Курилов Семен - Ханидо и Халерха
Косчэ-Ханидо насторожился. А Куриль закряхтел и поднялся на ноги.
— Тогда ты вожаком станешь, а я — кумаланом, — сказал он, прикрывая спокойствием раздраженность. — И я погляжу… Ты первым делом оленей раздашь всем людям, а потом караваны погонишь в Якутск. Захочешь холмы ситца, чаю и табаку навозить в тундру. Но пока твои караваны туда доберутся, бунтари без тебя разграбят все дочиста. И начнется мор и людей, и оленей. А тогда уж придется тебя провожать пинками… Пойдет? Мальчишки! — резко остановился он. — Если нет бога, то чутье у народа есть? Или народ сам себе враг?
— А ты хоть с одним ссыльным в жизни своей разговаривал? — закипел Ниникай. — Дураками считаешь их?..
И вдруг он словно споткнулся, оборвал речь. Зашевелилась сэспэ, и в тордохе появился шаман Кака.
Черт в спину толкает этого наглеца! Какой разговор оборвал!..
Косчэ-Ханидо чуть не вскочил, чтобы выпихнуть шамана обратно. Сдержался — только заиграл желваками скул.
ГЛАВА 18
Кака пришел ответить на вызов Косчэ-Ханидо. Окровавленная туша волка лишила его покоя. Не испещренная татуировкой половина лица была бледно-желтой, глаз с бельмом закатился вверх — и это говорило о том, что шаман взбешен до предела.
— Что тебе надо в моем жилье? — грозно спросил Куриль, вымещая на нем гнев: тут Ниникай задел его за живое, а под ногами еще это чудовище путается.
— Апанаа, — сказал шаман очень трезво, — там люди… Они требуют, чтобы я вышел к ним вместе с известным богатырем, твоим достойным сыном… Чтобы я при нем повторил раскаяние.
— Опять что-то задумал? — еще более грозно сказал Куриль. — Сам небось и собрал народ. Смотри! На этот раз со мной не сторгуешься… Ладно, идите, объясняйтесь с народом.
Косчэ-Ханидо глянул на Ниникая, как бы стараясь проверить, стоит ли быть настороже. Чукча моргнул глазом, который слегка прикрывала длинная челка волос. И Косчэ-Ханидо напряг икру правой ноги, проверив, на месте ли нож.
Они вышли.
И только они вышли, как Куриль тут же подскочил к потайной щели и отодвинул кусок шкуры. Он не видел происходящего возле тордоха, зато все хорошо слышал.
Странный народ столпился возле самого входа — одни старики и хорошо одетые парни. Косчэ-Ханидо насторожился, сразу сообразив, что дело серьезное. Старики хмурились, незнакомые парни косились. Косчэ-Ханидо придал лицу ленивое выражение и ничуть не изменился, увидев разгоряченного Пураму, быстро ставшего между ним и шаманом.
Кака перекосил лицо: у него что-то срывалось.
К толпе между тем подходили местные парни — юкагиры и чукчи, а за ними самый разный любопытствующий народ.
И Кака опустил голову.
— Что? — спросил Пурама толпу. — Хотите поглядеть на юкагирского богатыря? Поглядите. А что ж не поглядеть! Можно бы и подраться. Только он злой и дерется, как русский. Кого покалечит, тот всю жизнь будет молча сказки рассказывать о богатыре… Зачем людей столько собрал, Кака?
— Совсем не для драки люди пришли, — завертелся шаман. — Старики захотели, чтоб я еще раз раскаялся.
— А молодых зачем за собой приволок? Чтоб они увидели, как тебя раскаиваться повезут в Среднеколымск? Я слышал — впереди попа едут казаки.
— Ты ум потерял, Пурама, — перепугался шаман. — Я раскаиваться хочу. Нынче я светлый, как лед. А то пьяному не поверили.
— Кайся. Я тоже не слышал. Это мудрее, чем драка. Только не думай, что он тебя сразу простит. Может, он захочет пожаловаться исправнику.
Толпа напряглась в ожидании, еще не зная, что может произойти. Старики были готовы услышать какое-то ужаснейшее разоблачение, а молодые собирались устроить такой злобный, злорадный шум, а может и драку, что в суматохе встречи попа юкагирскому идолу-выскочке ничего не оставалось бы, как потихоньку скрыться без следа и примет. Угроза Пурамы и замешательство шамана-чукчи ничего не изменили и еще ни о чем не говорили — просто начинался скандал. Но толпа решительно ничего не знала о подоплеке дела, не знала, что для Каки означает упоминание о казаках и исправнике.
— Нинхай! — свалил шаман голову набок и плаксиво перекосил лицо. — Глупый я, плохой человек. Пью на старости лет, говорю — не помню что. Пустил сплетню. Выкинь из сердца обиду.
Ожидавшие хлебнуть горячего ветра вдруг получили в лица брызги холодной грязи. Толпа зашипела, не понимая, что происходит, но чувствуя, что шаману уж невозможно противоречить самому себе.
— Тут что происходит? Ты зачем нас позвал? — набросились на Каку старики.
А Кака, воспользовавшись этим шумом, склонился над самым ухом Косчэ-Ханидо и быстро заговорил:
— Сволочь, меркешкин. Долго буду жалеть, что не задушил тебя в тот день… — Но тут толпа стихла, стараясь расслышать его Слова, и шаман громче продолжил: — Вырви мой болтливый язык, нинхай, топчи мое лицо — твоя воля. Если этого мало — пей мою кровь, сейчас пей!..
В толпе кто-то с омерзением плюнул, кто-то сказал:
— Он одурачил всех нас, он сговорился юкагира превозносить!
А Кака ничего не хотел слышать. Снова склонившись к уху Косчэ-Ханидо, он опять зашипел:
— Двуногая ты собака. Не верь моим словам — я их обратно возьму, когда время придет. Я буду пить твою кровь. Своими пальцами задушу. И передай это все Курилю, если он не подслушивает. Игра начинается только. Ваши грехи — для меня сало, на котором я буду дальше жиреть… Прости меня, нинхай, прости. Пусть меня покарают юкагирские келе, пусть русский келе мне выбьет глаза, а ламутские оторвут язык. Пусть якутские келе отнимут мой бубен, если я даже не в своем уме повторю сплетню… Пятью пальцами молю тебя о пощаде…
Пока он так изуверствовал, Косчэ-Ханидо наливался невыносимой ненавистью. Его большие и распухшие от мороза пальцы свернулись в огромный кулак. На эту вспышку вражды Косчэ-Ханидо сам вызвал шамана, подбросив ему волка с перерезанной глоткой. Но он считал, что Кака поймет силу его ненависти и испугается. А он не испугался. И сейчас было самое время ударить его: нет же иного способа образумить шамана-бандита. Тем более что на этот счет и договоренность была.
И он чуть не замахнулся. Однако пальцы его сами собой разжались.
Какой-то голос подсказал ему, что с этого нельзя начинать большую жизнь. Да тут кстати из тордоха выскочил Ниникай, а за ним спокойно вышел Куриль. Все, кто столпился возле самого входа в тордох, притихли.
— Что тут за шум? — спросил Куриль, обведя всех будто бы удивленным взглядом.
— Старые умные люди в игрушки играют! — зло ответил старый ламут. — Не достойно это, хозяин.
— Подождите, я ничего не знаю. Когда мне играть! Я вижу здесь почти всех женихов нашей красавицы! А вы-то чего пришли? Молодые, красивые, а бросились вот на эту тухлятину. Последнее дело — унижать соперника… Ты опять, Кака, хотел сплетню пустить, да испугался чего-то? Так я больше не потерплю. Собрал приезжих, которые не знают, что ты на обмане и злобе живешь. Говори о моем сыне что хочешь. Ну, говори!
— Э, чукчи! — смело пошел через толпу Ниникай. — Мы, может, прокатим его в тундру шаганий на пять и там бросим? Не бойтесь: он не шаман.
— Погоди, Ниникай, — громко сказал Пурама. — Я, однако, поеду встречать казаков, а если их нет — подамся к исправнику. Скажу, что Кака смуту начал.
И попятилась, поползла толпа в стороны, освобождая вход в высокий тордох.
Куриль повернулся и скрылся за дверью.
— Уезжай из стойбища, — задержался возле Каки Ниникай, направлявшийся за Курилем. — Или ночь для тебя будет очень холодной.
Круто повернувшись, Кака бросился в тордох Куриля.
А хозяин тордоха уже сидел у стола-доски и тянулся рукой к бутылке, которую успела поставить догадливая жена. Увидев Каку, он громко сказал:
— Э, сын, Ниникай, а ну дайте под зад этому человеку, которого нельзя назвать человеком.
— Куриль! — бросился к середине тордоха шаман и скорей упал на колени. — Это не я начал. Он, твой звереныш. Он заехал ко мне и бросил к ногам зарезанного, всего залитого кровью волка. Мы так не договаривались!
— Какого волка? — удивился Куриль, переводя взгляд на Косчэ-Ханидо, остановившегося у входа.
— Он обманывает, — ответил на его взгляд Косчэ-Ханидо. — Это не волк. Это его келе, его злой дух. Я убил его злого келе.
— Да вы что — черти! — стукнул Куриль дном бутылки о доску. — Откуда у него келе, и ты что говоришь, адо?
— Был у него келе, — серьезно стоял на своем парень. — Он его напустил на меня, когда я оказался в тундре один. Теперь его нет.
— Ха-ха-ха! — вдруг засмеялся Куриль, откидываясь назад. — Был и нету? А? Как же ты теперь-то будешь, Кака? — Он снова изменился в лице, потянулся к миске, взял из нее кость-мосол от бедра — и бросил ее шаману. — Держи. Это подарок мой.
— Зачем мне кость! Я не собака! — оскорбился Кака. Он бросил ее обратно на доску, повалив сразу стакан и бутылку.
