Денис Драгунский - Вид с метромоста (сборник)

Наутро Нина Антоновна пришла в школу.

Она сидела за столом и смотрела на Дорофееву. Дорофеева была в маленьких босоножках. Аккуратные пальчики с коротко стриженными прозрачными ноготками. Дорофеева смотрела на красивый шелковый платок, которым была плотно замотана голова Нины Антоновны.

Каждая хотела съехидничать. Типа «Сделала педикюр, Дорофеева?» или «В храм собрались, Нина Антоновна?». Но промолчали, разумеется.

Вечером Нина Антоновна позвонила Дорофеевой и сказала:

– Ася, нам надо поговорить.

– Лично мне не надо, – сказала Дорофеева.

– Надо, надо, – сказала Нина Антоновна. – Зайди ко мне.

– Я подумаю, – сказала Дорофеева.

Но пришла. Села на кухне. Чай пить не стала. Молчали минут пять.

– Ты меня ненавидишь? – сказала Нина Антоновна.

Дорофеева пожала плечами, глядя в одну точку.

– Рассказать тебе, чья ты дочь?

– А? – встрепенулась Дорофеева. – Ой, нет, не надо!

– Твой папа на самом деле родил тебя от меня, – сказала Нина Антоновна. – Так бывает. Я жила с твоим папой. Год и четыре месяца, две недели и пять дней. Он меня любил. Потом ушел к твоей маме. Но всё равно ты моя дочь, а не ее! Ты поняла? Ты меня поняла?

Дорофеева встала и пошла к двери.

– Поживи у меня! – сказала Нина Антоновна. – Пожалуйста! Пока у меня отрастут волосы, а у тебя – ногти.

– Полгода отращивать, – сказала Дорофеева. – Я лучше выйду замуж за богатого человека лет на десять старше. У нас будет двое детей. Мы уедем за границу. Простите. Забудьте. Да, и вот. Папа просил передать, чтоб вы ему больше не звонили. Он сам вам позвонит. Буквально на днях.

– Точно? – сказала Нина Антоновна.

– Откуда я знаю? Это же он обещал, а не я.

В дальнем городе, в маленьком ресторане

– А мы у вас были ровно одиннадцать лет назад! – сказал посетитель, расплачиваясь. – У вас тогда работала официантка, такая ну совсем девочка, ну просто чудо, красавица, юная, хрупкая, большеглазая, мы с женой обратили внимание и запомнили! Правда? – он обернулся к своей жене.

– Правда, – сказала она. – Такая милая!

– Да, – сказал он. – Она нам так понравилась! Она у вас больше не работает, да?

– На себя бы посмотрел, старый козел! – закричала официантка. – Одиннадцать лет назад ты еще был ой-ой-ой, даже я, девчонка, внимание обратила! Ты мне даже понравился. Я запомнила. Красивый мужчина, хоть и не молодой, но стройный, загорелый, весь из себя столичный такой. И жена твоя была ничего, вполне себе крутая тетенька, модная, подтянутая. Посмотри сейчас на свою жирную старуху! И на себя самого – в зеркало! Брюхо свисает, щеки тоже! Два чизкейка сожрал и кофе со сливками! После свинины в сырном соусе! Куда твоя кулема смотрит?

Но это она, конечно, про себя закричала.

А вслух ответила:

– Да, у нас большая текучесть кадров.

В зеркалах

Один мой знакомый недавно пожаловался, что его любимая парикмахерша, к которой он ходит стричься уже много-много лет, как-то неожиданно постарела.

Он на нее взглянул и вдруг увидел: она уже не та. Увяла. Морщинки вокруг глаз. Шея дряблая. И даже на руках…

– Старик, ты не поверишь! Не поверишь – крупа! Начинается крупа на руках, такие коричневые старческие пятнышки!.. А она такая хорошенькая была. Ты не поверишь, в отдельные минуты я даже собирался ей эдак слегка кое на что намекнуть… А что? Я без снобизма, старик. Думаю, вот сейчас, в следующий раз, когда жена в отпуск уедет, эх! Вот тут мы ее и… Но не успел. Протелепался. Прособирался, просейчаскался! А теперь всё. Увы! Тю-тю. Уже почти старушка. Ну или так, на грани. Но поезд ушел. Как это, однако, грустно, как тяжело и прискорбно…

На все мои аккуратные намеки, что, дескать, каждое явление надо рассматривать с обеих, так сказать, сторон, он не реагировал.

Напрочь не понимал, о чем я.

Золушка и принц

– Я вас провожу, если позволите, – сказал Женечке Котик ее новый коллега Жан-Артюр-Франсуа Грюненберг де Бриссадье.

– Спасибо, – улыбнулась Женечка. – Конечно.

Они вышли из кафе.

Женечка Котик была старшим преподавателем, а Жан-Франсуа-Артюр Грюненберг де… Давайте для краткости просто Жан Грюн, тем более что он сам себя так называл – протягивал визитку с длинным пышным именем, но говорил: «Да просто Жан Грюн!», – а если спрашивали, рассказывал, что его предок сражался в битве при Нанси на стороне герцога Рене, за что и получил от него дворянство и поместье в Лотарингии, где и сейчас живут его родители… Да! Так вот. Этот Жан Грюн был профессором по обмену. Хотя по нашим меркам, да и вообще по виду, он был скорее доцент. Худенький такой, скромный. Неженатый. Сорок один год.

Всего сорок один!

А Женечке уже тридцать два. Поэтому все кафедральные тетки тут же закудахтали – немедленно женить! Умный, воспитанный. Аристократ, родословная с пятнадцатого века. Почти принц. Специально для нашей кафедральной Золушки, потому что Женечка была одинокая во всех смыслах, родителей потеряла еще в школьные годы, воспитывалась у двоюродных теток, жила в общежитиях, но вот поди ж ты! Защитила диссертацию, написала монографию и даже, представьте себе, получила маленькую квартирку в институтском доме – и в наше время иногда случается, согласно пункту три статьи сорок Конституции РФ, при наличии возможностей и фондов.

Они вышли из кафе. Жан Грюн спросил, далеко ли она живет и надо ли такси, но Женечка сказала, что лучше на метро, а там полчаса пешком по зеленым дворам. Так и сделали. Шли медленно, разговаривали ни о чем, но очень приятно. Она держала Жана под руку и чувствовала, как он нежно и осторожно прижимает ее локоть к своему худому ребрастому боку – был июнь, тепло, и он был без пиджака, в футболке с портретом Леонардо да Винчи.

Дошли до подъезда.

Остановились на крыльце. Попрощались. Он поцеловал ей руку. Потом щеку. Потом она его легонько обняла за плечи. Он ее тоже. Они постояли так минуты полторы, то есть довольно долго. Он сказал: «Мне трудно это говорить по-русски… Je ne veux pas te laisser partir[7]».

Женечка достала из сумки ключи с красной блямбочкой для домофона. Приложила к замку. Дверь запищала.

Этот писк услышала Антонина Марковна Струева, секретарь кафедры, на которой работала Женечка Котик.

Антонина Марковна как раз вышла на балкон покурить.

Она увидела, как Женечка, взяв Жана Грюна за руку, входит в подъезд. Это был соседний подъезд, весь двор с шестого этажа был как на ладони, но Женечкины окна выходили на улицу, а из окон Антонины Марковны они были не видны, потому что между ними был угол дома – дом был старый, квадратный.

«Клюет!» – подумала Антонина Марковна. И даже дернулась звонить Марии Филипповне и Татьяне Ивановне – главным энтузиасткам Женечкиного замужества. Но взглянула на часы. Половина первого – поздно.

Антонина Марковна села на диван, не закрывая балконную дверь. В соседней комнате спал муж, добрый и хороший, некурящий и никогда не храпевший, пенсионер, бывший замзавотделом кадров института. Прохлада июньской ночи овеяла Антонину Марковну, забралась к ней под халат. Она вдруг представила себе, как Женечка Котик и Жан Грюн входят в лифт, нетерпеливо целуясь, как Женечка дрожащей рукой, не сразу попав ключом в замок, отпирает дверь, как они целуются в коридоре, как раздеваются и валятся в постель – хотя нет. У Женечки, как помнила Антонина Марковна, был такой выдвижной диван, в сложенном виде он был как двухместное сиденье, а широкий матрас выезжал спереди – ах, бедные дети! Придется повозиться… Потом она стала воображать, как Женечка Котик, уже хозяйка поместья в Лотарингии, отдается своему Жану Грюну в высокой готической спальне, а со стены смотрит на них, весь в доспехах, благодетель фамилии герцог Рене…

Кажется, она чуть задремала и проснулась от писка двери во дворе.

Вышла на балкон. Из двери Женечкиного подъезда выходил Жан Грюн.

«Ишь ты!» – подумала Антонина Марковна и поглядела на часы. Четверть второго. «Ой! – удивилась она. – Сорок пять минут? Академический час? Однако».

На следующий день Женечка ходила по институту с надменным и победительным видом, с таким горделивым и высокомерным видом, что кафедральные дамы, которым Антонина Марковна успела шепнуть про свои ночные наблюдения, что кафедральные дамы, включая профессора Чертомлынскую, даже не решились задать ей вопрос по существу дела.

Но вечером, когда все уже разошлись, а Женечка зашла заполнить журнал, Антонина Марковна всё-таки спросила:

– Женечка, ну, как наш принц?

– Во-первых, не принц, а просто дворянин, – высокомерно усмехнулась Женечка. – А во-вторых, не дворянин, а говно. Сорок лет мужику, и до сих пор своей квартиры нет! Всё ждет, пока мама с папой помрут, а сам снимает какую-то мансардочку. Знаете, что он мне сказал? До того как раздевать начал? Если, говорит, ты хочешь со мной серьезных отношений, то я готов жениться и увезти тебя во Францию, но жить нам негде, у меня кровать пятьдесят сантиметров, шире не вставишь, потому что шкаф не откроется. Но у нас есть выход! Какой выход, вы знаете?