Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО
После справедливой и принципиальной критики в адрес формализма, прозвучавшей на встречах руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства, кое-где подняла голову воинствующая серость, прикрывающая псевдоидейностью свою полнейшую профессиональную несостоятельность».
Выделен мною уже знакомый читателю штамп в полемике Максимова с «чуждыми элементами». В передовице много и других перлов, вроде: «...всяким попыткам разъять нерасторжимое положение марксистско-ленинской эстетики ...надо давать решительный отпор».
В начале 70-х годов Максимов неожиданно оказывается в лагере «воинствующей серости». Сидел он в этом лагере тихо, пассивно, в основном его можно было встретить, и я однажды встретил, на околодиссиденстких застольях. Запомнился он мне мирным, скучающим, пьяненьким.
И вдруг в 74-м году он делает дерзкое заявление для немецкой прессы, которое широко тиражируется в ФРГ. А именно, что социал-демократ Вилли Брандт, тогдашний канцлер ФРГ, за свою восточную политику детанта должен предстать перед международным трибуналом типа нюрнбергского!
Сахаров счел даже необходимым выступить с заявлением, в котором он решительно дезавуировал слова Максимова. Многие могут в чем-то не соглашаться с политикой Брандта, писал Сахаров, но большинство свободомыслящих людей в СССР, и он, Сахаров, в том числе, с большим уважением относятся к Брандту.
Вскоре после этого Максимов эмигрирует и тут же в кратчайшее время, как по мановению волшебной палочки, создает журнал «Континент» на деньги правого медиамагната Акселя Шпрингера. Выступление Максимова против Брандта было, очевидно, учтено этим меценатом, послужило этаким задатком.
На Западе Максимов принялся вновь чернить Брандта, а заодно и других левых (в понятии Максимова) деятелей, относя к ним, например, Генри Киссинджера! Так, в «Континенте» № 9, в колонке редактора он вновь предрек, что рано или поздно «политическим ханжам и лицемерам типа Киссинджера, Пальме и компании (в нее он включал также В. Брандта и Г. Белля. — В. Б.) придется ответить перед человечеством по всей строгости законов, принятых в свое время в Нюрнберге».
На этот раз возмущение Максимова вызвала деятельность упомянутой «компании» по... освобождению африканских государств от колониального ига! «Если в Африке случится худшее, кровь будущих жертв, — писал Максимов, — как и уже пролитая кровь сотен тысяч ни в чем не повинных людей во Вьетнаме и Камбодже, в первую очередь падет на них». То есть на «компанию» Киссинджера—Пальме—Брандта—Белля.
Как видим, с первых же шагов за рубежом Максимов начал дискредитировать российских диссидентов и эмигрантов в глазах западных демократических кругов. И уже этих первых шагов и заявлений Максимова, казалось бы, должно было хватить для всех эмигрантов демократической ориентации, чтобы понять, что представляет собой Максимов, и отстраниться от него. Но вместо этого элита новой эмиграции буквально стадом кидается под сень его руки. Помогают Максимову Солженицын, Синявский, ответственным секретарем «Континента» становится Игорь Голомшток, человек из группы Синявского. В редколлегию вступают А. Галич, Н. Коржавин. Разумеется, поддерживают Максимова и НТС с РНО, и клан «Русской мысли». В редколлегию «Континента» по приезде на Запад вступают Виктор Некрасов (занимая пост заместителя Максимова), Наталия Горбаневская, Василий Аксенов, Иосиф Бродский, Владимир Буковский, Александр Гинзбург, Петр Григоренко, Эдуард Кузнецов, Эрнст Неизвестный. К сожалению, вступает и Сахаров. Находясь в Москве, он, конечно, не мог знать всех нюансов ситуации в эмиграции. Но он не вышел из редколлегии и позже, когда линия журнала и его редактора стала уже известна в Москве. О своих расхождениях с Максимовым Сахаров писал на страницах «Континента», но в редколлегии продолжал оставаться. Возможно, сказались его стремление сохранять единство диссидентских рядов, его мягкость в отношениях с людьми и нелюбовь к «внутрипартийным» разборкам. Это, наверное, тот случай, когда продолжение достоинств превращается в недостаток.
Максимов между тем продолжал усиливать свои выпады против западных кругов, поддерживавших советских диссидентов, заодно очерняя и западную демократическую общественность в глазах читателей «Континента».
Знаменательным в этом отношении становится 19-й номер «Континента» (1979). Там Максимов, во-первых, печатает свой скандально знаменитый пасквиль на западное общество — «Сагу о носорогах». «Сага» эта посвящалась им Эжену Ионеско и соотносилась в своей «образности» со знаменитой пьесой последнего «Носороги». Состояла она из отдельных коротких очерков о западных общественных и государственных деятелях, которые аллегорически представлялись автором особями носорожьего стада. Никого из них Максимов трусливо не называл по имени, но было ясно, о ком идет речь.
«Из огня да в полымя, — жалуется Максимов во вступлении, — стоило уносить ноги от диктатуры государственной, чтобы сделаться мальчиком для битья при диктатуре социального снобизма! В известном смысле все то же самое: цензура, деление на своих и чужих, издательский бойкот, конформизм наизнанку, только под респектабельным демократическим соусом. И способ полемики тоже давно знакомый по душеспасительным разговорам в кабинетах Старой площади: ты ему про конкретные факты, а он тебе про угнетенных Африки и классовую борьбу» (с. 21).
Это, значит, опять камень в огород Генриха Белля! Ему посвящена и отдельная «новелла» в «Саге». Для молодых читателей напомню, что Г. Белль, нобелевский лауреат по литературе, христианский писатель, антифашист и правозащитник, очень много делал для защиты преследуемых в СССР диссидентов. Когда Солженицын был выдворен на Запад и доставлен под конвоем на советском самолете во Франкфурт-на-Майне, то встретил его на аэродроме Генрих Белль, и первое время Солженицын жил у него в доме, а потом, разумеется, совершенно порвал с ним.
И вот текст о Белле в «Саге»: «С этим мы только что познакомились. Тих, вкрадчив, с постоянной полуулыбкой на бесформенном или, как у нас в России говорят, бабьем лице. Глаза грустные, немигающие, выражаясь опять-таки по-русски, телячьи. Знаменит, увенчан. Усеян.
И так далее, и так далее. Широко известен также разборчивой отзывчивостью и слабостью к социальному терроризму.
Битый час слезно молю его вступиться на предстоящем заседании ПЕНа в Белграде за погибавшего в то время во Владимирской тюрьме Володю Буковского.
— Да, да, — мямлит он расслабленными губами,— конечно, но вы не должны замыкаться только в своих проблемах. В мире много страданий и горя, кроме ваших. Нельзя объяснить индусской многодетной женщине ее нищету феноменом ГУЛага. Или посмотрите, например, что творится в Чили. Я уже не говорю о Южной Африке...
«Господи,— пристыженно кляну я себя,— что ты пристал к человеку со своими болячками! У него сердце обливается кровью за малых сих. Ведь каково ему сейчас в роскошной квартире (выделено мною, как пример низости Максимова. Никакой роскоши в доме Белля не бы-ло.В.Б.) со скорбящей душой, когда кровожадные плантаторы лишают несчастных папуасов их доли кокосовых орехов! Поимей совесть, Максимов!»
— И вообще, самый опасный вид насилия — это все-таки эксплуатация. Прежде всего надо справедливо распределить материальные ценности. Вы же христианин, — он даже откидывается на спинку кресла, считая этот свой довод неотразимым, — Христос тоже прежде всего делил хлеб.
В отвердевшем, с горячей поволокой взгляде его — торжество уверенного в себе триумфатора. И невдомек этой закаменевшей во лбу особи, что Сын Божий делил Хлеб свой и добровольно, а он жаждет делить чужой, к тому же с помощью автомата и наручников» (с. 24—25).
Все это, разумеется, смесь лжи, клеветы и издевательства.
«Новелла» о Вилли Брандте. Напомню читателям, Брандт смолоду был антифашистом и после прихода к власти Гитлера бежал в Швецию и жил там до конца войны. Став после войны бургомистром Западного Берлина, он во время советской блокады Берлина организовал вместе с американцами, с Дж. Кеннеди, снабжение западных секторов города, в результате чего блокада потерпела крах. В качестве канцлера ФРГ во время визита в Польшу совершил исторический акт покаяния: стал на колени перед памятником жертвам восстания в еврейском гетто и от имени немецкого народа попросил прощения у евреев мира за нацистские зверства и Холокост. Всем своим поведением Брандт снискал свирепую ненависть советских властей. За политику разрядки напряженности ему была присвоена Нобелевская премия мира. Как и Белль, он боролся против колониализма. На мой и многих людей взгляд, включая А. Сахарова, Брандт был одной из самых светлых фигур среди государственных руководителей в истории Германии и мира.
