Диана Сеттерфилд - Тринадцатая сказка
— Договорились.
— Я тогда жила в Анджелфилде, — сказала она, избегая смотреть мне в лицо.
Ее голос дрогнул при упоминании этого места, а левая рука бессознательным движением начала поглаживать ладонь правой.
— Мне было шестнадцать.
И куда только подевалась ее обычная живость речи?
— Однажды случился пожар.
С мучительным усилием она выдавливала из себя слово за словом.
— Я потеряла все.
И вдруг с губ ее сорвался крик, который она попыталась, но не успела сдержать:
— О Эммелина!
Существуют культуры, в которых имя человека считается носителем его мистической силы, и посему оно должно быть известно только Богу, самому человеку и еще очень немногим избранным. Вслух произнеся имя — не важно, свое собственное или чье-то еще, — ты рискуешь вызвать беду. Данное имя, похоже, относилось к этой категории.
Мисс Винтер плотно сжала губы, но было уже поздно. Тело ее сотрясала дрожь.
И мне стало ясно, что отныне я накрепко связана с этой историей. Совершенно случайно я наткнулась на главную тайну, на самую суть того, о чем должна была написать в своей книге. Это была любовь. И потеря. Ибо что еще могло породить этот горестный вопль, как не воспоминание о тяжелой утрате? На мгновение мне удалось заглянуть за маску из косметики и экстравагантных нарядов, заглянуть в сердце мисс Винтер и в ее мысли. Одно лишь мгновение, но его мне хватило, чтобы угадать ее истинную сущность — да и как я могла не угадать, если эта сущность была также и моей собственной? Мы обе были близнецами-одиночками. Едва я это поняла, как незримые путы ее истории захватили меня, лишив свободы движений, и вслед за нервным возбуждением я испытала страх.
— Где я могу найти информацию об этом пожаре? — спросила я, стараясь не выдать голосом свое смятение чувств.
— В тамошней газете, «Банбери геральд».
Я кивнула и, сделав пометку, закрыла блокнот.
— Впрочем, есть еще одно свидетельство, которое я могу представить вам прямо сейчас, — сказала она.
Я вопросительно подняла брови.
— Подойдите ближе.
Встав со стула, я сделала шаг вперед и сократила дистанцию между нами наполовину.
Она медленно подняла правую руку, сжатую в кулак и на три четверти покрытую драгоценными камнями в различных по форме оправах, а затем повернула ее ко мне и раскрыла ладонь, словно хотела продемонстрировать какой-то спрятанный в руке сюрприз.
Но в руке ничего не было. Сюрпризом оказалась сама рука.
Я в жизни не видела ничего хотя бы отдаленно похожего на ее ладонь. Эти глубокие пурпурные борозды и белые рубцы не имели ничего общего с бледно-розовой поверхностью моих ладоней. Ее расплавленная огнем плоть по застывании обрела совершенно иной вид, подобно тому как изменяется ландшафт, залитый раскаленной лавой после вулканического извержения. Ее пальцы не могли до конца распрямиться, будучи стянутыми рубцовой тканью в нечто вроде птичьей лапы. А в самом центре ладони — шрам внутри шрама, ожог на ожоге — выделялся некий гротескный знак. Он был настолько глубоко вдавлен в плоть, что я, справляясь с внезапным приступом тошноты, подумала: что же случилось с костью, которая должна находиться в этом месте? Мисс Винтер держала кисть своей руки так, словно она была посторонним, неживым предметом, прикрепленным к ее запястью. Знак имел форму кольца с небольшим выступом в том месте, где на нормальной руке находится подушечка у основания большого пальца.
Позднее, вспоминая это зрелище в спокойной обстановке, я пришла к выводу, что ожог похож формой на букву «Q», но тогда я была слишком шокирована увиденным, чтобы ясно соображать, и потому знак показался мне чем-то абсолютно чужеродным, как буква из давно забытого и не поддающегося расшифровке алфавита, непонятным образом очутившаяся на странице с английским текстом.
Почувствовав сильное головокружение, я попятилась и осторожно села на свой стул.
— Извините, — донесся до меня ее голос. — Привыкнув к своим ужасам и уродствам, невольно забываешь, как они могут подействовать на других людей.
Понемногу я приходила в себя, темнота отступала от глаз.
Мисс Винтер сжала покалеченную руку в сверкающий перстнями кулак и опустила его на свое колено, накрыв сверху ладонью левой руки.
— Очень жаль, что вы не согласились послушать мою историю о привидении, мисс Ли.
— Я послушаю ее в другой раз.
На этом интервью закончилось.
Возвращаясь в свои апартаменты, я вспомнила о ранее полученном от нее письме. Самый корявый и неуклюжий почерк из всех мною виденных. Я посчитала виной тому болезнь, скорее всего артрит. Но теперь я все поняла. Будучи от природы правшой, мисс Винтер с самого начала литературной карьеры писала свои шедевры левой рукой.
В моем кабинете висели зеленые бархатные портьеры, а стены были задрапированы золотистым узорчатым атласом. Несмотря на стоявшую здесь вязкую тишину, комната мне понравилась — прежде всего благодаря массивному письменному столу у окна и простому стулу с прямой спинкой, которые приятно разбавляли чересчур «смягченный» интерьер. Я зажгла настольную лампу и достала из сумки свои письменные принадлежности: пачку бумаги и двенадцать красных карандашей. Все они были новенькими, неочиненными — именно так я люблю начинать каждый новый проект. Последним предметом, извлеченным мною на свет, стала точильная машинка. Я закрепила ее винтами на краю стола, как слесарные тиски, а прямо под ней поместила мусорную корзину.
Затем, поддавшись внезапному порыву, я взобралась на стол и оттуда дотянулась до верхнего края портьеры. Мои пальцы нащупали петли и державшие их крючки. Задача оказалась непростой для одного человека — длинная и тяжелая, в два слоя, портьера чуть не согнула меня в дугу, когда я переместила ее вес на свое плечо. Однако, провозившись несколько минут, я все же сняла одну за другой обе портьеры, свернула их и убрала в шкаф. Встав на середину комнаты, я удовлетворенно оглядела результат своих трудов.
Передо мной была обширная плоскость темного стекла, из-за которого на меня взирала моя полупрозрачная сестра-близнец. Ее мир во многом был схож с моим: за стеклом рисовались контуры письменного стола и мягкое кресло в круге света от настольной лампы. Но если мое кресло было красного цвета, то в ее мире оно было серым; у меня кресло упиралось ножками в цветастый индийский ковер на фоне золотистой стены, а у нее оно призрачно парило в темном пространстве, населенном некими смутными фигурами, которые как будто дышали, совершая чуть заметные колебательные движения.
Мы с ней одновременно приступили к обычному подготовительному ритуалу. Мы разделили писчую бумагу на несколько стопок и провели большим пальцем по обрезу каждой стопки, беглым пролистыванием освежая страницы. Один за другим мы очинили карандаши, наблюдая за длинными витыми стружками, тянувшимися от машинки и исчезавшими в мусорной корзине. Когда последний карандаш был заточен до булавочной остроты, мы не положили его на стол рядом с прочими, а оставили у себя в руке.
— Ну вот, — сказала я ей, — мы готовы к работе.
Она открыла рот и что-то сказала в ответ. Я ее не расслышала.
Я не владею техникой стенографии. В процессе интервью я лишь делала пометки в блокноте, рассчитывая на то, что буду записывать нашу беседу тотчас по ее завершении и эти ключевые слова помогут мне восстановить по памяти все сказанное. С первых же минут дело пошло на лад. Периодически сверяясь с блокнотом, я быстро заполняла колонку в центре страницы словами мисс Винтер, при этом вспоминая ее облик, ее интонации, ее характерные жесты. Вскоре я вообще перестала заглядывать в блокнот и писала под прямую диктовку Виды Винтер, чей голос теперь явственно звучал у меня в голове.
Я оставляла широкие поля, на левом из которых отмечала интонацию, выражение лица, жесты — все, что сопровождало и дополняло сказанное. Правое поле пока что было пустым. Оно предназначалось для комментариев, которые я буду делать позднее, перечитывая написанное.
Увлекшись, я не следила за временем и лишь однажды ненадолго прервалась, чтобы приготовить себе чашку какао. Впрочем, эта пауза ничуть не выбила меня из колеи: вернувшись к работе, я сразу ухватила нить и продолжила записи.
«Привыкнув к своим ужасам и уродствам, невольно забываешь, как они могут подействовать на других людей» — такова была последняя фраза, помещенная мною в средней колонке, а в примечании слева я описала ее жест: как она накрывает ладонью здоровой руки свою сжатую в кулак искалеченную кисть.
Я подвела двойную черту под написанным и потянулась, не вставая со стула. Моя призрачная сестра в оконном стекле также потянулась, а затем принялась затачивать карандаши, притупившиеся в процессе работы.
