Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки

Итак, Нинка. Я восхищалась ею тогда, восхищаюсь и сейчас. Как «Женщиной как таковой» и «Блондинкой в полном смысле слова». Вот это была настоящая «Чистая линия», что бы ни говорила нам сегодня реклама.

Она была несколько раз замужем, причем за мужчинами гораздо старше себя (старше — это минимум лет на сорок, а то и на сорок пять), и получала от этого настоящее удовольствие. Будучи даже верна своим мужьям в краткие периоды брака, она была искренне блядовита в промежутках. Старые мужья дарили ей подарки, содержали, снабжали деньгами, а она жила в полной уверенности, что уж старых козлов, которые будут носить ее на руках, на ее век хватит. Среднего роста, тонкокостная, с большой грудью, крутыми бедрами и тонкой талией — она всегда была нарасхват.

А теперь несколько фактов из жизни женщины.

Один из старых мужей подарил ей шубу из леопарда. Нет, вы представляете, что такое в восьмидесятые годы двадцатого века было иметь шубу из леопарда? Когда Нинка выходила в ней на улицу, бабы падали и складывались в штабеля от зависти. Шуба была длинной, роскошной, муж привез ее откуда-то из глубин Африки, будучи там в командировке (он был, кстати, неоднократным олимпийским чемпионом. Сколько раз и в каком виде — не скажу).

Заходим мы к ней как-то кофе испить, и что же мы видим? На полу разложена шуба, а Нинка ползает вокруг нее на коленях и маникюрными ножницами отстригает половину. Пока мы поднимали челюсти с пола, Нинка подняла голову, сдула непослушную прядь, упавшую на глаз, и сказала:

— Только что слышала по телевизору: в этом сезоне в моду входят полушубки!

Нинка в промежутках между браками очень увлекалась театром. Мариинским. И ходила на спектакли по контрамаркам, одновременно переимев всю мужскую часть труппы. Периодически она приглашала своего очередного любовника со товарищи к себе домой, где они выпивали, потом гости пели оперные арии у нас на лестнице, а потом соседи пугались, когда в темноте подъезда хорошо поставленный бас гремел на всю лестницу: «Эх, не нае…уться бы!..», а после этого исполнял «Блоху» со всей оперной мощью.

Надо отдать должное, когда Нинка находилась в связи с кем-то из труппы, она, как честная женщина, ходила на все спектакли хахаля (правда, практически никогда не досиживала до конца, да и приходила не к началу). И не скупилась на знаки внимания.

И вот — «Аида». Почти четыре часа оперного действа. Нинка в тот момент только что стала любовницей Л., известного тенора. Поэтому она как следует подготовилась к выходу в свет.

Совсем незадолго до этого ей из Америки привезли платье — ярко-голубое, шифоновое, все такое летящее и блестящее. В общем, это обращение к тем, кто помнит, как одевались женщины в начале восьмидесятых годов. Нинка в зале Мариинского театра была как яркая райская птица среди невзрачных воробьев. К тому же на коленях у нее стояла роскошная корзина с цветами.

Партию Амнерис пела великолепная Ирина Богачева, народная уже к тому моменту.

И вот дело к финишу. Из дырки в стене выходят монахи. Нам с партера или балкона не видно, но все они слегка подшофе. Наш Л. тоже выходит каким-то двадцать пятым по счету. Спектакль окончен. Гром аплодисментов, овации, а по проходу, обращая на себя внимание всего зала, на каблуках в одиннадцать сантиметров, в блестящем развевающемся голубом платье резвой ланью несется Нинка с корзиной.

Взлетает на сцену, Богачева протягивает руки…

Не тут-то было. Нинка на хорошей скорости огибает Богачеву, пролетает половину монашеского ряда, хлопает корзину на пол перед Л., кричит ему в лицо (стоя к Богачевой спиной) «Браво!» и убегает.

У Л., говорят, были потом неприятности в театре. А из роскошного, один раз надеванного голубого платья Нинка, как и следовало ожидать, сшила купальник.

Имела она не только оперных певцов, но и киноартистов тоже. Утром пришла к нам помятая, видно, что после бурной ночи, которая была после возлияний. Села в уголок молча, налила себе кофею, подперла голову рукой и говорит грустно:

— Только что ушел А. Мало того, что трахаль — так себе, так еще и вся жопа в прыщах…

Верите — как только вижу этого человека на экране, первое, что приходит в голову, — эта фраза.

На улицу Нинка выходила только при макияже, маникюре, одетая достаточно вызывающе для того времени. Каблуки высокие.

Субботнее утро. Мы пошли компанией в магазин. А с черного хода нашего гастронома продавали курей. Помните, раньше была такая мода — в дверь вставлялся пластиковый столик, на который водружались весы, и тетенька торговала только одним товаром. Или куры, или сосиски, или масло.

Так вот, в тот раз это были куры. По рубль семьдесят пять. С печально неяркими гребешками, задумчиво прикрытыми глазами и желтыми когтистыми лапами, напоминающими об избушке Бабы-яги. Мы встали в очередь. Людей, которые стояли до нас, мою маму и меня обслужили достаточно быстро. И тут очередь дошла до Нинки.

Это теперь мне понятно, что своим отношением к жизни, этой невыносимой легкостью бытия, внешним видом она страшно раздражала большинство сограждан. И тетенька продавец не оказалась исключением. Посмотрев на Нинку как на врага народа, она стала копаться в ящиках с курями. Копалась очень долго, повернувшись к нам задним фасадом. Потом достала двух требуемых курей, взвесила их, очень долго считала, сколько же они стоят, а вот потом она сделала ошибку. Не додумала что-то… Она сложила этих курей на пластиковый столик и толкнула их в направлении Нинкиного нарядного живота. Куры послушно проскользили по столику и впечатались в платье.

Дальше было как в замедленном кино. Вот на лице тетки проступает глубокое удовлетворение. Вот Нинка медленно наклоняет голову и видит результат столь ярко выраженной агрессии, растерянно обводит глазами очередь, понимает, что никого это не возмутило, хватает курей за их желтые ноги и со всей дури бьет тетеньку по мордам.

А потом это эфирное создание орет:

— Бабы, атас, уходим дворами!!!

После чего я, моя матушка, моя тетка и Нинка с дробным топотом исчезаем в глубине проходных дворов Петроградки, оставив тетку истошно вопить и метаться в проеме, перекрытом столиком с весами…

Глава двадцать третья

Открытые двери

Мое среднее детство прошло при открытых дверях. И как-то так сложилось, что двери в квартиры закрывались только днем, когда народ уходил работу работать, а дети — в школу. А уж если часов в девять вечера по лестнице пройти — все двери открыты, как есть. Нет, ну что вы, не нараспашку, конечно. Просто замки у всех французские, и язычок отщелкнут. И дверь можно открыть простым нажатием на ручку.

Как только вечер опустится синий, начинаются лестничные миграции. То сосед Леша, философ по образованию и профессии, зайдет к папеньке обсудить свежевозникшую концепцию мироощущения. То его жена Наташа, наоборот, повар, забежит и принесет на пробу какого-нибудь свежеизобретенного блюда. То бабушка забежит, Нина Леоновна, то Оля с кроссвордом и энциклопедическим словарем.

Дети, опять же, уроки пообсуждать.

То я уйду к Нинке, смотреть, как она режет маникюрными ножницами леопардовую шубу. То маменька уползет к приятельнице обсудить какой-нибудь фасончик. И у каждого, кто подходит к соседской квартире, даже не возникает мысли позвонить в дверь. Просто нажимают ручку и заходят. Не, звонят, конечно, но только тогда, когда закрыто. Потому что — а чего они закрылись? Пусть открывают!

И все ведь норовят что-нибудь принести. Я несу соседям сушеных грибов, а в это время у нас дома соседка Галя втюхивает моей матушке яблоки — антоновку. Приходишь домой, а там на кухонном столе — дары природы. Сами проросли.

Однако на ночь закрывались. Нет, не на цепочку, верхний замок, нижний замок, щеколду и еще шваброй припереть — а так, язычок замка отщелкивали.

И вот однажды чуть не случилось страшное.

Тетушка моя, наразгадывавшись кроссвордов, пошла домой. Дома было тихо, уже все спали — бабушка и дети малолетние ложились рано, да и Сергей, муж ее, на тот момент еще тренировался, поэтому соблюдал спортивный режим.

Олечка тихонько вошла в квартиру, защелкнула дверь и пошла в душ. Плескалась она там, как наяда, долго. Потом феном голову на кухне сушила. Дверь в кухню, конечно, прикрыла, чтобы родных не побудить.

Потому что фен был изумительный. Наверное, кто-нибудь еще помнит такое — фен назывался «Локон» и был настольным. Из большой коробки доставались две шняги: одна, с двигателем и вентилятором от «запорожца», килограмма в два весом, ставилась на стол. А вторая — колпак с трубой — втыкалась в первую пластмассовым переходником на трубе, а колпак натягивался на голову. Главное было не особо шевелить головой, потому что пластмассовый переходник сразу после покупки начинал вываливаться из гнезда. Так что, если хочешь во время сушки книжку почитать, то уж головой не шевели — или все время придерживай этот хобот рукой.