Хербьёрг Вассму - Стакан молока, пожалуйста
Кресла были опрокинуты и валялись в беспорядке. Где–то здесь были Марина и Ольга, но она их не видела. Только слышала тихие голоса, словно шепот из глубокой ямы. Который час? Где отцовские часы? Дорте поглядела по сторонам. Повсюду были красные и бурые пятна. Как на обоях в доме, разрушенном наводнением. На простыне, на ней. Перед кроватью кто–то как будто выстрелил из водяного пистолета водой, смешанной с фруктовым нежно–розовым соком. Когда Дорте поняла, что это вытекло из нее самой, все вокруг исчезло.
В красиво освещенном лесу, недалеко от тропинки, ведущей к реке, сегодня все было по–другому. Кусты облетели, трава пожухла. Повсюду валялись разбросанные одуванчики и фиалки. Кто–то соорудил здесь помост или веранду без перил. Когда Дорте сосредоточилась, она увидела своего отца и Федора Достоевского, привязанных к позорным столбам, между ними был еще какой–то третий человечек. Они находились на Семеновском плацу и ждали оглашения приговора. На телеге рядом с помостом стояли приготовленные гробы. Как в старину, из необструганных досок. Достоевский жаловался, что отец ничего не сделал. Отец пытался успокоить Достоевского, но его слова звучали не слишком убедительно. Неожиданно Дорте поняла, что к третьему столбу привязана она сама. На мужчинах были саваны, а она оставалась голая. Холод был насыщен позором. Из–за деревьев вышли солдаты. У них изо рта шел пар. Дорте хотелось, чтобы все поскорей закончилось. Но кто–то остановил время. Прибежал курьер с белой тряпкой и голосом дяди Иосифа объявил, что император прислал помилование. Отца и Достоевского ссылали на каторгу, но Дорте должна была до конца жизни простоять голая у позорного столба. Солдаты отвязали мужчин и увели их, Дорте умоляла солдат застрелить ее. Они хохотали и пялились на нее. Сердитым голосом Веры она крикнула, что отец найдет на них управу. На самом деле она просто хотела скрыть свое отчаяние. Скорее всего, у него не нашлось бы сил. К бесчисленным ружьям были привинчены штыки. Солдаты двинулись вперед. Приближаясь, они целились в нее. Гремел смех. Первый штык вонзился ей во влагалище, в плеву, в плоть. За ним следующий, и следующий. Она прислонилась головой к столбу и смотрела на небо. Высоко над ней на коленях у Бога сидела мать в траурном платье. У ног Бога спала черная собака.
Не говоря ни слова, Марина и Ольга отвели Дорте в душ. Ноги не держали ее, и она легла на пол. Живой комочек под текущей сверху водой. В конце концов Марина разделась и вошла к ней в кабину.
— Папины часы, — прохрипела Дорте, но ей никто не ответил.
Марина намылила ее, избегая тех мест, где были открытые раны. И дала Дорте гибкий шланг, чтобы та сама подмылась.
— Расставь ноги шире! Ты должна смыть всю эту пакость, — прошептала Марина и потянула ее за ногу.
Прислонив Дорте к стене и раздвинув ей ноги, Марина направила струю воды в нужное место. Это было все равно что мыться в соляном растворе. Дорте пришлось уступить покрытым синяками рукам Марины. Обе молчали. Они сидели в луже воды, смешанной с фруктовым соком.
Один раз она видела, как Людвикас бросил им на пол несколько полотенец. Лицо его растворилось в воздухе. Ольга и Марина вели себя так, словно он был слепой евнух.
— У нее сильное кровотечение. И оно никак не прекращается, — сказала Ольга в открытую дверь.
— Суньте ей полотенце между ног, и все будет в порядке.
— Она не может идти. Нам придется нести ее через двор. Попроси его привязать собаку.
Когда Дорте поняла, что это говорят о ней, голоса отодвинулись куда–то вдаль. Все казалось беспросветно мутным и плоским. То здесь, то там возникали пятна, как цветы на лугу в тумане. Голое тело Марины завертелось словно испорченная карусель.
Неожиданно поднялось солнце и бросило в лужу перламутровые облака. Сегодня на реке не было барашков. Колокольня и лодка соседа покачивались на серебристой поверхности. Объявление с перечеркнутым якорем блеснуло Дорте с другого берега. Николай был близко, но она его не видела. Из–за слишком яркого света.
— Это подарок для твоей матери, — смущенно сказал Николай и протянул ей что–то двумя руками. Красный марципановый цветок, пахнущий мылом.
Задержав дыхание, Дорте прислушалась. Было совершенно тихо. Чувствуя себя разбитой, она все–таки уверила себя, что все в порядке. Просто она только что проснулась, потому что ей захотелось пописать. Пытаясь подняться с кровати, она поняла, что никогда раньше не видела эту комнату. Как она попала сюда?
У стены стоял большой коричневый комод с зеркалом. Справа от кровати окно с мятыми занавесками. В просвет между занавесками сочился серый дневной свет. Все, на что он падал, как будто покрывалось пеленой. Напротив чернело чрево закопченного камина. Под потолком висела люстра с двумя рожками. В углу — кресло в желтых и коричневых пятнах. Это напомнило ей комнату в доме, который они называли баней. Кровать, кресла. Кто–то, поддерживая, завернул ее в плед и провел через двор. На ней была синяя в цветочек рубашка. Чужая. Дорте попыталась сесть, но у нее все было разбито. Промежность и живот горели, как обожженные. Из зеркала на нее смотрело чужое лицо. Серое, распухшее, в синяках. Губы и одно веко изуродованы. Ей хотелось всего лишь найти уборную, но она начала плакать.
Отец спокойным движением открыл свою кожаную сумку и вынул оттуда принесенные книги, одну за другой. Положил их на стол и сказал:
— Надо развивать фантазию, но в то же время следует держать ее в узде!
Только после того, как он поставил сумку за книжную полку и отдал матери металлическую коробку, в которой брал с собой завтрак, только после этого все изменилось, как будто кто–то столкнул на пол уже сложенный пазл. Где–то внизу была и она, и в то же время ее словно не было.
Дорте прислонилась к косяку и открыла дверь. Ведущие вниз перила лестницы означали, что она находится на втором этаже. Много закрытых дверей. За одной из них вполне могла прятаться черная собака. Или тот, кто ее увел. И мужчины. Дорте сделала шаг назад и закрыла дверь. В ней не было ни ключа, ни задвижки. Нужно было найти что–то, во что она могла бы помочиться. Она открыла тумбочку. Там было пусто. Огляделась вокруг. Трещины в обоях обозначили контуры маленькой двери. Чулан? Она с трудом доковыляла до двери и ногтями открыла ее. Темнота пахла влажными старыми тюфяками. Постепенно Дорте различила сложенные там вещи. Блеснуло стекло, и она, наклонив голову, вошла в чулан. Большое кашпо для цветочного горшка было как раз то, что она искала.
Когда она присела над ним и хотела помочиться, ей показалось, что к ней прикоснулись раскаленным железом, и у нее перехватило дыхание. Зажиматься было бессмысленно, и она со стоном все–таки помочилась. Потом, опираясь на паутину, затянувшую стену, добралась до кровати. На простыне было большое кровавое пятно. На полу валялось полотенце в кровавых сгустках, похожее на тряпку, которой художник вытирает кисти. Она отвернулась, не зная, куда себя деть. Но ее так качало, что стоять она не могла. Она упала на кровать и натянула на себя жесткое чужое одеяло. Когда Дорте спрятала под него следы от струны для сыра на своих запястьях, ей стало легче. Чего не видно, того вроде и нет. Но это была ложь.
— Ты не собираешься вставать? — услышала она голос Людвикаса, и дверь распахнулась. Он вошел в комнату с чем–то, от чего пахло кофе. Вид у него был самый обычный. Участвовал ли он во вчерашнем? Она не помнила.
— Черт! Что за свинство ты тут развела? — сказал он и ногой отбросил под кровать кровавое полотенце. Вот тебе кофе. Некоторым его подают в постель! — прибавил он с широкой улыбкой. Ей навстречу скакнули его белые зубы.
Она не подхватила его тон, молча протянула руку и взяла кружку с кофе. Людвикас стоял и смотрел на нее, пока она пила. Кофе был горький, и ее трясло. Но все–таки это было питье.
— Видок у тебя, скажу я… Но это пройдет. Дня через два мы поедем дальше. В Швецию. Погода там сейчас замечательная. Я говорил с приятелем по телефону. Солнце и…
— Уборная? — через силу проговорила она.
— В самом конце коридора, на двери написано. У тебя есть халат?
Он выжидающе смотрел на нее. Ее чемодан стоял у стены. Она и не знала, что кто–то поставил его туда.
— Послушай, я попрошу Ольгу принести тебе халат. В бане их целая куча. Немного роскоши нам не повредит, верно?
В ту же минуту ей стало ясно, что он один из тех. Он тоже принимал во всем участие. Наверное, она догадалась об этом, как только он вошел в комнату. Кружка была слишком тяжелая. С большим трудом Дорте поставила ее на тумбочку. Рука у нее все еще дрожала. Она спрятала ее под одеяло.
9
Стемнело, и злобно лаяла собака. Под колесами захрустел ракушечник. Яркий свет пробился сквозь плотные шторы. Хлопнула дверца машины. Дорте подошла к окну. Схватившись за подоконник, она стояла так, чтобы ее не увидели с улицы. Луна среди туч, огромных, как мешки с соломой, казалась сухим грибом. Лысая макушка Хозяина Собаки при свете дворового фонаря сияла как нимб. Люди вышли из трех машин. Две девушки. Одна, шатаясь, шла между двумя мужчинами, то ли она была пьяная, то ли больная. Другая спокойно шла рядом.
