Наталья Копсова - Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов
– Зря на себя не наговаривай, ты такая совсем молодая. Я только как-то не успела тебя проинформировать, что эти три наши веселые и несравненные девушки постоянно сидят на ситалопраме, причем в самых лошадиных дозах. Ты, надеюсь, в курсе побочного эффекта подобной терапии? Нет, по твоим глазам вижу, что не в курсе. Так вот, они желают секса и только секса каждую текущую секунду своего существования и думают исключительно лишь об этом. Врачи, кстати, пробовали их перевести на другие виды антидепрессантов, на тот же толбун хотя бы, но никакие другие таблетки их уже не держат. Тогда все трое отчаянно пытаются покончить с собой, причем действуют при этом с необыкновенной, нечеловеческой изобретательностью. Пришлось медперсоналу на все махнуть рукой и смириться, пусть уж лучше будет так.
Я со вкусом позавтракала, съела все свои любимые пирожные и слегка поболтала с Гретой и другими соседями по столу о погоде предстоящей весны и прочей чепухе, однако мне было как-то не совсем по себе, а еще немножечко неудобно перед моей немецкой знакомой. Хотя вот пойди и пойми, отчего вдруг такие чувства?
Глава 44
С приходом настоящей, полноцветной и буйной весны мне, как всегда, стало намного легче, проще и веселее существовать. «Вот теперь-то, стало думаться мне, уж если и придет очередной удар судьбы, я приму его стойко и твердо, это ведь ничего, если все-таки поначалу самую чуточку подберусь и втяну голову в плечи».
Самое большое жизненное удовольствие мне доставляло бесцельное блуждание по живописным окрестностям Аскер Бада. Естественно, что мельница и водопад были мною посещаемы чаще всего. Один только вид монументальных серо-белых валунов, из которых людьми ли или же самой природой были сложены широченные каменные пороги, по которым с торжественным, свободным и гордым рыком ниспадали пенно-струйные потоки, рождая во мне благоговейное, полетное и возвышенное чувство.
В самом низу эти веселые потоки, ничуть о том не печалясь, с энтузиазмом разбивались на тысячи цикадами поющих ручейков и с нежным урчанием мягко текли дальше до дружеской встречи друг с другом. И столько щедрой, живой энергии выделял водопад, что, но это понятное дело, прудик, являющийся логическим итогом всего этого великолепия, ничуть не замерзал даже в самую суровую норвежскую зиму.
Удивляло меня лишь то, что сам пруд всегда имел совершенно спокойную, почти зеркально гладкую поверхность, по которой лишь время от времени пробегала трепетная, по-девичьи застенчивая рябь. Далее чуть зеленоватая вода по всему периметру пруда поэтично стекала вниз (невольно мне вспоминались школьные строки: «Фонтан любви, фонтан живой! Принес я в дар тебе две розы. Люблю немолчный говор твой и поэтические слезы. Твоя серебряная пыль меня кропит росою хладной. Ах, лейся, лейся, ключ отрадный. Журчи, журчи свою мне быль!»), а уже внизу она превращалась в весьма бурную и своенравную речушку, упрямо несущуюся вперед и вперед по крупным и круглым, как футбольные мячи, камням.
Нет, мне и впрямь не на шутку казалось, что водопад желает рассказать мне некую историю, что-то о насильно выдаваемой за нелюбимого замуж юной крестьянской девушке, но уловить смысл до конца я пока еще не была способна.
Сама же мельница, вся в окружении высоких и стройных, но уже старых сосен, представляла комбинацию архаичного бревенчатого сарая с массивными, явно пристроенными много позже четырехугольными колоннами из белого камня. Все сооружение венчала небольшая дощатая клеть красно-коричневого окраса с телевизионной спутниковой тарелкой на крыше, с боков же к мельнице примыкали огромного диаметра трубы и вместительные металлические контейнеры.
«И тогда, помолившись Богу и храбро предав ему в руки страдающую нежную свою душу, Сульвейг-Сольвейг закрыла глаза и без единого звука прыгнула вниз на камни», – каждый раз на этом месте просто как сущее наваждение лился мне в уши чей-то печальный шепот.
А еще я полюбила стоять на массивном, трехопорном, сложенном из тех же булыжников, очень каком-то провинциальном и необыкновенно милом мостике. Как мне было невероятно приятно всем животом прижиматься ко всегда теплым и будто бы живым поручням; обозревать неспешные воды, забываться в зыбкой игре отражений старинных бревенчатых построек на каменных столбах, чувствовать себя под защитой мощных, никак не менее чем столетних, деревьев.
Ах, надо же, теперь по многу часов я позволяла себе ничего не делать и при этом теперь нисколько не чувствовала себя виноватой бездельницей. Такое случалось со мной лишь в далеком детстве на маминой даче. Только смотреть, только вдыхать полной грудью чудесные весенние запахи, а еще иногда валяться на свежей, еще ярко-ярко изумрудной травушке-муравушке под пьянящим нежарким солнышком. Как же приятно совсем ни о чем не думать. А ведь месяц назад я целыми днями раздумывала исключительно о себе и своих бедах. Как страшно я о них тогда горевала, и какое же сейчас наступило блаженное облегчение!
Все глубже, дальше и больше я приучалась жить медленно, неспешно и несуетливо, время от времени надолго замирая от удивительного сердечного восторга, прямо посреди дороги заглядевшись, например, на кудреватые розово-сиреневые облака-лошадки или чутко вслушиваясь в нежный и тихий шепот мудрых и добрых деревьев…
От нашего санатория к церкви и затем к автобусной остановке вела красивейшая тенистая аллея, где вдоль аллеи с одной стороны бежала ее закадычная подружка: мелкая, но звонкая речушка, а с другой – кудреватые рощицы чередовались с плантациями неких посадок. Весна пришла, о Господи, хорошо-то как, и какое же наступает буйство чувств и красок в человеческой душе! Идешь, а водичка звенит себе по камушкам-колокольчикам, а в рощах на разные лады распевают-свистят счастливые птицы; женственно-нежный ветерок гладит по лицу и ласково путает волосы путника, и тут же клейкие молоденькие листочки шепчут ему свои вечные любовные признания – жизнь, несмотря ни на что, продолжается!
Церковка, та тоже хороша была необыкновенно: сложена из красно-розового кирпича, по-хорошему затейливая своими фантастическими башенками и стрельчатыми окошками; в весенне-летнее время с цоколя до крыши увитая вьющимися розами, а при ней журчит-мяукает фонтанчик в виде лесенки и стоят веселые леечки всех цветов радуги для полива пышно цветущих кладбищенских цветов.
С самого детства, сколько сама себя помню, питаю я особую склонность к пребываниям на кладбище, и не раз и не два там меня посещали удивительные видения, в моем собственном понимании совершенно необъяснимые каким-нибудь гипнозом или же там повышенной впечатлительностью личности.
Кладбище при норвежской церкви было настолько ухоженное и уютное, я бы даже назвала его домашним, что там прямо можно было умиротворяться и расслабляться хоть днем, хоть ночью. Вот единственное, чего не существует на западных кладбищах и никогда там не происходит, так это тех мистических происшествий и инфернальных загадок, тех леденящих душу предчувствий, что сейчас кто-нибудь этакий, с параллельного света, страшный и до жути интересный где-нибудь тут себя покажет или как-то по-иному даст знать о своем присутствии. В норвежских же местах вечного покоя можно быть абсолютно уверенным, что никто тебе и не покажется и не примерещится, а если и покажется по случайному недосмотру, то уж постарается никак и ничем себя не проявить либо из-за всем тут присущей вежливой отстраненности, либо же из-за вполне понятных опасений нарушить чужое индивидуальное пространство. Недаром в скандинавских сагах даже мертвые были обязаны подчиняться всем тем же общественным и моральным законам, что и живые, если уж умершим случалось по некоему неведомому недосмотру очутиться среди живущих. Интересно, что даже самые ужасные по нраву мертвецы в тех легендах ни разу так и не попытались поставить под сомнение такие строгие правила приличного общественного поведения. Видно, только в моих родных краях что ни мертвец – то вурдалак и хулиган.
На аскербадовском кладбище, впрочем, как и на остальных, очень аккуратненькие и совсем простые надгробия, большей частью ничуть даже не полированные, ровными рядами без затей располагались на высоком открытом и светлом холме. Аккуратно подстриженные кустарники, несколько вековых каштанов, ритмично чередующиеся сосенки и кипарисы, неизменные анютины глазки и разноцветная герань возле каждой могилки – вот и весь западный кладбищенский дизайн. Да, еще возле каждой могилки имеется фонарик, который с наступлением сумерек сам автоматически зажигается и начинает изливать во тьму свое мягкое, палево-розовое свечение – поэтому когда темнеет, на кладбище становится еще красивее, уютнее и романтичнее. Вдоль кладбищенских аллеек там и сям сверкают крашенные в белое невысокие деревянные скамеечки в окружении хора круглых модерновых неоновых ламп. Ну парк культуры и отдыха, да и только!
