Андрей Войновский - Врачеватель. Олигархическая сказка
– Я смотрю, ты хорошо стал выглядеть. А ну-ка, в профиль повернись. Помолодел, что ли? Точно, помолодел. Вот Гадюкин! Ну ты посмотри, все кругом молодеют. Одна только я высыхаю от этой действительности.
– Не прибедняйся, ты у нас по-прежнему дама чеховского возраста.
– Бальзаковского, неуч. А еще есть тургеневские женщины, двоечник.
– Ты же знаешь, что у меня в школе по литературе всегда был натянутый трояк, а высыхаешь ты не от действительности. Скоро вообще засохнешь, если будешь курить одну за одной.
– А какие у меня радости в жизни? Севка, паразит, последнюю сессию провалил напрочь. Я ему сказала: «Больше за тебя, засранца, просить не буду. Выкручивайся сам». Вот ты мне, Пашка, ответь – я что, трехжильная? Одна всех тащу на собственном горбу. Сына обеспечиваю, родителей… Ну это ладно, но тоже обеспечиваю… Мужа – и то обеспечиваю!
– Так ни хрена и не делает?
– Ни хрена! Но с очень гордым видом. Я ему еще по гроб должна, что он со мною мучается. С чего мне быть веселой?
Пал Палыч обнял Нину Сергеевну.
– Ну будет тебе, мать, не переживай ты так.
– Да ну их всех в задницу! Ладно, Пашка, пусти. Рабочий день начался, так что какие будут указания?
– Первое. Закажи нам с Ларкой на субботу первым рейсом два билета на Лондон.
– К Сережке? Вот это ты правильно.
– И я так думаю. Второе. Пока не придет нотариус – ко мне никого.
– Поняла. Кстати, о птичках. Я думаю, не считая двадцати шести бакинских коммерсантов, к тебе сегодня будет очередь побольше, чем в мавзолей в застойные годы. Будем фильтровать?
– Всенепременно.
– Есть такое дело. Пашка, прости…
– Чего?
– Я вижу, ты опять с утра не жрамши. Сказать, чтобы тебе чего-нибудь приготовили?
– Нинуля, не поверишь: трое суток во рту не было маковой росинки. И не хочу. Мне это нравится. Ты знаешь, когда кишка свободна от дерьма – как-то по-другому думается. А еще я второй день стою под ледяным душем. Как тебе?
– Да ты что? Ты, Пашка, как будто себя к чему-то готовишь.
– Не исключено.
Находясь в своем кабинете, Пал Палыч просматривал документы, заранее подготовленные Ниной Сергеевной, когда ровно в девять тридцать вспыхнула лампочка связи с секретарем. Он включил селектор.
– Пал Палыч, Эмиль Моисеевич Свирский.
– Просите, Нина Сергеевна.
В кабинет вошел худощавый, подтянутый, одетый с иголочки и убеленный сединами еврей. Пал Палыч поднялся со своего кресла и направился ему навстречу. Они пожали друг другу руки.
– Здравствуй, дорогой Эмиль Моисеевич. Точность – вежливость королей, – сказал Пал Палыч, посмотрев на часы. – Прости, что так рано вытащил тебя на воздух.
– Если рано, значит надо. А если надо, значит я здесь. Здравствуй, Пал Палыч.
– Присаживайся, старина.
– Благодарю.
Они сели за длинный стол для «нагоняев» напротив друг друга.
– Ну, как ты жив-здоров?
– Жив, хоть и не очень здоров. А точнее, совсем нездоров, но пока еще жив. Давай не отвлекаться, Пал Палыч. Не будем тратить на меня одного наше драгоценное время.
Эмиль Моисеевич достал из недр своего портфеля составленное им завещание. Как и полагается в подобных случаях, для оглашения такого рода документов он встал, поправил галстук, одернул полы пиджака и попытался придать своему виду максимальную серьезность и торжественность.
– Я… – начал было он, только Пал Палыч сразу, но не грубо прервал своего нотариуса.
– Моисеевич, дорогой, не первый год друг друга знаем. Обойдемся без этих формальностей. Я, такой-то, будучи в здравом уме и твердой памяти… Завещаю все движимое и недвижимое… В случае моей внезапной кончины… Видишь, все знаю. Давай бумаги, сам прочту. Посиди лучше, отдохни.
– Да я и не устал еще. Не успел, – сказал Эмиль Моисеевич, садясь на свое место.
Пал Палыч очень внимательно, но быстро прочел текст завещания.
– Браво! Как всегда гениально. Точно и лаконично.
– Да что тут гениального? Все по клише. Как живем по шаблонам, так и работаем.
Пал Палыч подошел к сейфу и, открыв его, достал запечатанную пачку денег.
– Вот, Моисеевич, здесь тысяча, купюрами по двадцать долларов. Вы, евреи, не любите тратить помногу, поэтому для тебя очень удобно. Возьми, пожалуйста, и спасибо тебе.
– Я человек не бедный, – невозмутимо ответил Свирский. – Скопил кое-что на старость. На себя мне хватит. А внуков Бог не дал, так что деньги копить не для кого. К тому же за этот документ я денег с тебя брать не стану сугубо по принципиальным соображениям. Забери обратно. Скажешь Ниночке, пусть официально перешлют полагающуюся сумму на мой счет. Давай расписывайся, да я пойду. И в реестре не забудь, – сказал Эмиль Моисеевич, доставая из портфеля увесистый реестр.
Расписавшись, Пал Палыч отдал завещание Свирскому, который аккуратно вернул его обратно в недра своего портфеля.
– Еще раз спасибо тебе, Моисеевич. Тебя ждет машина и охрана. Клади эту бумагу в свой пыльный ящик.
– За машину благодарю, а вот охраны не надо. Зачем привлекать лишнее внимание. Тихо пришел, тихо уйду. Вот только насчет пыльного ящика ты не прав. Есть документы, которые нельзя хранить наряду со всеми остальными.
Пал Палыч подошел к телефону и нажал кнопку.
– Нина, не надо охраны. Только машина.
Они молча попрощались, и Свирский вышел из кабинета, закрыв за собою дверь.
Оставшись один, Пал Палыч вернулся на свое рабочее место и снова нажал кнопку соединения с секретарем.
– Да, Паша.
– Сергеевна, что у нас там на одиннадцать с Советом директоров?
– Процентов восемьдесят уже в курсе. Заерзали. Много вопросов задают.
– Это хорошо. Постараемся ответить.
– Паша, к тебе тут Линьков. С самого утра отирается.
– А это что за чудо?
– Партия «Мира и Возрождения». Он к тебе давно записывался. Каждый день звонил, справлялся о твоем здоровье. Не иначе как переживает за тебя. Так что мне приказываешь с ним делать?
– А зови его сюда. Сейчас я тебе подниму настроение. Только селектор сделай погромче.
В кабинет вошел политик. То, что это именно политик, догадался бы и даун. Если бы такое можно было прописать в уставе партии, то ему бы очень подошла татуировка на лбу, где строгим шрифтом было бы наколото: «Партийная дисциплина прежде всего!» Она бы неплохо гармонировала с пробором, шедшим от самого уха и аккуратно закрывавшим больше половины выстраданной лысины.
– Пал Палыч, утро доброе! Как наше драгоценное здоровье? – наигранно бодро произнес политик, умудрившись при этом слегка подпрыгнуть.
– Здоровье? Наше с вами?
Политик немедленно потерялся, не найдя что ответить. Пал Палыч помог ему выкарабкаться из этой непроходимой для Линькова ситуации.
– Вас как по батюшке?..
– Данилыч… Степан Данилович.
– Слушаю вас, любезный Степан Данилыч, – радушно сказал Пал Палыч, не предложив при этом стоящему в дверях по стойке смирно Степану Даниловичу присесть.
Задним местом почуяв неладное, Степан Данилович попытался сохранить в себе бодрость духа, но чем больше непринужденности хотел он придать своему поведению, тем громче сопел и чаще моргал глазами.
– Так ведь… Пал Палыч… Дела большие… Внеочередной на носу…
– Я так понимаю, у вас на носу новый лидер?
– Ну что вы! Как вы могли подумать? Авторитет Николая Николаевича непререкаем.
– То есть незыблем? – уточнил Остроголов.
– Так точно, – отрапортовал политик.
– А вот это правильно! Николай Николаевич – монолит. Так что же у нас тогда на носу?
– Съезд, Пал Палыч. Внеочередной съезд нашей партии по поводу экстренного принятия новой программы.
– Ах, съезд! – всплеснул руками олигарх. – Ну что же вы, как говорит мой знакомый, «голуба моя», раньше-то молчали? Вам денег, что ли?
– Естественно, – нервно улыбаясь, выдохнул Степан Данилыч, подпрыгнув во второй раз.
– Вы подходите поближе, Степан…
– Данилыч.
– Многоуважаемый Степан Данилыч, чего стоять в дверях при решении таких глобальных вопросов, жизненно важных для партии.
Нервная улыбка не сходила с подрагивающих губ Степана Даниловича. С надеждой на лучшее он осторожно подошел к столу, за которым сидел их главный спонсор, так и не предложивший ему стула.
– Ну что мне вам сказать, комрад Степан Данилыч. Все бы ничего, если бы не одно несущественное обстоятельство. Вы только представьте себе: сегодня, проснувшись рано утром, будучи в здравом уме и твердой памяти, я вдруг неожиданно понял – политика-то дело грязное. А вы как думаете?
Будто воды в рот набрав, второе лицо партии молчало и чувствовало, что «кандратий» не за горами.
– Хорошо, – продолжил Пал Палыч, – давайте разбираться вместе. Как мы называемся? Правильно. Партия «Мира и Возрождения». Начнем с того, что миром у вас там и не пахнет. Вы уже давно перегрызлись, как пауки в банке. А вот возрождаетесь вы только тогда, когда получаете от нас, в виде подачек, сворованные у народа деньги, которые прямиком идут на строительство особнячков в ближайшем Подмосковье, а также в предместьях Сочи, Анапы и Геленджика. До Средиземноморья вашей партии пока далековато. Масштабы не те. Вот и получается, Степан Данилыч, что мы, в отличие от вас, воруем куда честнее. Во всяком случае, за лозунги не прячемся и не декламируем на всех углах любовь к Отечеству и своему народу. Так зачем же мне давать вам деньги, дорогой вы мой, на уже третий по счету, хотя пока еще и недостроенный дом? По моим данным, третий. Я не ошибся? Зачем вам столько? У меня и то всего один.
