Алекс Гарленд - Кома

Он поднес фигурку к стеклу, чтобы мне было получше видно, а затем щелкнул ее по спине. В тот же момент собачья морда показала мне язык.

Лицо лавочника расплылось в широкой ухмылке; надо думать, это был его любимый фокус, неизменно застававший клиентов врасплох. Он щелкнул фигурку еще несколько раз, и я увидел, что язык ее изготовлен из узкого клинышка кости, свободно подвешенного в голове. Естественное положение языка было внутри, но при легком ударе по спине он выскакивал наружу.

Губы лавочника зашевелились, но я не услышал, что он говорит, и приложил согнутую раковиной ладонь к уху.

— Обезьяний бог! — смутно донеслось сквозь стекло.

— Забавляешься? — спросила вынырнувшая с боку Кэтрин.

— А я думал, это собака, — сказал я в ответ лавочнику.

Он проделал свой фокус еще раз, явно довольный, что количество зрителей удвоилось.

По предложению Кэтрин мы поели в знакомом ей дешевом ресторанчике. Она сказала, что теперь нам нужно поменьше тратиться, потому что в моем кармане лежал фарфоровый Обезьяний бог, завернутый в пузырьковый пластик. Он оказался не дешевле, а куда дороже всех костяных фигурок, но цена меня не слишком волновала, я заранее знал, что Кэтрин возмутится моим мотовством, и хотел посмотреть на ее реакцию едва ли не больше, чем получить статуэтку.

Кэтрин предложила переждать в ресторанчике, пока не спадет жара, чтобы не уставать и не обливаться потом, обходя намеченное ею святилище, бывшее, как она сказала, ее самым любимым в городе местом. Поэтому мы растягивали ленч как только могли. Мы пили чай, позволяя официантке раз за разом наполнять наши чашки, и оставляли счет на столе неоплаченным, пока тени прохожих не стали заметно удлиняться.

Мы ходили по святилищу и храмовому комплексу несколько часов. Сперва прохладное помещение, где скрип половиц, когда на них наступаешь, напоминал птичье пение. Затем сады с их укромными уголками, прозрачными ручьями и безмятежными прудами.

Мы завершили свою прогулку тем, что сели поесть мороженого на каменной лестнице главного входа под сенью огромного клена, росшего неподалеку.

— Ты так и не объяснила мне, — сказал я, — почему ты так любишь это святилище.

— Во-первых, у него роскошные двери. — Кэтрин ткнула в сторону храма пластмассовой ложечкой от мороженого.

Главные двери — вернее сказать, ворота — святилища действительно выглядели роскошно и впечатляли своими размерами. Истинный шедевр искусства древних строителей, они вдвое превышали по высоте любое из окружающих зданий, хоть древних, хоть современных. Заодно они были и аттракционом для туристов: снаружи около ворот прилепился киоск, в котором можно было сфотографироваться при помощи фотоаппарата с искажающим объективом, так что в кадр помещались одновременно и ворота целиком, и вы. Некоторые туристы довольствовались тем, что фотографировались у ворот и уходили, даже не взглянув на святилище.

— А еще тут очень тихо, — продолжила Кэтрин.

— Да, — кивнул я, — никакого шума, никаких машин, а только…

— Половицы.

— Ну да, — рассмеялся я. — А что там с ними, с этими половицами?

— Их специально так сделали. Забивали гвозди в доски под каким-то там хитрым углом или что-то в этом роде. Чтобы услышать скрип, если ночью заявятся воры.

— Короче, древняя система безопасности.

— У-гу.

— Чувствуется, что ты знаешь об этом месте очень много.

— Я же сказала, что оно у меня любимое.

— И часто здесь бываешь?

— Правду сказать, нет, — сказала Кэтрин после небольшой паузы. — Сегодня только второй раз.

Мимо прошла группа молодых монахов. Секунду спустя, взглянув на небо, я обратил внимание, что оно окрасилось в точно тот же цвет, что и их балахоны. Солнце, спрятавшееся уже за высокие ворота, было, по всей видимости, совсем близко к горизонту.

Я съел последнюю ложечку мороженого.

— А ты знаешь что? — сказал я, ставя пустой стаканчик на ступеньку. — Это был прекрасный день, лучше и не придумаешь.

— Да, — кивнула Кэтрин, — хороший был день.

— Лучше и не придумаешь, — повторил я, вспомнив утро в постели, поздний завтрак и все, что было дальше. — Не могу себе и представить, чего бы еще я хотел в дневное время.

— У-гу. Это… — Кэтрин смолкла, не договорив.

— Это?.. — подтолкнул ее я.

— Это было здорово.

— У тебя бывали дни и получше?

Кэтрин не ответила.

— Ты выиграла в лотерею и нашла в своем саду Караваджо, которого кто-то туда забросил?

Я взглянул на нее, ожидая увидеть улыбку или хотя бы тень улыбки, но вместо этого лицо Кэтрин погрустнело. Я окончательно смешался. Я видел, что что-то вдруг сразу изменилось, и не мог понять почему.

— Все дело в первом разе, когда я сюда приходила, — сказала Кэтрин ровным голосом. — Тогда было лучше.

— Почему? — выпалил я и тут же начал себя поправлять. — Нет, ты совсем не обязана…

— Я была с другим человеком, — сказала Кэтрин.

— Понятно, — сказал я. И еще раз повторил: — Понятно.

Это звучало довольно глупо. Неуклюже. Надо думать, я хотел сделать вид, что у нас продолжается нормальный, непринужденный разговор. Что было зряшней тратой времени, потому что уже через пару секунд я внес в разговор новое напряжение:

— С кем?

— Это не имеет значения, — сказала Кэтрин. — Дело совсем не в этом.

Я нахмурился, пытаясь сообразить, не нарочно ли она меня подначивает — подбирает слова, которые особенно болезненно ударят мне по нервам. Но потому, как Кэтрин на меня смотрела, я видел, что все совсем не так, совсем наоборот. На ее лице мешались нежность и сожаление.

— Я хочу сказать, Карл, что хороший день превращается в идеальный в том и только в том случае, когда ты можешь поделиться им с кем-нибудь другим.

— А-а-а, — сказал я, когда до меня наконец дошло. — Понятно.

А затем все вокруг — и Кэтрин, и сад, и лестницу — захлестнул поток слов. Сходный с цепочками выкрикнутых слов, что я слышал прежде…

В нирване пришли и обосновались Эдем все же орк понял страстный разрыв каждый новый инфернальный талант зарабатывает редкое бескрайнее лето к возможному восторгу СКРЫТОЕ ЗАВЕРШЕНИЕ ДЕРЕВЯННЫХ АЛЛЕГОРИЙ ОСТАВИЛО В КОНУРЕ СНЕЖНЫМ ДИКАРЕМ ДАБЫ ВОЗРОЖДЕНИЕ НЕСТРУКТУРИРОВАННОГО САДА ПРИУЧИЛО ПОСПЕШАТЬ ДАЖЕ ОПРЕДЕЛЕННОСТЬ ВЕРИТЬ ТЕБЕ ИЛИ ФОРТУНА ВЫШИБЛА ТВОИ ПЕРВОНАЧАЛА К ДРУГИМ.

…Странным образом, хотя эти слова были вроде бы менее случайными, чем те, прежние, они представлялись мне даже большей бессмыслицей.

Трудно в точности определить, что имеет значение и что не имеет.

На полу моей ванной кровь и бинты спеклись в единую массу. Когда я попытался оторвать их от пола, они треснули. Обезвоженные, они рассыпались у меня в руках на черную пыль и волоконца.

Я смотрел в окно их кухни, как Мэри усаживает Джошуа на высокий стульчик, а Энтони стоит рядом с раковиной и смотрит в сад. Я находился прямо на линии его взгляда, но он меня не видел, он смотрел сквозь меня. Глядя на Энтони, я решил, что никогда, собственно, не знал ни его, ни его жену, ни их маленького сынишку. Их лица были безликими масками, их черты могли принадлежать кому угодно. Они больше походили на манекены в витрине, чем на семью.

Сидя на заднем сиденье такси, я решил, что глаза в зеркале заднего вида принадлежат одному из моих друзей. Старше, чем мои, это были глаза человека, которому я верю и которого считал своим наставником. Я не знал, кто этот друг. Я знал, что эти глаза вполне реальны, что они достаточно важны для меня, чтобы эта полоска лица пробилась сквозь мое беспамятство. Но, когда я попытался сдвинуться на сиденье так, чтобы увидеть большую часть лица, отражение в зеркале не изменилось.

До меня донесся запах молока, согреваемого утренним солнцем. Из приемника в кабине молочной тележки доносилась какая-то мелодия, почти заглушаемая треском помех.

Я стукнул Обезьяньего бога по спине, и он высунул язык.

Ветер разметал занавески.

Все эти перемещения происходили очень быстро. Одно состояние переходило в другое гладко, без швов и стыков. Это так я, наверное, думал.

При последнем перемещении все быстро потемнело, примерно так же неожиданно, как если облако наползает на солнце. Только тут был не полумрак, а нечто вроде безлунной ночи. Меня кольнул страх, что это может быть возвращением в ту, пустую тьму.

Я приподнял руки. Если найдется объект, какое-нибудь ощущение, за которое можно держаться, я смогу укротить это место.

Как раз напротив обоих своих локтей я обнаружил некие изогнутые формы.

Это меня успокоило. Я осторожно откинулся назад и почувствовал нечто сразу мягкое и твердое, явно изготовленное для поддержки поясничных отделов туловища.