Сол Беллоу - Приключения Оги Марча
Потом и Артур подхватил заразу и слег с гриппом. Тогда уже мне пришлось уступить ему диван. Но все равно, - сказала она, - я его люблю. С ним не соскучишься. И чем тяжелее нам приходится, тем больше значат для меня наши отношения. Ну а ты-то как? - Она зорко вглядывалась в меня, потемневшего на мексиканском солнце, постаревшего ото всех своих переживаний и перипетий, заключительным аккордом которых стала проломленная башка и полный крах в истории с Теей - страсть, выгоревшая дотла и оставившая после себя только прах и пепел.
Что ж, ведь меня предупреждали. Падилла, например, сказал мне при встрече:
- Господи, Марч, ну а на что другое ты мог рассчитывать, отправившись туда, да еще с этой твоей любительницей птиц? С девицей, которая ловит змей и уж не знаю, кого там еще! Удивляться не приходится. Понятно, почему ты вернулся таким. Не хочу растравлять твои раны, но мне кажется, ты получил по заслугам.
- Ну а что мне было делать, Мэнни? Я же любил ее!
- А разве любовь должна быть обязательно гибельной и вконец извести человека? В таком случае - на кой она нужна?
- Ты прав. Но дело в том, что я не любил ее в должной мере. Мое чувство было с червоточиной, чего-то в нем не хватало. Ему следовало бы быть более цельным и чистым. А все потому, что во мне есть какой-то изъян.
- О, дружище, знаешь, что я тебе скажу? - оборвал меня Падилла. - Ты слишком склонен во всем винить себя, и по причине не самого высокого свойства - из гордости и желания получить слишком много. Почувствовав, что чего-то не хватает, ты начинаешь угрызаться виной. А все это - одно воображение. Сейчас ведь как? Сейчас весь мир занимается тем, что исследует степень падения человека - насколько он может быть плох, - а вовсе не тем, насколько он может быть хорош и способен ли стать лучше. Ты в этом смысле отстаешь от времени, идешь не в ногу с ним, плюешь против ветра. Ты мог бы по крайней мере признать, как все плохо. Но и этого не делаешь. Кончай всю эту бодягу и возвращайся в университет.
- Наверно, я так и поступлю. Но еще не укрепился в своем решении.
- Так укрепляйся поскорее. По вечерам перед сном. Умеешь делать два дела одновременно?
Почти то же самое говорил мне Клем Тамбоу. Он уже готовился получить степень и выглядел очень солидным и взрослым - усы, сигара. Одевался он подобно журналистам из бедных газет, костюм его пах чисткой и чем-то очень мужским и холостяцким.
- Ну, большой мальчик, - сказал он мне при встрече, - вижу, что ты все такой же, каким был до отъезда.
Мы с Клемом понимали, как любим друг друга и сколько у нас общего - хорошие незлобивые парни, простые, что называется, соль земли, умеющие сочувствовать людскому горю и сами немало пережившие. Но я, по его мнению, связался с богатенькой, загулял, за что и поплатился. Вот на что намекал Клем, поскольку внешне я как раз изменился, и весьма сильно.
- Как идет борьба за достойную жизнь, Оги? - спросил Клем, будучи, понятное дело, в курсе всех деталей моей биографии. Только к чему этот насмешливый тон? Ведь я всего лишь пытался поступать как должно и по справедливости, я сломал себе голову на этом, мне вышибло зубы, я погорел, и погорел отчаянно, хромой никудышный воитель, ревнитель всего доброго и прекрасного, паладин любви, схоласт и строитель воздушных замков, возвышенный мечтатель, мученик высоких идей и в то же время жуир и сибарит. Чего ж тут смеяться? Плакать надо любому здравомыслящему человеку при виде того, как я после всего пережитого еще трепыхаюсь, не желая признать себя побежденным. А впрочем, прав и Клем со своим хихиканьем - ведь я не только жалок, но и смешон, а смех его - это смех сквозь слезы, как часто бывает в самых великих комедиях. Так или иначе, но я сидел растерянный^и несчастный, а Клем смеялся, смеялся в открытую. И я не мог его за это осуждать.
Знаете, почему, на мой взгляд, я удивлял окружающих своей странностью? По-моему, всему виной разделение труда. Специализация, профессионализм оттесняют людей, подобных мне, на обочину. Я не имел профессии, ремесла - не владел сваркой металла, не мог водить трамвай и удалить аппендикс, ну и так далее. Я обсудил эту мысль с Клемом, который со мной согласился. Клем не был лентяем и, как он мне сказал, в последнее время очень поднаторел в психологии, открывшей ему многое из того, что раньше казалось загадкой. О, он не обольщался на свой счет и по-прежнему относился к себе критически. Однажды он признался:
- Все мои знания и идеи я нахватал по дешевке, на распродажах.
Но все-таки сейчас он мог говорить с большей уверенностью. Он радовался моему возвращению и внушал мне, что я один из немногих истинных его друзей. Чистая правда. Я питал к нему самые теплые чувства. Однажды он заявился ко мне с предложением поужинать в кабаре «Восточный». Платить за мероприятие, конечно, должен был он, что его, однако, не смущало - он был рад оказать услугу симпатичному ему ближнему. Он придавал значение внешности и старался выглядеть достойно, хотя лицо его часто искажалось бурными эмоциями или он начинал громогласно хохотать, скаля неровные свои зубы; солидный консервативный костюм не скрадывал голенастости, а из-под банкирских брюк выглядывали худые ботинки и старые выношенные носки из дешевого магазина; под костюмом была фуфайка с высоким воротом, и несло от него табачным перегаром.
Мы отправились в «Восточный». Потолок там был расписан звездами, имитируя аравийское ночное небо. Мы послушали Милтона Берла с его «Не затопляй порог, река», посмотрели на вихлявшихся гибких, как резиновые куклы, танцоров в бархатных костюмах; потом через сцену проехали на машинках дрессированные собачки, за которыми следовал ансамбль девушек, игравших на волынках. Вначале было исполнено «Энни Лори», потом пошла классика: «Муки любви» и «Меланхолический вальс». Далее последовал гвоздь программы - фильм, но настолько паршивый, что мы с него ушли и занялись едой в ресторане. Стряхнув с себя одолевавшую его в кабаре смешливость и вновь приняв серьезный и солидный вид, Клем заказал большой китайский ужин - кисло-сладкую свинину с ростками бамбука, курицу по-китайски с ананасом, яйца «фу-янг», чай, рис, шербет и миндальное печенье. Мы с аппетитом поглощали все это, не прерывая беседы.
- А вот если предположить такое, - сказал Клем. - Плывем мы с тобой по Нилу к верхним порогам. Кругом зеленые поля с обилием пернатых - мальчишки стреляют в птиц из рогаток, все в цвету, а мы едим финики - ведь это, говорят, афродизиак - и любуемся на коптских красавиц на веслах, гребущих в такт колышущимся треугольным парусам. А плывем мы в Карнак расшифровывать древние пергаменты. Как тебе такая картина? Неплохо, а?
- Я же только что из Мексики - наелся экзотики.
- Понятно. Ты просто поспешил - так сказать, допустил фальстарт. Ты не был еще готов к такого рода вещам, а к ним надо идти постепенно, шаг за шагом. А ты бросился очертя голову, почему и потерпел поражение. Вот был бы ты египтологом, отправился бы по Нилу.
- Хорошо, согласен. И надо-то мне всего десять лет на подготовку.
- Ты посмотри на себя в зеркало - какой у тебя веселый и довольный вид после хорошей закуски. Лицо так и лоснится, сияет - настоящий хозяин заведения, хо-хо! Хорошее у тебя лицо, братец мой, просто прелесть!
- Единственное, что мне непонятно, - улыбнулся я, польщенный, - почему именно Нил?
- Как нечто исключительное, из ряда вон, - отвечал Клем. - Когда думаешь о тебе, всегда приходит в голову нечто особенное. Из разряда человеческих свершений. - Словарный запас Клема отличался большой академичностью,-а одним из словесных его пристрастий было «простимулировать», в смысле поощрить едой, лабораторную крысу, выполнявшую то или иное задание. Сейчас он, большеносый парень с крупными ноздрями и громким сердитым смехом, был по-королевски величав и непререкаем. - Ты же не принадлежишь толпе и не из тех паршивцев, которые только и знают, что подбадривать усталых гребцов - коптов, ведь правда? Ты личность выдающаяся, умеешь тонко чувствовать. В нашем паноптикуме ты точно ангел.
Я попытался сменить тему и отшутиться, но он воспротивился:
- Спокойно! Я еще не кончил. А под конец, возможно, ничего лестного для себя ты и не услышишь.
- Так зачем же ставить меня на пьедестал, если потом собираешься с него сбросить?
- Мы говорим о разных вещах. Сбрасывать тебя с пьедестала или вообще как-то принижать не принадлежит к числу моих, по выражению Фомы Аквинского, намерений первого ряда. Я не говорю и не считаю, что ты идеален, но нам, людям робким, идущим мелкими шажками, к несчастью, обыкновенным, слепленным, так сказать, из простого теста, ты как лучик, потому что являешься, словно на бал, веселый и светящийся надеждой. У тебя есть честолюбие. Но честолюбие твое какое-то слишком неопределенное. Ты недостаточно точен в своих желаниях. Надо быть поконкретнее. Как Наполеон. Как Гете. Или возьмем, например, профессора Сейса, действительно плававшего по Нилу. Так он и знал нильские берега вдоль и поперек! Все детали и особенности, имена, адреса - все на свете! Ведь тайна жизни заключена именно в особенностях и деталях!
