Сергей Морозов - Великий полдень
— Майе уже известно о твоих похождениях, — услышал я у себя за спиной голос Мамы.
Я никак не ожидал, что она появится здесь и от неожиданности чуть не выронил чашку с кофе.
— Ты знаешь, Серж, — продолжала Мама, не скрывая своего презрения ко мне, — мы с дочерью были о тебе гораздо лучшего мнения.
Я смотрел на нее словно не узнавая. Неужели эта была та самая женщина, нежная и заботливая блондинка, Лань Львица, которую я знал полтора десятка лет тому назад?
— Ты, кажется, даже не понял того, — выговаривала мне Мама, — что тебя, дурачка, элементарно подставили. Нужно было только заманить тебя в этот вертеп. А тебе, наверное, показалось, что ты попал в райские кущи. Да, хорошую шутку он сыграл с тобой.
— Кто — он? — пробормотал я. — Какую шутку со мной сыграли?
Мама усмехнулась и показала глазами на Папу, который в этот момент пожимал руки каким то деятелям, группирующимся вокруг него и Феди Голенищева.
— Э эх ты, — вздохнула она, — взял и сам все испортил! Я тебе этого никогда не прощу. Я доверила ее тебе, а ты ее бросил. Теперь ни за что нельзя поручиться. Теперь жди любой беды. А ведь оставалось потерпеть совсем немного, и мы бы все устроили. Как ты теперь ей, девочке моей, в глаза посмотришь?
Я, конечно, молчал и ничего ей не отвечал. Не было в этом никакого смысла — отвечать. Да и, если честно, нечего.
— А она, эта лучшая подруга, — язвительно продолжала Мама, — снова выйдет сухой из воды. Теперь, поди, начнет строить из себя мученицу, святошу. Начнет грехи замаливать. Мне уже сообщили, что она в своем репертуаре — так и сорит Папиными деньгами. Вокруг Москвы черт знает что творится, а ей все ни по чем: снова принялась за переоборудование апартаментов. Не иначе, как решила все перестроить в скромном монастырском духе…
Я вытащил свою табакерочку и вдохнул ароматный табак. Медвежья шкура. Не больно.
Видя, что я не отвечаю, Мама махнула на меня рукой и отошла.
Монахи начали выносить из церкви иконы, оправленные в белые расшитые крестиками полотенца. Некоторые из знатной публики тоже пожелали нести иконы. Вот, наконец, появилась Спасительница и Заступница, Великодержавная. Бабки и юродивые бросились истово креститься. «С Богом!» — сказал о. Алексей, и под колокольный звон процессия с пением двинулась к выходу из Москвы — прямиком через центральный терминал.
Крестный ход совершался строго по всему периметру мегаполиса. Процессия старалась передвигаться кучно, не растягиваясь, но все равно расползлась на добрую версту. Мы переходили с одной улицы, примыкающей непосредственно к Москве, на другую. Несмотря на раннее утро, повсюду по пути нашего следования собирались громадные толпы народа. Это было довольно странно, поскольку, как известно, еще третьего дня Москва была взята в сплошное кольцо и отделена от Города «нейтральной полосой».
Впереди нас и по бокам двигались бойцы элитного спецназа и особые армейские подразделения. Они расчищали процессии дорогу и сдерживали толпу. Толпа не отличалась буйной активностью, но задние ряды напирали на передние, создавая давку. Враждебных выкриков почти не было слышно. Видимо, повлияла соответствующая религиозная атмосфера. Лишь изредка раздавались знакомые истерические выкрики, неизвестно к кому относящиеся, вроде «Фашисты!» и «Позор!» (хотя еще вчера все одинаково радовались свободным выборам), но в целом, как мне показалось, народ был настроен к мероприятию и к России сочувственно, и порядок удалось сохранять практически во время всего крестного хода.
Нечего говорить, что на общую атмосферу вокруг крестного хода самым тягостным образом влияла все усиливавшаяся канонада. Иногда удары и раскаты раздавались особенно сильно, так, что казалось, содрогалась земля, и тогда толпа разом поворачивала головы и смотрела вдаль. Кое где на горизонте высоко в небо поднимались зловещие черные столбы дыма.
Несколько раз предводительствовавший о. Алексей нарочно отходил к обочине — бесстрашно, по направлению к враждебным выкрикам, — и изо всех сил махал кропилом, обильно обрызгивая народ святой водой. Некоторые в толпе не выдерживали, начинали биться в корчах, эпилептически пускать изо рта пену и голосить. Несколько раз толпа все же начинала буйствовать неумеренно, преграждала нам путь, и тогда дорогу расчищали пожарными брандспойтами, электрошоковым серпантином и небольшими взрывпакетами. Тех, кто был настроен слишком агрессивно, спецназовцы весьма оперативно и напористо вырезали из толпы, словно ломти из пирога и до поры укладывали лицами вниз и с руками, связанными за спиной специальной плетеной леской, а то и запаковывали сразу по несколько человек в тугую синтетическую сетку на манер кочанов капусты.
На каждом именном луче Москвы, соотносящихся с определенной стороной света, крестный ход останавливался на несколько минут, и совершалась молитва, каждение и крапление святой водой. Хор был невелик, но когда начиналось песнопение, толпа вокруг, даже самая буйная ее часть, благоговейно затихала. Пели как каноническое, так и приготовленное к случаю: «Боже славный, спаси и защити Москву, расточи врази ее…» Затем кое кто опять же падал или в обморок, или в корчах, но по большей части народ целыми рядами бухался на колени и принимался молиться и креститься. Стало быть, весьма сочувствовал благой цели мероприятия.
В хвосте процессии двигался специальный грузовик с мобилизационными щитами и плакатами. На ходу велась запись желающих в ополчение — якобы защищать Москву на ближних подступах. От кого и каким образом опять таки — Бог ведает. Но, как потом выяснилось, многие действительно записались.
Особенное впечатление произвело на народ когда наш новый правитель Федя Голенищев, маршал генералиссимус Сева Нестеров со всеми своими орденами, Папа, а также все прочие приближенные стали подниматься на специально сооруженный помост, украшенный ветками с молодой листвой, на коленях лобызали икону Спасительницы и Защитницы и крестились.
Мне, естественно, сразу припомнилась хрестоматийная мысль Федор Михалыча о том, что у нас в России ничего не может сделаться без веры. Хотя бы и в формальном ее исповедании. Может, оно и так, но в чем тогда заключается эта самая вера?
Вряд ли это имело отношение к тем корчам и обморокам, которые происходили в толпе. Может, это знание было привилегией избранных — власть предержащих? Но большинство из них только что вышедших в совершенном угаре с праздника из Шатрового Дворца, с трудом держалось на ногах и едва понимало, что происходит вокруг.
Я же, в отличие от многих, понимал, что происходит, но не чувствовал себя приобщенным к тайнам религии. Какая светлая и великая истина была ныне открыта людям? Была ли она вообще открыта? Тут, пожалуй, во мне говорило всегдашнее неразрешенное мое недоумение. Подобное я чувствовал не только по отношению к религии, но и по отношению, скажем, к философии и литературе. К кому были обращены духовные откровения? Тот же Федор Михалыч писал, конечно, не для литературоведов, а Ницше не для философов. И уж конечно, Библия, написанная под диктовку пророков и со слов самого Спасителя, не предназначалась для того, чтобы ее толковали и понимали исключительно одни богословы…
В общем, толпа, собравшаяся сегодня вокруг Москвы, не имела никакого единого и ясного представления о сути исповедываемой ею религии. Более того, если то, что она сотворяла в настоящий момент можно было назвать молитвами, то молитвы эти были также различными, иногда диаметрально противоположными. Кто то просил об умиротворении и тихой благодати, кто то о том, чтобы на голову врагам была пролиты тонны кипящей смолы и вонючей серы. Кто то молился о спасении Москвы, кто то о ее захвате, глумлении, разрушении.
Во время очередной остановки и молебна я оказался бок о бок с Папой. Мы ждали, пока о. Алексей произведет каждение.
— Ну, как ты, Серж? — вдруг поинтересовался Папа, глядя на меня с этим своим неподражаемым выражением, словно увидел меня только сей момент, словно мы не схлестывались с ним на ночном совещании и не выходили вместе из его офиса. Он смотрел на меня как ни в чем не бывало, совершенно по приятельски.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну как же, — удивился он, — как тебе понравились ее апартаменты?
Можно подумать, что с тех пор, как мы расстались с ним по пути к Альге, прошло не три дня, а полчаса, и вот теперь его живо интересовали мои впечатления… У кого из нас произошел провал в памяти?.. Более того, Папа еще делал вид, что вообще ничего не случилось — как будто ему было неизвестно о том, что я провел у Альги столько времени.
— Ольга у меня обожает всяческую экзотику, — продолжал он вполголоса. — У нее есть фантазия, не правда ли? Есть чувство стиля. Она умеет создать соответствующую атмосферу.
