Белва Плейн - Бессмертник
Компания Стива. Все сердитые, размахивают руками, пылают праведным гневом. И должно быть, все жутко талантливые — судя по Стиву. Впрочем, с остальными Джимми не знаком, просто встречает их там и сям: то в аудиториях, то в парке, под деревьями. И везде они разглагольствуют, собирают слушателей. Среди них есть личности, известные по газетам, они попадаются на глаза журналистам то на слушаниях в Конгрессе, то на заседаниях комитетов бдительности, на маршах протеста, на забастовках. Они всегда недовольны, всегда в движении, в борьбе. Как, интересно, они успевают учиться, писать курсовые, дипломы? Когда-то же надо читать книги и учебники — даже таким гениям, как Стив… Странно…
— Близкие — это те, кто тебя понимают. Разве не так? — требовательно спросил Стив.
— Стив, ты умудряешься все перевернуть с ног на голову, все передернуть! Я же говорил совсем о другом, о семье! И любой прохожий на улице нутром почувствует, что я прав.
— Ага, нутром! Еще скажи про узы крови! Учишься думать кровью, точно фашист?
У Стива есть манера прикрывать в конце беседы веки: медленно-медленно, с какой-то даже издевкой он отгораживается от тебя — словно дает понять, что аудиенция окончена. В такие минуты хочется его ударить. А иногда Джимми смотрит на брата, на голубые жилки, что проступают на висках под тонкой кожей, и такая нежность щемит грудь! Даже к младшему братишке Филиппу нет у Джимми столько нежности.
— Я, между прочим, и не собирался домой на День благодарения, — добавил Стив. — Ты меня сам заставил.
— И напрасно, — тихо отозвался Джимми. — Ладно, на сегодня хватит. Пойду спать.
— Сном праведника, — хмыкнул Стив.
Сколько едкого сарказма! Словно по щекам отхлестал. Кого угодно доведет! Но и это — маска. Камуфляж. Брат, в сущности, беззащитен. Джимми понял это очень давно. И теперь вспомнил — это и многое другое.
Например, когда Джимми сломал ногу, Стив исправно узнавал для него домашние задания, подбирал в библиотеке книги, печатал его курсовую, кормил его мышей и поливал фасоль, которую Джимми выращивал для проверки закона Менделя… А совсем в детстве Стив совершенно сатанел оттого, что Джимми сильнее. Не сумев его одолеть, он впадал в такую ярость, в такое отчаяние, что Джимми попросту уступал ему — из жалости.
Я — должник брата. И его защитник. Звучит напыщенно. Но зато — чистая правда.
На следующий день Стив отправился в Калифорнию на слет борцов за мир. Джимми с облегчением вздохнул, а родители встревожились еще больше.
Нана пригласила Джимми и Джанет на обед. Видно, Джанет понравилась ей по-настоящему! Они сидели в залитой солнцем просторной столовой, и женщины болтали, словно сто лет знакомы. Он слушал вполуха: про семью Джанет, про колледж, про длину юбок в этом сезоне. И одновременно прислушивался к совсем иным голосам.
Сколько же раз он ел за этим длинным, идеально отполированным столом?! Все трапезы помнятся теперь торжественными, хотя среди них наверняка были и самые обыденные. И все же на память приходят пение, молитвы, цветы, дрожащее пламя свечей и неимоверное количество традиционной кисло-сладкой еды.
— Наскучили мы тебе своими разговорами. — Бабушкин голос прервал течение его мыслей.
— Нет, ничуть. Я просто замечтался. Вспоминал, как в праздники нас непременно наряжали в костюмчики, как было торжественно и церемонно.
— А ты? Томился? — с любопытством спросила Джанет.
— Ну, когда я был совсем маленьким, действо, конечно, завораживало. А лет с четырнадцати я умирал от скуки. Казалось, из-за стола уже никогда не выйти. Еле сдерживался, чтобы не зевать во весь рот.
— В четырнадцать лет легко впасть в тоску, — заметила Нана. — Но все-таки вспомни: это было красиво?
Да, очень. Теперь, вдали от семьи и детства, отрешившись от них во времени и пространстве, он вспоминал домашние праздники как самое дорогое. Пускай повторятся когда-нибудь, в его будущей жизни.
— Наверное, мама чувствует потерю острее, чем все мы. Праздники — это дедушка. Она была так к нему привязана. А папу молитвы и обряды тяготят, в нашем доме им места нет…
— Да, думаю, маме их очень недостает, — тихо и печально отозвалась Нана. — Как и мне.
Все смолкли.
Неожиданно Нана обратилась к Джанет:
— А ты религиозна?
— Да. Я очень дорожу традициями. И всегда дорожила.
Бабушка улыбнулась. И вдруг сказала:
— Джимми, раз все наелись, покажи-ка Джанет дом. Она хочет посмотреть.
Начали с музыкальной комнаты. На рояле стояли раскрытые ноты: «Гольдберг-вариации» Баха.
— Тут побывал Филипп, — определил Джимми.
— Да, заходил в воскресенье поужинать. Поиграл для меня немного.
— Помнишь, как даже кашлянуть нельзя было, когда он играл?
— Помню.
— При всем уважении к дедушке я все-таки не верю, что он понимал или хотя бы любил музыку.
Нана засмеялась:
— Ты прав.
— Но он благоговел, потому что играл Филипп.
До чего же неистовой и безоглядной была эта любовь. Джимми часто задавался вопросом: не тяготит ли братишку такое пристальное, неустанное внимание, необходимость играть на публику? Но тому, похоже, все было нипочем. Теперь Филипп учится в Джульярдской школе, и ему непременно нужна публика — иначе музыкантом не вырастешь. К счастью, он никакой не вундеркинд, а самый обыкновенный мальчик, вполне «от мира сего». Он даже лучше приспособлен к этой жизни, чем многие его сверстники: общителен, добродушен, миролюбив, то есть полная противоположность расхожему мнению о бешеном, неуемном характере музыкантов.
Они взобрались по лестнице в дедушкину круглую комнату. Кресла и портьеры еще хранят аромат гаванских сигар. На полках — рулоны с чертежами. На столе, в чашечке — свежие ноготки. Нанины цветы. Они обрамляют террасу и лужайку перед домом: бархатные, густо-оранжевые среди жемчужно-серого осеннего дня.
Джанет подошла к окну.
— Какой удивительный дом! — тихонько воскликнула она.
Джимми кивнул:
— Во многом он мне ближе и больше связан с детством, чем тот, где я на самом деле это детство прожил.
Дикий виноград наглухо оплел одноэтажную пристройку-библиотеку. Так разрастись он успевает не вдруг, а за жизнь целого поколения. Но уж разросшись, не поддается никакой силе, цепляется за крышу и стены — не отдерешь. И весь дом таков: стоек и непоколебим.
— Помню, однажды, совсем маленьким, я тут ночевал, — произнес Джимми. — В то время я ужасно боялся грома, а ночью разразилась страшная гроза. Ты, Нана, подумала, что мне страшно, и пришла в комнату, где я, разумеется, не спал, а лежал и таращился в темноту. Но отчего-то в этот раз мне совсем не было страшно. Ты так удивилась. А я сказал, что в этом доме ничего плохого не случается и бояться мне нечего. Помнишь?
— Нет! И рада, что ты сейчас рассказал. — Нана была очень довольна.
Вскоре они расцеловались на прощание и уехали. По дороге Джанет сказала:
— Джимми, у тебя такая чудесная семья. Особенно мне понравилась бабушка. Она… сильная, как ее дом. От нее веет каким-то постоянством, надежностью. Понимаешь? А я очень ценю постоянство, Джимми.
— Я тоже.
Джимми лежал на сбитых простынях, среди подушек, одежды и учебников, и смотрел, как одевается Джанет. Казалось, плоть его по-прежнему объята жаром, словно воздух, коснувшись тела Джанет, мгновенно доносил до Джимми ее тепло: согревал, обжигал, опалял. Он уже знал, какой тусклой станет сейчас его общежитская комнатенка, как одиноко будет ему здесь — до следующего прихода Джанет. За год он сроднился с нею, сросся каждой клеточкой, каждым ударом сердца, каждым вздохом.
— Не уходи, — сказал он.
— Джимми, надо идти! Иначе я не буду заниматься, а в четверг контрольная по химии.
— Мы оба будем заниматься. Я не стану тебя отвлекать.
— Ты сам знаешь, что заниматься мы не будем.
Он засмеялся:
— Ладно. Сдаюсь.
Она надела куртку:
— Все. Я пошла. Ко мне можно в пятницу. Соседка уедет на выходные к родителям.
— Хорошо. Погоди, я тебя провожу. Только надену что-нибудь.
Он подобрал разбросанную одежду: рубашку с пишущей машинки, брюки с пола.
— Джанет?
— Что, мой хороший?
— Мне очень стыдно за тот скандал дома. Надо же, угораздило в твой первый приезд! У нас и не бывает таких крупных ссор, честное слово! Так, иногда, по мелочи, если Стив заведется.
— Не переживай, я все поняла. Только мне было всех ужасно жалко, особенно бабушку. Она мне очень нравится.
— Еще бы. Ей, конечно, худо без деда… Она и вправду удивительный человек. Иногда ведет себя, будто принцесса из сказки — ну совсем не от мира сего. А другой раз думаешь: нет, эту даму не проведешь. Кстати, я говорил, что она большая театралка?
— Стив действительно бросит колледж? Как по-твоему?
— Думаю, да. Наверняка. Знаешь, — медленно произнес он, — Стив ведь у нас гений. То есть захоти он — был бы самым настоящим гением. Ему все дается: языки, математика — все! Я говорил, что он набрал на итоговом школьном экзамене чуть не восемьсот? Высший балл. А ведь он практически не учится! То есть учится, но куда меньше, чем я. Я же как зверь занимаюсь, корплю с утра до ночи. А у него уникальная память: прочтет страницу и она прямо-таки отпечатывается у него в голове. Потрясающе.
