Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии
— Я же говорил, что все получится!
Из чего я заключил, что и он приложил усилия для перевода его в другой род войск. Не спрашивая ни у кого разрешения и не обращая внимания на меня, как если бы я был чем-то вроде призрака, он сбросил пальто и устремился к большому столу, стоявшему в углу гостиной. Это и была очевидная цель его визита, поскольку он, не теряя ни минуты, отыскал какие-то бумаги, и, убедившись, что это именно то, что ему нужно, быстро отделил их от груды других бумаг и папок. А затем обратил довольный взор на Дори, сказав ей:
— Ну вот… теперь я могу спать спокойно.
Жестокий приступ кашля помешал ей ответить, и когда все ее усилия не помогли ей унять сотрясавшие ее спазмы, она вспомнила о принесенных мною таблетках и, протянув руку к Хишину, показала ему их, который не сказал ничего, кроме того, что это очень сильное средство от кашля, которому всегда отдавал предпочтение Накаш, и что оно вполне может быть рекомендовано…
— Подождите, не уходите еще, — сказала она своему старому другу, который не проявлял никаких признаков того, что хочет уйти. — Давайте все выпьем чаю.
И, попросив Эйнат включить электрический чайник (напомнив ей, что штепсель должен плотно входить в розетку), она удалилась в свою спальню, чтобы снять свои промокшие, грязные башмаки, к которым прилипли осенние листья, в то время как Хишин заканчивал изучение этикетки на бутылочке с лекарством, не произнося при этом ни слова и полностью утонув в кресле, не выпуская из рук своих бумаг и намеренно игнорируя мое присутствие, словно я и на самом деле превратился в привидение. За последний месяц он еще больше похудел, а лицо его обрело новые черты, которые, несмотря на все то, что произошло, нравились мне.
Из спальни Дори до нас донесся ее кашель, Хишин перестал читать и прислушался. Слабая улыбка прошла по его лицу, как если бы он ничуть не сомневался, что кашель это не был вызван естественными причинами. Наконец его глаза встретились с моими, и он неожиданно спросил самым обыкновенным тоном, как если бы он просто продолжал начатый разговор:
— Так что там утром случилось с Левиным? Что вы такое нашли, из-за чего стали трезвонить ему прямо из операционной? — Но прежде чем я смог что-либо ответить, он остановил меня, предупреждающе помахав, ладонью. — Ничего, — быстро произнес он. — Ничего. Все в порядке. Только не начинайте засыпать меня своими цифрами. Я знаю. Вы правы. Вы всегда правы. Но ради бога — оставьте профессора Левина в покое. Что вам от него нужно? И почему нужно было ему звонить?
— Я не звонил ему, — сказал я, пытаясь защититься. — Я звонил на этаж, а он взял трубку и велел вернуть больного обратно в палату.
— Хорошо, хорошо. — Хишин снова помахал рукой и продолжил неприятным голосом: — Забудем это. Но на будущее — оставьте его в покое. У него сейчас очень тяжелый период. Он боится собственной тени и выходит из себя при малейшем намеке на критику, особенно от вас.
— От меня?! — Крик удивления невольно вырвался у меня, и крик этот, несмотря на всю его естественность, означал также мое понимание того факта, что профессор Левин попросту боится меня.
— Да, от вас, от вас, — нетерпеливо, и даже с гневом подтвердил Хишин. — Почему это вас так удивляет? С самого начала той злосчастной операции, со всеми этими вашими правильными, увы, диагнозами… все это запало ему в голову, и теперь он ни о чем, кроме вас, думать не может. Прошу вас не говорить с ним ни о чем. Ни о медицине, ни о чем-либо еще. Просто не попадайтесь ему на его пути. Он совершенно вышел из-под контроля. Не владеет собой. Мы чудовищно схватились сегодня.
Изумление, охватившее меня, было столь велико, что я не мог сообразить, с чего мне начать. Наряду с сильнейшим смущением, которое слова Хишина вызвали во мне, я ощущал еще и удовольствие, испытывая странное удовлетворение. И хотя не совсем понимал причину, по которой Хишин взорвался, я знал, что сохраню его уважение, если сумею держать язык за зубами.
Дори, войдя в комнату, где мы сидели, снова сильно закашляла, заставив нас обернуться. Она переоделась и выглядела довольно странно в белой кофточке и толстых шерстяных брюках, со старыми шлепанцами на ногах и шарфом, обмотанным вокруг шеи, — как если бы она еще не знала, чего ожидать от наступающего вечера или людей, которые собрались здесь и были ей дороги и близки. Я поднялся со своего места, пылая любовью, готовый начать свою битву здесь и сейчас, но меня окружали люди, которые обязаны были в подобном случае защитить ее, отослав меня прочь. Я ждал Микаэлу, которая долл<- на была вот-вот присоединиться к нам, что она вскоре и сделала вместе с Шиви, висящей на своих стропах, встревоженная и полная любопытства, несмотря на ее долгий, полный деятельности, день, как если бы она уже сейчас начала свое путешествие в Индию.
Большие сияющие глаза Микаэлы обвели комнату, глядя на Дори столь пронзительно, что я испугался, как бы она во всеуслышание не объявила о моей любви, и внезапно я почувствовал непреодолимое желание как можно скорее убраться отсюда. Эйнат уговаривала Микаэлу присесть и выпить чашечку чая, но я железным голосом отклонил ее предложение:
— Хватит. Нам пора. Шиви весь день не была дома, а твоей матери пора в постель.
Я посмотрел на Дори, которая опять зашлась в кашле, но по- прежнему упрямо отвергала любое лекарство. Эйнат, не дожидаясь ответа, едва не плача, снова попросила Микаэлу не уезжать. Только ли намерение Микаэлы вновь отправиться в Индию восхищало Эйнат и тянуло ее к моей жене, или было еще что-то помимо этого? Было нечто, задевшее мое сердце, в том, как Эйнат взяла Шиви, и, достав ее из «кенгуру», стала баюкать, качая на руках.
Микаэла оказалась в затруднительном положении. Она была готова отозваться на умоляющий голос Эйнат и принять от нее чашку чая, не в последнюю очередь потому, что это давало ей возможность удовлетворить ее любопытство в отношении женщины, с которой я прошлой ночью дважды предавался любви. Но она ощущала и мое возбуждение, и мое нежелание оставаться в этом доме. И поскольку она вся была переполнена радостью, связанной с приготовлениями к отъезду, то решила быть со мною предельно уступчивой, подчинившись моему требованию уехать, не откладывая.
И, как оказалось, я был прав, настаивая на скорейшем возвращении, потому что, когда мы оказались дома, и я развернул у Шиви подгузник, то обнаружил, что долгий день, проведенный ею с Микаэлой, не остался без последствий в виде красной сыпи в паху и между ножек. Я решил сам выкупать ее, и когда я сделал все необходимое, чтобы отправить ее спать, а Микаэла, утопая в собственных мечтах, погрузилась в ванну, я поднял трубку и позвонил родителям. Мне казалось неприемлемым, что с момента, как я бросил всему миру свой вызов, прошло уже двадцать четыре часа и никто еще моего вызова не заметил.
Поскольку было уже относительно поздно, я удивился, поняв, что мать в доме одна. Оказалось, что отец отправился на важную встречу с работниками Министерства сельского хозяйства. Его отсутствие подвигло меня на то, чтобы начать мои признания немедленно. Без блуждания вокруг да около, под плеск, доносившийся из ванной, я заговорил сразу о самой сути. Я хочу сказать им кое-что. Микаэла решила вернуться в Индию вместе с Шиви. Да, с Шиви. Стефани прилетит из Лондона, чтобы присоединиться к ним. Я остаюсь здесь. Да, до поры до времени. Не только потому, что в Индии ничто меня не интересует, но, в основном, потому, что все, что меня интересует, я нашел здесь.
Именно то, что я искал. Я нашел любовь. Любовь к замужней женщине, которая неожиданно стала возможной. Возможной в том смысле, что муж ее умер. Она старше меня, намного старше; и вы можете догадаться, кто это. Да, вы можете догадаться. Да, вы знаете, кто она. Если не знаете, я скажу вам. Так что вы узнаете. Да, это серьезно, и да, у меня хватит сил справиться с этим. Откуда я знаю? Я знаю, потому что скончавшийся человек поддерживает меня. Да, умерший муж. В каком смысле? В мистическом смысле, который я никогда был не в состоянии постичь. Не понимал и не понимаю. Но мне и не нужно понимать, поскольку все это происходит внутри меня.
Моя мать погрузилась в молчание столь глубокое, что мне пришлось отнять на время трубку от моего уха. Затем она сказала кратко (она была слишком интеллигентна, чтобы попытаться спорить со мной в эту минуту, особенно чувствуя мое перевозбужденное состояние)… Она всего лишь попросила меня не говорить ни слова моему отцу. Я, не раздумывая, обещал. Но одного моего обещания ей показалось мало, и она, впервые в моей жизни, попросила меня поклясться. И я поклялся ей жизнью Шиви, которой вскоре предстояло отправиться в долгое путешествие.
XIX
И теперь, поем того как этот окутанный тайной персонаж покончил с кашей, поданной ему молодой женой, и насладился видом трех смеющихся, перепуганных детей, бросающих крошки на подоконник, чтобы успокоить наглую, упрямую птицу, он поднялся, подхватил свой новый портфель, подаренный ему женой, и с подчеркнутой торжественностью расстался с семьей, после чего прошествовал на свою ежедневную работу. Судя по его статусу оплачиваемого экс- пациента хорошо известного заведения для душевнобольных, никакая реальная работа его не ожидала, когда он вышел в залитое солнцем сверкающее утро. Но тело его, которое могло бы принадлежать и танцору, облачившемуся в элегантный костюм, было переполнено распиравшей его энергией, и свернутый и подержанный его зонт начал выделывать в воздухе энергичные вензеля, как если бы этими движениями он, подобно дирижеру, управлял целым оркестром. Но ни перед кем не раскрыл он свое местонахождение, хотя вторая птица, преданно кружившая над его головой, все же целенаправленно вела его к подоконнику бюро путешествий, где он был тепло приветствуем служащими этого бюро, изнывавшими от желания узнать, куда это он собрался.
