Умберто Эко - Маятник Фуко

Диоталлеви тоже не имел ничего против в том смысле, что создавалось впечатление, будто жизнь все более теряла для него значение. Когда теперь я все вспоминаю, то осознаю, что мы тогда не замечали, с какой угрожающей быстротой он худел, и не раз приходилось видеть, как он сидел в кабинете, склонившись над какой-то рукописью, вперив взгляд в пустоту; мне казалось тогда, что ручка вот-вот выскользнет у него из рук. Это была не дрема, а крайняя степень истощения.

Однако существовала еще одна причина, по которой нас устраивало, чтобы Алье появлялся у нас все реже и реже, отдавал нам не понравившиеся ему рукописи и затем скрывался в конце коридора. На самом деле нам не хотелось, чтобы он слышал, о чем мы говорим. Если бы нас спросили, почему, мы ответили бы, что из чувства стыдливости или деликатности, ведь мы занимались пародированием метафизики, в которую он так или иначе верил. А, по существу, речь шла о недоверии, постепенно мы обрели естественное самообладание людей, которые осознают, что располагают тайной, и шаг за шагом оттесняли Алье в толпу профанов, поскольку мы все трое медленно и со все уменьшающимся количеством улыбок познавали то, что сами изобрели. Кроме того, как говорил Диоталлеви в редкие моменты хорошего настроения, теперь, когда мы создали настоящего Сен-Жермена, мнимый Сен-Жермен нам не нужен.

Внешне Алье не принимал нашей сдержанности на свой счет. Он весьма вежливо и изысканно приветствовал нас, а затем исчезал. С аристократизмом, граничащим со спесью.

В один из понедельников я довольно-таки поздно появился в издательстве, и ожидавший меня с нетерпением Бельбо попросил зайти к нему, пригласив также и Диоталлеви.

— Важные новости! — заявил он.

Он готов был продолжить, но тут вошла Лоренца. Бельбо разрывался между радостью от ее прихода и нетерпеливым желанием поведать нам о своей находке. Почти тотчас же раздался стук в дверь, и на пороге появился Алье.

— Не хочу вам мешать, прошу вас, сидите. Не имею права прерывать совещание. Хотел бы только предупредить нашу дорогую Лоренцу, что я нахожусь в другом конце коридора, у господина Гарамона. И надеюсь, у меня есть возможность пригласить ее в полдень на рюмку шерри в мой кабинет.

В его кабинет! На этот раз Бельбо вышел из себя. По крайней мере настолько, насколько у него получалось выходить из себя. Дождавшись, когда Алье закрыл за собой дверь, он сквозь зубы процедил:

— Ma gavte la nata!

Лоренца, которая все еще махала рукой вслед Алье, с веселым видом поинтересовалась, что это значит.

— Это на туринском диалекте. Означает: «вытащи свою пробку» или, если тебе так больше понравится, «извольте вытащить вашу пробку». Когда имеешь дело с чванливой и высокомерной особой, то предполагается, что ее раздувает от собственной спеси, словно воздушный шар, и что все это самомнение и спесь держат ее тело в надутом состоянии благодаря вставленной в сфинктер пробке, которая обеспечивает все это аэростатическое величие, а значит, предложив собеседнику ее вытащить, вы хотите, чтобы он выпустил из себя воздух, чему нередко сопутствует пронзительный свист и уменьшение внешней оболочки до жалкого состояния истощенного, бескровного призрака былого величия.

— Я не знала, что ты настолько вульгарен!

— Теперь будешь знать!

Разыграв обиду, Лоренца вышла. Я знал, что Бельбо от этого стало только хуже: вспышка гнева успокоила бы его, но демонстрация наигранной обиды заставляла думать, что и проявления страсти у Лоренцы всегда театральны. Наверное, поэтому он почти сразу же решительно произнес:

— Давайте продолжим.

Он хотел сказать, что пора продолжить работу над Планом, взяться за него серьезно.

— Что-то мне не хочется, — признался Диоталлеви. — Я себя неважно чувствую. Болит вот здесь, — он притронулся к животу. — Думаю, у меня гастрит.

— Скажите пожалуйста, — возмутился Бельбо, — а у меня что — не гастрит? От чего у тебя может быть гастрит? От минеральной воды?

— Вполне возможно, — Диоталлеви с трудом выдавил улыбку. — Вчера вечером я поступил неразумно. Я привык к «Фугги», а не удержался и выпил «Сан Пеллегрино».

— Будь осторожен, такие излишества тебя погубят. Однако продолжим: я уже два дня умираю от желания все вам рассказать. Мне наконец стало известно, почему вот уже несколько веков Тридцать Шесть Невидимых не могли определить вид карты. Джон Дии ошибся, и нам необходимо пересмотреть всю географию. Мы живем внутри полой Земли, окруженные земной оболочкой. И Гитлер понимал это.

99

Нацизм — это период, когда дух магии овладел рычагами материального прогресса. Ленин говорил, что коммунизм — это социализм плюс электрификация. В некотором роде гитлеризм — это обезьянничанье плюс танковые дивизии.

Бельбо удалось вставить в План даже Гитлера.

— Что написано пером, не вырубишь топором. Доказано, что основатели нацизма были связаны с тевтонским неотамплиерством.

— Это преувеличение.

— Я ничего не выдумываю, Казобон, по крайней мере в этот раз!

— Спокойно, разве мы хоть когда-нибудь что-либо выдумывали? Мы всегда исходили из объективных данных, во всяком случае из общепризнанных фактов.

— Точно так же мы поступим и в этот раз. В 1912 году на свет появился Германенорден, проповедовавший ариософию, то есть философию превосходства арийской расы. В 1918 году некий барон фон Зеботтендорф создает филиал этого движения под названием Туле Гезельшафт — тайное общество, энную вариацию Строгого Наблюдения Тамплиеров, но с очевидными расистскими, пангерманскими и проарийскими чертами. А в тридцать третьем этот же Зеботтендорф напишет, что именно он посеял зерна, которые затем взрастил Гитлер. Еще одна деталь: свастика появилась как раз в кругах Туле Гезельшафт. И кто же вошел в Туле с момента его основания? Рудольф Гесс, проклятый вдохновитель Гитлера! А за ним Розенберг! И сам Гитлер! Кстати, возможно, вам приходилось читать в газетах о том, что в своей камере в Шпандау Гесс по-прежнему занимался эзотерическими науками. В двадцать четвертом фон Зеботтендорф издает брошюру об алхимии, где отмечает, что первые эксперименты по расщеплению атома служат подтверждением истинности Великого Дела. И он пишет роман о розенкрейцерах! Кроме того, возглавляет астрологический журнал «Astrologische Rundschau», а Тревор-Ропер написал, что нацистские бонзы во главе с Гитлером и пальцем не пошевелят, пока им не составят гороскоп. Похоже, в 1943 году они обратились за помощью к группе медиумов для того, чтобы узнать, где находится арестованный Муссолини. Короче говоря, все нацистская элита была связана с тевтонским неооккультизмом.

Казалось, Бельбо совершенно позабыл о размолвке с Лоренцей, и я помогал ему в этом, подталкивая к продолжению нашего разговора.

— Вообще-то говоря, в этой связи можно подумать о гипнотическом влиянии Гитлера на толпу. Внешне он был плюгавенький, с писклявым голосом, как же ему удавалось доводить всех этих людей до исступления? Похоже, он обладал способностями медиума. Возможно, какой-то местный друид обучил его, как вступать в контакт с подземными течениями. И он стал как бы стержнем, биологическим менгиром. Он передавал энергию течений своим приспешникам, собравшимся на стадионе в Нюрнберге. Некоторое время это ему удавалось, а потом его батареи иссякли.

100

Всему миру: я заявляю, что Земля внутри полая и пригодна для жизни; она содержит некое число твердых сферических тел, концентрично расположенных, то есть одно тело помещено в другое, и что Земля открыта на обоих полюсах на широте двенадцати или шестнадцати градусов.

— Примите мои комплименты, Казобон: у вас оказалась точная интуиция, хотя вам многое неизвестно. Единственной непреодолимой страстью Гитлера были подземные течения. Гитлер был сторонником теории полой Земли, Hohlweltlehre.

— Дети мои, я ухожу, у меня разыгрался гастрит, — сказал Диоталлеви.

— Подожди, сейчас будет самое главное. Земля внутри полая, мы обитаем не снаружи, не на выпуклой коре, а внутри, на вогнутой ее поверхности. То, что мы считаем небом, представляет собой клубок газа, в котором местами встречаются светящиеся зоны, этот газ наполняет внутреннюю полость земного шара. Все астрономические измерения должны быть пересмотрены согласно этой теории. Небо не бесконечно и обладает своими границами. Солнце, если оно действительно существует, размерами не больше того, что мы видим. Это всего лишь тридцатисантиметровая частичка, находящаяся в центре. Об этом уже подумывали греки.

— Это все ваши выдумки, — устало произнес Диоталлеви.