Владимир Орлов - Лягушки
Надо сказать, что в связи с особенностью формы синежтурских подносов, в отличие от жостовских — круглых, с их волшебными и зловещими цветами, здешние, крупные, овально-продолговатые подносы располагали к изображению на них шествий, церемоний ("Лучшие люди Синежтура приветствуют Александра-Освободителя"), долготерпеливых движений масс ("Обозы, обозы, обозы…"). Марина Мнишек, кстати, появлялась на нескольких подносах (до того, значит, стала популярной в Синежтуре), но всегда в сопровождении либо во главе молодецкого воинства или тушинского сброда ("мы длинной вереницей…"). Птица была не синяя, а чаще — красная, но и за ней шлялись куда-то и неизвестно зачем толпы. Какие зовы гнали их? Не было на подносах, хотя бы допущенных на стены музея, сюжетов сказочных, ни про царевен-лягушек, ни про аленькие цветы, ни тем более про заморских дитятей чудес — Золушек, Людоедов, деревянных мальчуганов, это Ковригина удивило, и он попросил Веру Алексеевну в своём тексте это явление объяснить.
— Хорошо, — сказала Антонова.
И всё же один мифологический (или фольклорный) персонаж, покрытый лаком, отыскался. Это был коричневый дракончик о шести лапах ("дракончиком" он сразу стал в сознании Ковригина), возлежавший под шатром на диване, обитом шёлком, а зелёные существа неизвестной породы поливали его водой из леек. Вода, похоже, была горячая, от неё шёл пар. Рядом на задних лапах стояло ещё одно зелёное существо и на манер сандуновского пространщика предлагало дракону простыню. Вокруг шатра в пенных водах ("Хиросиге!") вели хоровод зелёные же существа с перепонками на лапах. Ковригин отказался признавать в них лягушек. Ну, если только такие могли быть у Аристофана…
А на голове коричневого дракончика блестела золотом корона с мелкими зубцами.
— Это что за фрукт? — спросил Ковригин.
— Вы успели заметить, — сказала Антонова, — что в отличие, скажем, от Палеха и Мстёры, наши художники не считали нужным иллюстрировать сказки. И вот только этот дракончик с золотой короной… И о смысле его гадают двести лет. У Хозяйки Медной горы в услужении были ящерки. Возможно, в горах Железных вместо ящерок служили дракончики… Или вот вы знаете о мелких драконах, украшавших или стороживших китайский Монплезир Екатерины, они могли вызвать у графа Турищева желание подражать… Иные же утверждают, что такими были древние здешние василиски…
— Звали ли как-либо этого удальца с шестью лапами? — спросил Ковригин в надежде услышать "Тритонолягуш" или "Костик".
— Название ему — "Тот, чье имя произносить нельзя", — серьёзно сказала Антонова.
— Это уже нечто шаманское, — сказал Ковригин.
— Однако это так, — сказала Антонова.
И Ковригин понял, что далее говорить о "Том, чьё имя произносить нельзя" было бы делом бессмысленным, только приезжие (или проезжие) невежи досужим и, стало быть, пустым интересом могли вторгаться в чужие устои и тем самым создавать осложнения или даже опасности людям, принявшим в детстве и всерьёз предания и каноны родной стороны.
— Тот, чьё имя произносить нельзя, — повторил Ковригин. — Это даже не от шаманов. А от ацтеков. Или майя… Да, кстати, а дебютантка Древеснова ещё не появилась на подносах?
— Ещё не сподобилась, — сказала Антонова. — Но появится. Раз вы на неё поставили.
И она заулыбалась. Возможно, предлагая о серьёзном более не говорить.
— И вот ещё что, — сказал Ковригин. — На одном из подносов, привезённых Острецовым в Москву, в углу летал воздушный корабль, похожий на дирижабль. Что-то здесь я не вижу никаких кораблей…
— А вон там, — указала глазами Вера Алексеевна, — висит поднос "Встреча Александра с Наполеоном в Тильзите", там, пожалуйста, присутствует ваш воздушный корабль.
Действительно, присутствовал в тильзитском сюжете воздушный корабль. А встреча в Тильзите произошла в 1807 году. И был тогда Тильзит городом прусским.
— А в новейших сюжетах, — продолжал интересоваться Ковригин, — есть ли дирижабли?
— Что вас так волнуют дирижабли? — удивилась Антонова.
— Ваш город — обозостроителей, — сказал Ковригин. — Ямской тракт. Телеги, сани, кареты. Средства передвижения. Почему бы теперь и не дирижабли?
— Есть и на новых подносах воздушные корабли. Но странных форм. Вон на той стене поднос с Маринкиной башней…
Ковригин направился было к указанному подносу, но зазвонил мобильный.
— Слушаю, — сказал он. И услышал: "Пошёл в баню! И немедленно! Мужик, тут же иди в баню! Иначе для тебя кончится пар!"
Движение к подносу с Маринкиной башней и дирижаблем над ней Ковригин приостановил. Сказал:
— Вера Алексеевна, извините, ради Бога! Надо срочно идти по делам. Спасибо за путеводительство. Надеюсь снова появиться в музее.
— Она вас вызвала? — быстро спросила Антонова.
— Кто она? — удивился Ковригин.
— Я что-то невпопад сказала… — растерялась Антонова. — Вам Долли передавала привет… Вы помните Долли?
— Как же я могу не помнить Долли! — воскликнул Ковригин.
— Ну вот, привет от Долли я вам передала, — сказала Антонова. И сейчас же прошептала: — Если всё же встретите Лену, передайте… ну, чтобы она прекратила шалить, усмирила гордыню и не верила лукавым посулам…
Двое джентльменов на них не глядели. Они обсуждали встречу императоров Александра и Наполеона в Тильзите.
54
"Зачем я выскочил из музея? — недоумевал Ковригин. — Что за сила напугала меня и поволокла неизвестно куда? Чего я испугался? Что за идиот посылает всех в баню?"
И уж совсем нехорошо было то, что он, Ковригин, сбежал и от Веры Алексеевны Антоновой, пришедшей сюда ради его просвещения в пустой утренний час музейной жизни, а может быть, и не ради одного лишь просвещения.
Ко всему прочему заняться ему было нечем.
Поезд, проходной, не скорый, но по кассовой рекомендации — скорый, должен был повезти его в столицу в половине первого ночи, а являться сейчас в ресторан "Лягушки" и коротать там время не было резона. Интересные события, по мнению Ковригина, могли происходить в "Лягушках" лишь после девяти вечера.
И ведь на самом деле, с чего бы он выскочил из музея, бросив уже как бы на ходу Антоновой: "Надо срочно по делам!" и даже не раскланявшись как следует с симпатичной ему женщиной. Услышал: "Пошёл в баню!" — и сбежал. Нет, это никуда не годилось!
А что годилось? Пугаться фантомного голоса из утопленного телефона? Русалки, что ли, с мельником им завладели и теперь балуются? Ну, и пусть себе балуются.
Однако это не русалки и не сумасшедший мельник.
Мужик предлагал (или указывал) Ковригину немедленно идти в баню, иначе там кончится пар. Обычно мужик (телефон) говорил либо: пошел в баню, либо: ушёл в баню. Сейчас же в его словах предупреждения или хамства появилась некая определённость — где-то мог кончиться пар. Ковригин был безрассудно-азартным парильщиком и, естественно, мог посчитать слова о предполагаем исходе пара лично к нему обращенными. Возможно, его деликатным способом, но с важной целью вызывали на доверительное свидание в какую-либо из бань Синежтура. Но о географии банно-прачечного хозяйства города Ковригин не имел представления. Не возвращаться же ему сейчас в музей и не выспрашивать у интеллигентной дамы Веры Алексеевны, где у них здесь лучшие санитарно-гигиенические заведения?..
А вот к чистильщику обуви Эсмеральдычу можно было бы и обратиться с интересом. Если, конечно, Эсмеральдыч ещё проживал в Синежтуре и продолжал со скидками относиться к афроамериканцам. Но киоск того прежде стоял невдалеке от театра имени Верещагина, и была опасность нарваться на кого-нибудь из служителей театра, хуже всего, конечно, — на режиссёра Жемякина, выслушивать вопросы о приме Хмелёвой и оправдываться — мол, я-то тут при чем. Впрочем, какая уж здесь была опасность? Просто разговор с кем-то мог оказаться неприятным, но Хмелёва на самом деле была взрослым человеком, и именно она должна была объяснять людям, ею обиженным или огорошенным, смысл своих поступков.
Гуталиновая будка Эсмеральдыча, можно посчитать, айсора по происхождению, не исключено, что и из ассирийских жрецов, мокла на прежнем месте, и Эсмеральдыч в ней сидел. При первом знакомстве с Эсмеральдычем Ковригин обнаружил на чистильщике картуз лионского таможенника (в Лионе Ковригин не был, из французских таможенников знал лишь Руссо, ну, не важно), картуз и теперь был при нем. Либерализм Эсмеральдыча, а может, и общие его социальные устремления по-прежнему подтверждало обещание, выведенное крупными буквами от руки: "Афроамериканцам скидка 85 %". Но пока ни одного афроамериканца Ковригин в Синежтуре не наблюдал. Возможно, Эсмеральдыч долгие уже годы, а то и десятилетия, ожидал приезда в Синежтур президента Обамы.
— Добрый день, Эсмеральдыч, — произнёс Ковригин. Не без робости произнёс.
