Дер Нистер - Семья Машбер
Сроли не проводил его к хозяевам дома договариваться об условиях, но оставил во дворе, возле Михалкиной сторожки, а сам отправился к детям Мойше Машбера. Встретив старшую дочь, он сказал ей:
— Я привел сторожа. Он пригодится вам и для другой работы.
Юдис молча согласилась; она одобрила бы все, что предложит Сроли, поскольку знала, что он имел право распоряжаться в доме так, как ему угодно, и что он по доброй воле от этого права отказался.
Сроли, прежде чем привести этого парня, несколько раз — то утром, то днем — наведывался во двор Мойше Машбера. Он ничего там не делал, не заходил в дом, ничего не предлагал. Никто не спрашивал, что ему нужно, чего он хочет, да и сам он не считал нужным объяснять цель своего прихода. Но теперь, после неоднократных посещений двора, Сроли счел необходимым зайти в дом и доложить, что он привел сторожа.
Сообщение это было воспринято не как приказ и не как совет, который принимают с благодарностью, — оно было встречено довольно холодно и равнодушно, так как всем, особенно дочери Мойше Машбера, хозяйственные дела были безразличны: с тех пор как скончался Михалка, Юдис и в голову не приходило заменить его кем-нибудь… Обходились без него — так же, как обходились с одной прислугой, да и для нее работы не хватало.
Теперь, когда в дом привели еще одного человека, никто ему не обрадовался… И все же он остался, Сроли его нанял и привел сюда. Для чего? Возможно, в Сроли дрогнула хозяйственная жилка, когда он увидел запущенный двор — не подметенный, не убранный — и сад, который летом останется без присмотра. А возможно, это был лишь каприз Сроли: наверное, парень ему чем-то понравился и, глядя на него, таскающегося по базару в потертом плюшевом клобуке зеленоватого цвета, Сроли решил, что эта облезлая и пришибленная личность под стать неухоженному и запущенному дому Мойше Машбера.
Как бы то ни было, Сроли взял его сторожем. И, показав ему Михалкин домишко, он перед уходом кратко объяснил парню его обязанности по дому и двору.
И хорошо, говорим мы, сделал Сроли, правильно поступил, потому что этот полублаженный парень как нельзя лучше подходил для дома и двора Мойше Машбера благодаря своей молчаливости и глуповатой, изредка блуждающей по улицу улыбке — такой же добродушной, как у всех людей не от мира сего, незлобивых и довольствующихся самой ничтожной долей, доставшейся им от земных богатств.
Многого ему и не требовалось: платья было не нужно, красоваться не перед кем, водить товарищество не с кем, разве что с кошкой или с приблудной собакой, а летом — с птичками в саду, которых он знал всех и по имени, и по голосу, и по песням, которые те распевали. Еды ему тоже почти не требовалось: парень довольствовался кружкой горячей воды с куском хлеба или булки, которые он утром и вечером получал на кухне.
Да, он пришелся ко двору и даже поладил с некоторыми обитателями дома Мойше Машбера — например, с Алтером, с которым он подружился с первой встречи, с первого взгляда и, не проговорив ни единого слова, молча и по-товарищески спелся.
Достойно кисти художника было зрелище, когда Василий (так звали парня), стоя в саду, куда он забрел без особой надобности, поднимал глаза и встречался взглядом с Алтером, стоявшим у окна на вышке. И тот и другой, несмотря на все, что их разделяло, чувствовали себя братьями: по-видимому, их объединяла общность судеб. Этот улыбчивый разговор без слов, когда один замер под окном и смотрит вверх, а второй глядит на стоящего внизу, был поистине достойной картиной.
Порой они встречались, и тогда между ними происходил короткий, малопонятный разговор, больше жестами, чем на словах. Василий поглядывал на Алтера своими голубыми, как полевые цветы, глазами, а Алтер отвечал ему тем же — дружескими взглядами своих еврейских черных глаз. Позже, летом, завязалась дружба между Василием и Мееркой, выражавшаяся в том, что мальчик часами просиживал с Василием, не вымолвив ни слова — и потому, что Меерке был незнаком язык, на котором говорил Василий, и потому, что с Василием не о чем, собственно, было разговаривать. С ним хорошо было сидеть в тени под деревом или лежать, слушая, как Василий что-то напевает себе под нос на церковный лад или беседует с птичками на птичьем наречии, так что невозможно было отличить, кто поет, а кто — подражает.
В общем, Сроли неплохо сделал, что привел сюда этого парня. Но потом он сделал еще кое-что, относительно чего мы и сами не знаем, хорошо это или плохо.
Спустя несколько дней после того, как бывший послушник появился во дворе Мойше Машбера, Сроли снова пришел в дом Мойше и, застав Юдис в столовой одну, завел с ней разговор. На сей раз он позволил себе держаться свободнее и не ворчал, поглядывая из-под козырька. Он сел и ласково, как говорят с больным, которому не хотят причинять беспокойства, спросил:
— Знаете ли вы, что ваш отец должен мне денег?
— Знаю, — ответила Юдис, с удивлением глядя на него.
— А знает ли вы, — продолжал Сроли, — что дом переписан на мое имя и что я мог бы вести себя здесь как хозяин, но не делаю этого?
— Конечно, знаю, — ответила Юдис растерянно, опасаясь, как бы в добавление ко всем бедам неожиданно не выплыла новая. Она пристально смотрела Сроли в глаза, как бы желая угадать, с каким намерением — хорошим или дурным — он задает эти вопросы. — Конечно, я знаю, что вы поступаете так, как другие на вашем месте не поступили бы. Знаю, как же…
— Так вот, — перебил Сроли, не давая ей закончить фразу. — Представьте себе, что я, скажем, женат и хотел бы — нет, не весь дом, а одну только комнату занять и поселить в ней свою семью. Как бы вы отнеслись к этому? Имели бы вы что-нибудь против?..
— Нет, что вы! Вы имеете право занимать столько комнат, сколько вам угодно, никто не вправе вам запретить. Но… — добавила Юдис в недоумении, — насколько мне известно, у вас, кажется, нет никакой семьи.
— Да, правда, своей семьи нет, но есть очень близкая, о которой я должен позаботиться.
— Ну что ж, пожалуйста! — сказала Юдис с облегчением, услыхав, что речь идет не обо всем доме, а только о его части, всего об одной комнате. — Пожалуйста, на здоровье… Давайте посмотрим, выберите то, что вам подходит, и можете хоть сегодня или завтра привести сюда того, кого вам нужно…
Когда Юдис говорила это, слезы навертывались ей на глаза, и она всячески старалась сдержать их, чтобы Сроли не заметил. Но Сроли заметил и потому провел выбор комнаты осторожно, очень осторожно. Выбирал недолго и остановился на самой маленькой, расположенной в дальнем конце дома и не слишком связанной с остальными комнатами, чтобы новые жильцы не мешали старым. Потом Сроли ушел, не произнеся больше ни слова.
Покончив с визитом к Юдис, он отправился в ту часть города, где жил Михл Букиер, нашел его жилище и, нагнув голову у низкого входа, вошел в дом. Здесь он задержался, потому что, видимо, довольно долго беседовал с вдовой Михла: ее пришлось уговаривать, убеждать, просить, чтобы она согласилась на то, чего она никак не могла ожидать и что не укладывалось у нее в голове.
— Как это? — недоумевала она, выслушав предложение Сроли. — Зачем к ним? Для чего в такой богатый дом? Не лучше ли оставаться здесь, где я привыкла жить, лишь бы я могла платить за квартиру?
— Но ведь вы не можете… — сказал раздраженно Сроли. — В том-то и дело, что там вы будете жить бесплатно.
Само собой разумеется, что, выслушав последние слова Сроли, жена Михла Букиера должна была согласиться.
На следующий день Сроли въехал с подводой во двор Мойше. Из дома Михла вынесли убогую мебель: ветхий, рассохшийся шкаф, деревянные кровати, изъеденные шашелем, диванчик с набитой сеном спинкой и тому подобные домашние вещи, на которые уселись верхом младшие детишки Михла — мальчик и девочка. Вдова и старшая дочь шли пешком позади телеги, а возчик и Сроли шагали впереди, направляясь к дому, где никогда еще не видали такой со всех сторон выпирающей нищеты.
Вероятно, заранее было условлено о времени, когда прибудет воз с мебелью и людьми: как только он показался, Юдис вышла за ворота — так выходят, чтобы встретить и принять желанных гостей. Надо полагать, Юдис сделала это не слишком охотно. Ей, конечно, хотелось проявить великодушие и встретить новых жильцов с приветливой улыбкой на лице. Однако, увидав жену и детей Михла Букиера, а также мебель, им принадлежавшую, она не удержалась и обратилась к Сроли как дочь богача:
— К чему все это? В доме достаточно мебели, хватит и для новых соседей. Зачем это? — спросила Юдис, указывая на подводу. Это должно было означать: до сих пор она уступала Сроли, а теперь пускай он послушает ее.
Ей, конечно, было трудно: что касается самих новых соседей, то она, дочь богатых родителей, могла, скрепя сердце, принять их и постепенно привыкнуть к ним, но с тем, чтобы в доме находился весь этот нищенский хлам, она никак не могла смириться.
