Сергей Морозов - Великий полдень
— Что ты Ваньку валяешь! Ты все обо мне знаешь! Как и про каждого, кому выпало несчастье попасть в твою орбиту, — говорил я. — Тебе известно гораздо больше, чем дозволяет нормальное человеческое любопытство. Ты используешь для этого все возможные средства, ничем не гнушаешься: перетряхиваешь чужое белье, выворачиваешь нутро на изнанку. Тебе, наверное, действительно кажется, что ты наш строгий Папа, а мы должны быть твоими послушными детьми. Тебе и в голову не приходит, что это глупость, граничащая с подлостью. Ты, наверное, мнишь себя великим пчеловодом, который повелевает своими верными трудолюбивыми пчелами и собирает мед…
Мне во что бы то ни стало хотелось вывести его на чистую воду. Пусть все убедятся, что он превратился в настоящего маньяка. Если у кого то еще остались иллюзии насчет него.
— Но ты забываешь, — продолжал я, — что таким образом ты и сам попадаешь в перекрестье многих взглядов, и твоя собственная персона не такая таинственная и замкнутая, как тебе кажется… Мне, как и каждому здесь, тоже известно о тебе предостаточно. Поверь, гораздо больше, чем хотелось бы знать. Я давно заметил, что ты делаешься элементарно неадекватен…
Признаться, я все время ждал, что он не выдержит и вступит со мной в перепалку. Затронет как то мою личную жизнь. Вот тогда я ему выскажу еще кое что. И об Альге, и о Майе, и о многом другом. Но — странное дело! — чем больше я горячился и обличал его, тем спокойнее он становился. С его щек сошел румянец ярости, он дышал ровно. Если еще недавно я был уверен, что передо мной сумасшедший, маньяк, переставший контролировать свои поступки, то теперь, с каждой минутой я убеждался в обратном. Нет, он был отнюдь не сумасшедшим. Теперь на меня смотрел холодный и расчетливый человек. Но от этого мне, честно говоря, сделалось еще больше не по себе. Это я был сумасшедший, что связался с ним.
Он молчал. И, по видимому, был вполне удовлетворен моей реакцией. Может быть, он уже не слышал и не слушал меня. Размышлял о чем то своем. Просто ждал, когда я выговорюсь, не давая себе труда вникнуть в мои слова, словно это было какой то комариный писк.
В конце концов я действительно выдохся и был вынужден умолкнуть. Все молчали. Папа был погружен в свои мысли. Потом встрепенулся.
— Ну да, я все о каждом знаю, — кивнул он, — так оно и следует: мы ведь одна семья. Не стоит так волноваться, — усмехнулся он, — если ты по прежнему со мной, так и скажи: что ты, Папа, я с тобой. Вот и все, что требуется.
Он однако не стал дожидаться, чтобы я это сказал. Не стал настаивать. Ему это было абсолютно до лампочки. В один миг я вдруг сделался прозрачным и перестал для него существовать. Я и сам чувствовал, что все брошенные мной обличения выглядят в глазах присутствующих всего лишь нашей давней с Папой взаимной, по временам прорывающейся неприязнью, о причинах которой они могли иметь даже самые невыгодные для меня суждения, — вроде застарелого соперничества, не то зависти, не то ревности, — и еще Бог знает чего. А мои «резкие» слова, мои обличения звучали как проявление комплекса неполноценности, как заурядно мелкое брюзжание человека, которому не дано понять стихийного бытия сильных личностей. Еще, слава Богу здесь не было ни Майи, ни Альги. Я подозревал, что кое какие гнусные сплетни о моей запутанной личной жизни давно волочились за мной, словно неприглядный жирный след. Ему, Папе, как сильному мира сего, конечно, все прощалось. Я это видел. Получалось, что в данный момент он демонстрировал по отношению ко мне божеское терпение, даже душевное благородство и царственную снисходительность, а я неприглядно и мелочно колготился.
Наша внезапная пикировка увяла таким бестолковым образом, что мне было даже не с руки громко хлопнуть дверью. Папа смотрел куда то вверх, в черную пустоту и словно рассуждал вслух сам с собой. Во всяком случае было непохоже на то, что его слова обращены к тем, кто окружал его на берегу или к темным фигурам в лодках. Конечно, лучше всего мне было бы уйти, но поскольку я не сделал этого сразу, то уходить теперь мне показалось еще более нелепым. Кроме того, мне важно было узнать, о чем все таки шла речь на их совещании. В общем, я скромно отошел в сторонку и присел на берегу рядом с дядей Володей, который смотрел на меня чуть ли не с жалостью.
— Кто бы ни были мои враги, уж я до них доберусь, — продолжал распинаться Папа, обращаясь в пространство. — Я их научу общечеловеческим ценностям. Я им объясню, как вести себя в приличном обществе… Дурацкая компьютерная игра только звено в системе огромного заговора. Только часть плана. У них, видимо, разработана целая система мероприятий, направленных против нас, против меня лично. И система эта, надо признать, неплохо работает. Тут явно задействованы интеллектуалы. И я должен знать, кто в этой игре главный кукловод! Кто организатор! Я отобью у него эту охоту. Я так дам ему по рукам…
— Похоже, это не дело рук человеческих, Папа, — вдруг промолвил о. Алексей задумчиво и рассудительно. — Почерк то уж больно знакомый, бесовский почерк. Оттуда ветер веет, оттуда! Из самого логова. От самой гидры. Это Черт, Черт! Это сам Сатана!
— Будь это хоть черт, хоть дьявол, я до него доберусь, — решительно пообещал Папа. — Я закопаю и самого черта!.. Я давно иду по этому следу. Теперь все ниточки у меня в руках, я достану этих деятелей. Подумать только: им удалось устранить одного из самых ценных наших людей, самого руководителя службы безопасности — моего дорогого Толю Головина! И чьими руками? Руками несмышленыша, собственного сына. Какая безнравственность! Этого не прощу. За это сурово накажу. За то, что даже деток втянули…
Из дальнейших обсуждений, к которым время от времени подключался человек из секьюрити, который теперь замещал Толю Головина, а также Петрушка, я узнал о том, что, действительно, уже давно велось специальное расследование. До известного момента им руководил лично Толя Головин, Царство ему Небесное. Именно по его замыслу было решено до поры до времени не препятствовать развитию ситуации, не пресекать распространение пресловутой игры, чтобы таким образом добраться до мозгового центра, до главных заказчиков и вдохновителей. Методы расследования были избраны самые изощренные.
Теперь то мы увидели, к чему все это привело. Опасный эксперимент с не контролируемой экспансией «Великого полудня» зашел слишком далеко. Не говоря уж о том, что проблемы с бесчинствами в компьютерной сети совпали с общегосударственным кризисом. Когда было установлено, что злокачественное виртуальное новообразование, пустило корни по всей компьютерной сети, что были взломаны мощные шифры, препятствующее несанкционированному вторжению в секретные стратегические уровни сети — военные, банковские, промышленные отделы, — были приняты экстренные меры. Нужно было изолировать основных участников игры, то есть детей, наших собственных детей, которых теперь и собрали в Пансионе, лишив всякого доступа во внешнюю компьютерную сеть. Кстати, специально для этой цели в Деревне была смонтирована своя внутренняя, изолированная сеть, все ее блоки были тщательно проверены. С оставшимися участниками игры, которые находились вне Деревни, по видимому, было решено разобраться иными средствами.
Кто бы мог подумать! Особую, даже исключительную роль в этих мероприятиях исполнял наш друг детей — фантазер и щепетильный идеалист дядя Володя. Мне уже было известно об осведомительских, тайных надзирательских функциях, которые он исполнял по принуждению Папы и Толи Головина. Как выяснялось, этим дело не ограничивалось.
Из общения с моим Александром я немало почерпнул об особенностях «Великого Полудня». Точнее, об идеологии и атмосфере игры, которая формировалась и конструировалась в духе своеобразной детской цивилизации. Я уже не раз слышал от Александра о том, какое огромное значение участники игры придают принципу так называемой «правды». Этот принцип ставился превыше всего. Это было то, самое, чуть ни новое генетическое качество, которое отличало «патрициев» от «плебеев». Я прекрасно помнил диспут с сыном, когда тот заявил, что правда даже превыше любви, а меня, считающего иначе, в сердцах обругал «плебеем».
И вот теперь выяснялось, что первоначально эта идея (то есть идея «правды», — а еще точнее, правдивости) не свалилась с неба. Первоначально в «Великом полудне» не было заложено ничего похожего. Именно дядя Володя оказался тем человеком, который подкинул идею Косточке. Причем это было сделано отнюдь не случайно, а после специальных длительных консультаций с Папой и Мамой, для которых единственно важным во всем этом сложном «педагогическом» процессе было создание в детской компании определенных взаимоотношений. Таких взаимоотношений, которые наилучшим образом способствовали бы родительской осведомленности обо всем происходящем.
