Фрэнк Норрис - Спрут
Отклик не заставил себя ждать. Он летел навстречу Ванами. В цветочном хозяйстве уже давно завяли и осыпались все цветы,- опаленные летним солнцем, засохшие, они оставили после себя горсти семян, которые лягут на будущее лето в почву и снова расцветут роскошными цветами. Цветочное хозяйство сейчас не поражало яркостью красок. Розы, лилии, гвоздики, гиацинты, маки, фиалки, резеда - всего этого как ни бывало. Маленькая долина вовсе поблекла. Там, где ранним летом все благоухало, не осталось никаких запахов. Под слепящим солнечным светом земля у подножия холма выглядела голой, бурой, некрасивой. Таинственное очарование этого места исчезло, а с ним исчезло и Видение. Потому что то, что приближалось сейчас к Ванами, отнюдь не было игрой его воображения, его мечтаний, его грез. Это была Явь, это была Анжела, во плоти, живая, здоровая, осязаемая, покинувшая наконец пределы цветочного царства. Сказка улетучилась, но то, что он видел перед собой, было лучше всякой сказки. Не видение, не греза, а она сама. Кончилась ночь, но взошло солнце; увяли цветы, но на смену им пришла пшеница, могучая, жизнестойкая, великолепная.
Стоя в колышущейся пшенице, Ванами ждал ее. Он видел, как она приближается. Она была одета совсем просто: без затейливого венка из тубероз на голове, в простеньком платьице вместо диковинного красного, затканного золотом одеяния. Вместо рожденного больным воображением ночного видения, загадочного и неуловимого, перед ним была обыкновенная деревенская девушка, спешащая на встречу с возлюбленным. Ночное видение было прекрасно, но с ней ни в какое сравнение не шло. Действительность оказалась лучше мечты. Истинная любовь и верность лучше сказки, нашептанной цветами, созданной игрой лунного света. Она была уже совсем близко. Прямо перед собой видел он ее, озаренную солнцем; видел две тяжелые косы, свисавшие по обе стороны лица, видел ее пленительные полные губы; уже была заметна ее очаровательная манера как-то по-особенному поводить головой. Только на этот раз она не спала. Чудесные фиалковые глаза мод тяюе-лыми веками, по-восточному раскосые, были широко раскрыты и устремлены на него.
Из мира грез и лунного света, мерцания звезд и нежного свечения лилий, из недвижного благоуханного воздуха она наконец пришла к нему. Лунный свет, цветы и грезы мигом исчезли - посреди пшеничного поля стояла, купаясь в солнечных лучах, настоящая живая Анжела!
Он бросился ей навстречу, а она протянула к нему руки. Он крепко прижал ее к груди, и она, подняв на него глаза, поцеловала его в губы.
- Я люблю тебя, люблю! - прошептала она.
Сойдя с поезда в Порт-Коста, Берман тотчас спросил, как пройти в док, где стояла под погрузкой шхуна «Свангильда». Он еще не видел своего элеватора, хотя прошло уже какое-то время с тех пор, как он купил его и даже значительно расширил емкость бункера. Наблюдение за работой он поручил агенту, так как сам был занят более насущными делами. И вот сейчас ему предстояло увидеть собственными глазами доказательство своего успеха.
Перейдя через железнодорожные пути, Берман вышел к пакгаузам, выстроившимся вдоль доков, все они были помечены огромными римскими цифрами и доверху завалены мешками с зерном.
Вид этих мешков навел его на мысль, что он чуть ли не единственный из хлебопромышленников грузит свою пшеницу навалом. Остальные предпочитали отправлять зерно в мешках. Стоимость мешков доходила иной раз до четырех центов за штуку, и, чтобы избежать этой траты, Берман решил построить собственный элеватор. Только небольшая часть его пшеницы - с третьего сектора - была собрана в мешки, остальной урожай ранчо Лос-Муэртос был ссыпан в этот огромный элеватор.
В Порт-Коста Бермана привело отчасти желание посмотреть, как работает его система погрузки зерна - с элеватора непосредственно в трюм шхуны. Но еще сильнее было любопытство - чтобы не сказать сантименты. Так долго добивался он победы, так страстно мечтал о ней, что теперь, когда желанный день наступил, Берман хотел досыта насладиться своим торжеством; все, что касалось его зерна, представляло для него живейший интерес. Он видел, как это зерно убирали, видел, как его везли на станцию железной дороги, а теперь посмотрит, как его будут ссыпать в трюм, и даже проследит, как судно покинет порт.
Он прошел между пакгаузами к докам, расположенным на берегу залива. Великое множество кораблей стояло у причалов, но большей части это были шхуны, плававшие вокруг мыса Горн, огромные океанские грузовые суда «дикого» плавания, которые своими форштевнями избороздили все мировые океаны от Рангуна до Рио-де-Жанейро, от Мельбурна до Христиании. Некоторые уже стояли на рейде в ожидании прилива, загруженные пшеницей до предела, готовые к отплытию. Большая же часть швартовалась у доков, и подъемные краны и лебедки загружали в их трюмы десятки тысяч мешков с зерном. Тут наблюдалось необыкновенное оживление: стрелы кранов, скрипя и гремя цепями, переносили по воздуху грузы с места на место; обливаясь потом, работали грузчики и надсмотрщики; надрывали глотки боцманы и начальники доков; громыхали по набережной ломовики, плескалась вода у свай; матросы, красившие борта огромного парохода, время от времени затягивали какую-то свою матросскую песню; соленый морской ветер играл в снастях, отчего они пели подобно Эоловой арфе. Всюду стоял шум работы, всюду ощущалась близость моря.
Берман скоро отыскал свой элеватор. Это было самое большое из всех портовых сооружений, и на его красной крыше огромными белыми буквами было выведено имя владельца. Туда и направил он свои стопы, пробираясь между грудами мешков с зерном, мимо скопившихся ломовиков, упаковочных клетей и ящиков с товарами, среди которых попадались иногда сложенные пирамидой ящики лососины. У пристани почти под самым элеватором был пришвартован огромный корабль с высокими мачтами и внушительным такелажем. Подойдя ближе, Берман прочитал на корме выведенное выпуклыми золотыми буквами слова: «Свангильда - Ливерпуль» .
Он поднялся по крутому трапу на борт, нашел на юте помощника капитана и назвал себя.
- Ну, как тут у вас идут дела? - спросил он.
- Весьма недурно, сэр,- ответил помощник капитана, который оказался англичанином.- Денька через два все у нас будет готово. Такой способ - большая экономия времени, кроме того трое справляются там, где потребовались бы семеро.
- Мне хотелось бы обойти судно и все осмотреть,- сказал Берман.
- Сделайте милость,- ответил помощник капитана любезно.
Берман прошел к люку, который вел в обширный трюм. Широкий металлический желоб соединял люк с элеватором, и по нему несся стремительный поток пшеницы.
Зерно сыпалось из гигантского бункера в элеваторе, уносилось вниз по желобу и с непрекращающимся, равномерным, неотвязным грохотом обрушивалось в темное, вместительное нутро корабля. Вокруг не было ни души. Никто, казалось, не управлял этим бесконечным потоком. Казалось, что зерно льется, движимое какой-то внутренней силой - силой титанической, неукротимой, беспокойной, нетерпеливой, рвущейся поскорее в море.
Берман стоял и смотрел, оглушенный громыханием зерна, низвергающегося по металлическому желобу. Он попробовал было сунуть кисть в стремительный поток, но зерна больно скребанули по коже, и течение, похожее на подводное, настойчиво попыталось увлечь его руку за собой. Он осторожно заглянул в трюм - в нос ударил кисловатый запах - сильный терпкий запах необрушенного зерна. Внизу было темно. Он ничего не мог разглядеть, к тому же над крышкой люка носились тучи мельчайшей пыли, слепившей глаза, вызывавшей спазм в горле, забивавшей нос.
Когда глаза немного привыкли к темноте, он начал различать в недрах трюма сероватую массу пшеницы, по своей структуре почти жидкую, растекшуюся на огромное пространство; масса шевелилась, перемещалась, разбегалась мелкими накатными волнами от того места, где в нее вливался поток зерна. Пока он стоял и смотрел, поток этот внезапно возрос в силе. Берман обернулся и поднял глаза на элеватор, чтобы посмотреть в чем там дело, но зацепился ногой за бухту каната и полетел головой вниз прямо в трюм.
Упав с достаточно большой высоты, Берман плюхнулся на зерно, будто тюк мокрого белья. В первый момент у него помутилось в голове и перехватило дыхание, он не мог ни двинуться, ни крикнуть. Однако постепенно мысли прояснились, и дышать стало легче. Берман огляделся по сторонам, посмотрел наверх. Дневной свет, падавший в открытый люк, заволакивало облако мякинной пыли, поднимавшейся от потока зерна, так что на небольшом расстоянии от люка даже этот слабый свет становился сумеречным, дальние же углы трюма тонули в непроглядной тьме. Он поднялся на ноги, но тотчас провалился по колено в сыпучую массу.
- Черт возьми! - пробормотал он.- Кажется, влип!
Под желобом текущая вниз пшеница образовывала конический холмик, с которого непрестанно сползало толстым слоем зерно и без задержки растекалось во все стороны. Не успел Берман произнести свою фразу, как нахлынувшая зерновая волна поднялась ему выше колен. Он быстро отступил. Останься он рядом с желобом, его сразу засыпало бы по пояс.
