Мартин Андерсен-Нексе - Дитте - дитя человеческое
— Ну, этому, видно, не бывать, — горько засмеялась Дитте. — Но за комнату все-таки надо платить! Неужто малым детям погибать без призора только потому, что вы пропиваете их деньги?
— Стоп! Не говорите так! — в ужасе воскликнул он, отмахиваясь от нее руками. — Мне больно, что вы так ставите вопрос. Оставим невинных малюток в покое.
— Он стоял, глотая слюну, ища опоры, — так он был расстроен.
— Извините за беспокойство, — с трудом заговорил он. — Но мне ужасно больно, что вы ставите вопрос именно таким печальным образом… Малые дети… Фу, черт возьми!..
Он, шатаясь, побрел к себе. «Фу, черт побери!» — громко доносилось оттуда.
Затем он опять вернулся и заговорил, глядя на нее влажными глазами:
— Я свинья, а вы предобрая маленькая женщина. Да, да, именно так, не возражайте, пожалуйста!. И какая же вам за это награда? Поздравитель вас обманывает, родители ребятишек тоже надувают, а у вас не хватает духу вышвырнуть рас всех вон. «Небось не выгонит она тебя! — говорю я себе. — Ты можешь преспокойно пропивать деньги!» Признайтесь, мама Дитте, ведь вы все равно не вышвырнете меня? И если я завтра слягу, вы сварите мне овсянку, хотя бы вам пришлось веять в долг и воду и крупу? Вот это называется покровительством… прямо-таки попечительством о бедных. Боже мой, какой чудесной женой могли бы вы быть, и не выбрось я давным-давно из головы все эти глупости… Но теперь увольте, — Поздравитель не поддастся! Пожалуйста, не вздумайте вообразить себе что-либо подобное, вы понапрасну потратите порох! Нам тут не к лицу играть в несчастную любовь!
Дитте засмеялась:
— Что же вы, собственно, собирались сказать мне, господин Крамер?
— Что я собирался сказать? Да вот, — что я свинья. А потом еще относительно денег. Я вел себя довольно неблаговидно в тот вечер, советуя вам добыть денег неподобающим способом, не правда ли?.. Но мы не будем больше вспоминать об этом, не так ли? Зато теперь Крамер сделает для вас кое-что еще более неподобающее. Завтра же мы решимся на преподлую штуку ради мамы Дитте; она вполне заслуживает этого. Мы отправимся в Восточную аллею и поздравим ее милость с днем свадьбы.
Дитте в ужасе вскочила:
— Господин Крамер, уж не собираетесь ли вы пойти за подачкой к вашей бывшей жене? Я не хочу этого, слышите! Вы не должны этого делать!
Поздравитель так и залился смехом, наслаждаясь ее смятением.
— А мы все-таки пойдем к ней. Только не за подачкой, а с поздравлением, — понимаете? Изящный букет ее мужу! «Позвольте поздравить с достойной супругов Ангельский характер… знавал ее до вас!» Разве за это не стоит заплатить пятнадцать — двадцать крон, черт побери! Ну, спокойной ночи, милейшая! Теперь мы пойдем к себе и будем почивать сном праведных, а завтра уж поползаем на четвереньках! Фу, черт возьми!
На другой день в обеденное время Крамер явился и швырнул на стол пятнадцать крон.
— Вот! — сказал он злобно, метнув на нее пылающий ненавистью взгляд, и ушел.
Дитте хорошо понимала, чего стоил ему этот визит, — он ведь так тщательно избегал всех, кто был близок ему в лучшие времена. Он втоптал себя самого в грязь, чтобы помочь ей выйти из затруднения, сделал ради нее го, на что не шел даже ради столь желанной водки. Эго было необычайно благородно с его стороны!
Дитте стала ежедневно посещать швейную мастерскую и считала дни, когда наконец ей можно будет засесть дома с детьми и шить на заказ. Для этого, однако, ей не хватало самого главного — швейной машины!
— Надо тебе обратиться к подручному булочника, — советовала старуха Расмуссен. — Он дает деньги в рост, он ведь такой солидный человек.
Но Дитте по некоторым соображениям не хотелось обращаться к Лэборгу, она предпочитала иметь дело с совершенно чужими людьми.
После обеда она вышла и вернулась час спустя в большом волнении. Она побывала в магазине, где продавались швейные машины в рассрочку, с погашением долга еженедельными взносами.
— Знаете, бабушка, мне дают чудесную машину, — с восторгом заявила она. — Самую лучшую, какая нашлась в магазине. Они говорили, что могли бы продать мне и похуже, это было бы куда выгоднее, но они на это не пошли. Разве это не благородно с их стороны? Она обойдется мне в двести крон, при еженедельном взносе по четыре кроны, — через год она будет моей собственностью. Тут и проценты присчитаны, — наличными деньгами она стоит сто пятьдесят крон. Разве я не дешево сторговала?
— Конечно, если она стоит дороже, — сухо ответила старуха. Она вовсе не обрадовалась.
Уже к вечеру машину доставили. Она оказалась не совсем новой, вообще это была не та машина, которую Дитте выбирала. Но она была в порядке, хорошо шипа и — раз уже стояла на месте, то… Белошвейка приходила ее проверить, и покупку спрыснули чашкой кофе. Теперь только оставалось выплачивать еженедельно по четыре кроны, но это пустяки, была бы работа! Дитте с надеждой смотрела в будущее.
Теперь она стала работать дома, получая от белошвейки дюжинами выкроенные и сметанные воротнички, которые оставалось только сшивать. Крону в день о на уже могла зарабатывать, не запуская при этом своего домашнего хозяйства. Но, разумеется, на это просуществовать нельзя. Надо заручиться заказами непосредственно из бельевого магазина. И фрекен Йенсен обещала порекомендовать Дитте самому хозяину, как только она хорошенько научится шить.
Старуха Расмуссен ходила понурив голову, и, видимо, была чем-то удручена, стала больше держаться особняком. Как-то Дитте застала старуху в ее чуланчике всю в слезах. Оказалось, все из-за этой швейной машины!
— Теперь бедной старухе нечего больше делать на белом свете, — всхлипывала она. — А она так привязана к малышам!
— Да что вы, бабушка, что это вам вздумалось? — Дитте сама была готова заплакать. — Вам непременно придется помогать мне по хозяйству, разве я иначе справлюсь? А когда я начну работать самостоятельно, вам надо будет помогать мне и в работе — сметывать воротнички и тому подобное.
Старуха снова повеселела и стала опять приходить вместе с ребятишками, когда те забегали к ной, чтобы позвать ее к столу. А то последнее время она все сидела у себя, боясь быть в тягость.
— Эх, кабы мне выдали из попечительства пару новых башмаков. Я могла бы тогда относить и приносить тебе работу. Это сберегло бы тебе много времени.
Башмаки у старухи совсем износились.
— Надо попытаться, — сказала Дитте. — В худшем случае вы только получите отказ. Ведь не съедят же вас!
— С них все станется, — целиком сожрут! Благодари бога, что тебе не приходится иметь дело с попечительством о бедных.
— Ничего, как-нибудь, — уверяла Дитте. — Вы только настаивайте на своем праве. Они обязаны снабжать стариков обувью.
— Да, тебе хорошо разговаривать, сидя тут; не го бы запела, коснись дело тебя самой. Сперва стой в приемной навытяжку час за часом да жди, пока твои старые ноги подломятся под тобой, а там выскочит из своего кабинета этот чертов попечитель, положит на барьер свои лапищи и облает тебя прямо в лицо.
Старуха вся дрожала при одной мысли, что ей придется пойти в попечительство. Пришлось Дитте сопровождать се туда на следующее утро, а то старуха возьмет да обманет, — придет домой и скажет, что побывала. Настоящий ребенок!
Домой Расмуссен вернулась к концу дня, — пришлось ей все время простоять в приемной вместе с другими старухами, и она была совсем измучена. Дитте помогла ей снять верхнее платье и старые, насквозь промокшие башмаки, потом напоила ее горячим кофе, болтая о том о сем, чтобы подбодрить старуху.
— Ну, как сошло? — спросила она наконец.
— Хе!.. Обругали здорово, вот как сошло! Самого-то старшего попечителя не было, но обругать и молодые франты горазды. Сказали, что обувь была выдана мне в прошлом году и нечего мне то и дело клянчить. Уж не танцую ли я на балах? А когда я показала им, во что обута, они предложили мне пару деревянных башмаков. Если же я недовольна, то они могут отправить меня из месту жительства моего покойного мужа. Только этого не хватало! Сорок лет прожила я тут и гнула спину, работая на людей, а когда из сил выбилась, они ушлют меня куда-то, где у меня ни души знакомых нет!
Старуха расплакалась.
— Бедные мои ноги, они и так сплошь в мозолях, как же я буду ходить в деревянных башмаках?
— Ну, ну, мы как-нибудь выкрутимся, — утешала Дитте, целуя ее мокрые от слез щеки. — Полно, не плачьте! В субботу я наверняка получу деньги за Анну от ее отца! Вот и купим вам башмаки, бальные туфельки, бабушка!
Она, улыбаясь, заглядывала старухе в глаза.
— Да, ты добрая душа! Но откуда тебе-то взять? Тебе самой надо заткнуть десять дыр!
И вдруг она рассмеялась.
— На балах танцую! Ах, они, молокососы! Насмехаться над старухой семидесяти девяти лет!
