Ирвин Шоу - Допустимые потери
— Коньяк действует мне на сердце, — едва ли не извиняющимся тоном сказал мистер Грей, словно со стороны гостя было невежливо посвящать хозяев в свое недомогание. — Доктора меня предупреждали, но ведь невозможно жить совершенно без пороков. — Голос его внезапно окреп и руки перестали трястись, — Сегодня был прекрасный вечер. И Шейла в своем собственном доме просто ослепительна. Десять лет, а? Господи, куда только улетает время? — Он был свидетелем у них на свадьбе. — Вы так подходите друг другу. Будь я моложе, я бы завидовал вашему браку. И на вашем месте я бы не делал ничего, что могло бы угрожать его благополучию.
— Я понимаю, что вы имеете в виду, — смутился Деймон.
— Эти краткие отлучки после обеда, эти телефонные звонки…
— Мы с Шейлой понимаем друг друга, — сказал Деймон. — Между нами молчаливое взаимопонимание. Что-то вроде.
— Я не упрекаю вас, Роджер. В сущности, ведь и я получаю определенное удовольствие от ваших полуденных экскурсий. Я начинаю представлять себе, что значит чувствовать себя таким обаятельным, как вы, таким страстным, которому нет прохода от женщин… Эти фантазии озаряли многие ненастные дни. Но вы уже не так молоды, огонь догорает, а у вас есть те ценности, которые стоит беречь…
— Как вы сами говорили, невозможно жить совершенно без пороков, — Деймон засмеялся, стараясь придать разговору более легкомысленный характер. — И я очень редко пью коньяк.
Мистер Грей тоже засмеялся — старые друзья, которые в раздевалке делятся своими мужскими шалостями.
— Ну, — сказал он, — по крайней мере, старайтесь избавляться от них. — Его лицо снова посерьезнело.
Он открыл портфель и вытащил оттуда большой туго набитый конверт.
— Роджер, — мягко сказал он. — Я вынужден попросить вас о большой услуге. Здесь, в этом конверте, годы работы, на которую всю жизнь я возлагал надежды. Это рукопись, — Он неловко засмеялся. — Это книга, которую я только что завершил. Единственная книга, которую я написал, и вряд ли когда-либо напишу еще. Когда я был молодым, мне хотелось стать писателем. Я пытался, но безуспешно. Слишком много читал, чтобы не понимать истинную цену тому, что пишу. Поэтому, думаю, поступил наилучшим образом. Я стал сосудом, мерилом, даже каналом, если хотите, для работ хороших писателей. Вы можете считать, что порой я преуспевал в этом деле, но я говорю не об этом. С возрастом, пропустив, так сказать, через себя океаны слов, годами наблюдая, критикуя и издавая книги, я пришел к выводу, что, может быть, обрел достаточно мудрости и могу создать нечто, что позволит оправдать остаток моей жизни. Теперь вы отправляетесь в путешествие, и вас ждут дождливые дни, когда вы не сможете выйти из гостиницы, возможно, долгие часы в поездах и вечера, когда вы устанете от звуков чужой речи. Когда вы вернетесь обратно, я надеюсь, что одолеете эту рукопись. До сих пор никто, кроме меня, даже машинистка, не видел ее. — Он с трудом перевел дыхание и положил руку на горло, словно стараясь справиться со спрятанной в нем болью. — Если вы скажете мне, что получилось, я пущу ее в свет. Если скажете, что ничего не получилось, я сожгу ее.
Деймон взял конверт. На нем аккуратным почерком мистера Грея было написано: «Одинокое путешествие», Гаррисон Грей».
— Я не могу дождаться, когда открою ее, — сказал он.
— Прошу вас, — сказал мистер Грей, — будьте самое малое за три тысячи миль отсюда, когда вы откроете первую страницу.
Путешествие оправдало все их надежды и даже больше того. Они гуляли вне всякого расписания, как им подсказывало настроение, раскованные и свободные, находя новые радости от общения друг с другом двадцать четыре часа в сутки: рука об руку, как молодые любовники, они бродили по берегам Сены и вдоль Тибра, по залам галереи Уффици и по горным тропам Швейцарских Альп, стояли на мостиках через каналы у Большой Лагуны, молчали под сводами Шартрского собора и взбирались на самый верх Сент-Мишеля. Вместе они читали в Париже Генри Джеймса, «Камни Венеции» Гаскина и Стендаля в Риме, вкушали буйабес под весенним солнцем в ресторанчике на бульваре, выходящем на гавань Антиба. И если бы не рукопись мистера Грея, Деймон не пожелал бы себе лучшего отпуска. Когда Шейла спросила у него, что представляет собой рукопись, Деймон сказал, что она великолепна. Он врал. Книга тяжелым грузом лежала у него на руках. Молодым человеком Гаррисон несколько месяцев путешествовал на пароходе по островам Южных морей, и книга представляла собой как бы путеводитель в форме романа, посвященный этому путешествию. Рукопись напоминала плохую пародию на «Молодость» Конрада.
Мистер Грей, человек столь деликатный и утонченный, столь чуткий к каждому обороту фразы, столь чувствительный к неправильным оборотам, столь нетерпимый к фальши и пустословию, столь преданный славе великой литературы, написал книгу столь банальную, избитую и топорную, что Деймон едва не плакал от смущения, продираясь сквозь страницы, на которых не было и двух фраз, следующих друг за другом с той музыкальностью, с тем вкусом, которые свойственны англоязычной литературе. И по мере того, как месяц близился к концу, Деймон приходил в ужас при мысли, что придется возвращаться домой и являться в контору, где он предстанет перед глазами своего старого и любимого друга.
Но мистер Грей с тактичностью, свойственной настоящим джентльменам, избавил Деймона от этой участи. Когда в первый же день Деймон пришел в контору, неся с собой рукопись, его в дверях встретила плачущая мисс Уолтон, заметно похудевшая, но все с теми же кокетливыми завитушками мышиных волос, и сказала, что не знала, как связаться с ним в Европе и сообщить ему, что мистер Грей умер неделю назад.
Этой же ночью, хотя было тепло и Нью-Йорк был погружен в лето, Деймон зажег в гостиной камин и скормил ему «Одинокое путешествие» — страницу за страницей. Это было единственное, что он мог сделать в память о своем друге.
Вспоминая все это, Деймон посмотрел на стакан, стоящий перед ним, вздохнул, допил коньяк, расплатился с барменом и вышел на улицу.
Теперь он не мог идти две мили до дома. Представляя себе ждущую его долгую ночь с женой, с объяснениями, признаниями, страхами и тревогами, он не хотел встречаться с кем-либо на привычно мертвых улицах города.
Остановив такси, он молча доехал домой.
Глава седьмая
Когда на следующее утро, провожая Шейлу на работу, он поцеловал ее, у нее было усталое и грустное лицо. Позади была изматывающая ночь, которая началась с ее вопроса, едва он переступил порог:
— Что это ты затеял с пистолетом?
— Откуда ты знаешь? — спросил он, чувствуя свою вину за то, что пусть всего лишь на день, но оставил ее в неведении о том, что произошло.
— Я завтракала с Оливером, — сказала она. — Он беспокоится о тебе так же, как и я.
— Отлично, — сказал он, — Садись. Мне надо поговорить с тобой. Просто немного поговорить.
Затем в тех словах, которыми он пользовался во время ленча с Элейн, он рассказал ей о ночном звонке. Сказал, хотя и не все, и о предложении Элейн составить список людей, которые могли бы причинить ему неприятности. Частично из опасений обидеть ее и не желая, чтобы она подумала, что он не доверяет ей, Деймон отбросил предложение Элейн о таком же личном списке Шейлы. Так же он отбросил, хотя и по другим причинам, и имя женщины, с которой у него давным-давно была связь и которая недавно звонила ему из Чикаго, — ее семья и она сама могли поддаться искушению отомстить.
— Мне очень неприятно задавать тебе этот вопрос, — сказал он после долгих часов размышлений и обсуждений, когда они ходили вокруг да около, так и не придя ни к какому решению, — но возможно ли, что кто-то имеет на тебя зуб и хочет добраться до тебя через меня?
— Это Элейн предположила? — с подозрением спросила Шейла.
— Что-то в этом роде.
— Она может, — едко сказала Шейла. — Снова просила денег?
— Нет. Теперь у нее богатый приятель.
— Спасибо Господу и за этот пустячок, — иронически заметила Шейла. — Дай-ка прикинуть, могу ли я сосчитать своих врагов. Да, есть такой пятилетний мужчина в одной из моих групп, который сказал, что ненавидит меня, потому что я на десять минут поставила его в угол — он подрался с девочкой. — Она улыбнулась, — Знаешь, у меня голова идет кругом, и уже очень поздно. Давай ляжем спать, и, может, с утра на свежую голову все станет яснее.
Настало утро обыкновенного рабочего дня, и когда Шейла прощалась с ним, он увидел, что она измучена и расстроена, и сказал, что она плохо выспалась, потому что у нее морщины под глазами. Он и сам спал урывками, и ему еще раз приснился сон об отце, который стоит, опираясь о мраморную балюстраду, держит в руках игрушечную лошадку и, улыбаясь, призывно машет ему рукой.
Они снова поцеловались у дверей, и она сказала:
