я сто стран проехал и сто морей!
А мужик смотрит — у царя рожа гладкая, пальчики белые, к работе не приучены, и весь-то он в дорогом сукне, и сразу видать, что жизнь у него распрекрасная. Набрался мужик храбрости да и бухнул:
— Ты, величество, потому своего счастья не видишь, что на нем сидеть изволишь. А на заду Глазьев нету!
— Ты как с царем разговаривать? Дрянной мужичонка! — ахнул первый министр и ну мужичку ухо на палец вертеть. Да больно так!
А царь — топ ногой.
— Отпустить его!
Министры поклонились, от мужика отошли.
— А хошь, — говорит царь, — на мое место сесть? Садись!
И с трона встает.
— Спасибо, конечно, — отвечает мужик, — только мне твоя сиделка без надобности. И на трон показывает.
— Ая-яй! — стыдит величество. — От подарка отказываться нехорошо! От подарка отказываться нельзя!
И толкает мужика к трону. И министры, и генералы тоже толкают. Так и втолкали.
— Вот тебе, мужик, корона, — говорит царь. — Правь! А я возле постою… Ваше величество!
И, ножкой дрыгнув, кланяется мужику, как всамделишному королю! И министры с генералами, глядя на него, тоже ножкой дрыгают и кланяются.
Сидит мужик дурак-дураком, чего делать, не знает. Нету у него царского опыту. Полчаса сидит. Час. Вспотел, ногами затек, а шевельнуться боится.
Наконец подходит к нему первый министр.
— Чего ваше величество изволют?
И открывает здоровенную книгу государственных приказов.
— Ась? — спрашивает мужик.
— Говори, что желаешь, не стесняйся, — толкает его в бок бывшее величество.
— Ага, — понял мужик. — Значит, так! Изволю я. Изволю… Хочу редьку со сметаною! Быс-с-стро!
— Что есть рэдка? — удивляется первый министр и на министров с генералами оглядывается. А министры да генералы глаза отводят. Откуда им знать, что такое редька. Это же не ананас какой простецкий.
