Жемчуга - Гусева Надежда
На время ее болезни нас отдали в распоряжение сердитого физкультурника, который в первый же классный час погнал всех бегать в противогазах под дождем. А больше ничего не изменилось.
Заканчивалась четверть. Все, кому было еще не наплевать, суетились насчет оценок.
Приближались каникулы. Классная не возвращалась. И внезапно в нас проснулось подобие сострадания.
– Долго она. Совсем пропала.
– Все от нервов. А неча было такую работу выбирать.
– Рот закрой-ка! Из-за тебя все началось.
– А че я-то сразу? Я, что ли, один?
– Да ладно… придет, куда денется.
– Неудобно как-то. Может, навестить ее?
– Ага, припремся всей командой! Вот обрадуется!
– Здрасте, вот мы вам варенье малиновое!
– Ну и малиновое! И что?
– Правильно, надо сходить. А адрес в канцелярии возьмем.
– Надо! Ей приятно будет.
– А кто пойдет? Я – нет, она меня сразу убьет.
– Да она сама помрет, как тебя увидит!
– И я не пойду! Я к бабушке уезжаю.
И после долгих споров выбрали четырех делегатов – условно нормальных девочек, не замеченных в пьянстве, воровстве и резком падении успеваемости.
Итак, нас было четверо. А осталась я одна.
Дома тут были все старые, сырые, покрытые желтой облупленной штукатуркой. Я посмотрела на бумажку с адресом – все правильно, нечетная сторона, три, пять, семь…
Дверь казалась древней, но крепилась она новой, блестящей и очень тугой пружиной. Видно, жители дома совсем не терпели сквозняков. Я изо всех сил потянула за ручку и быстро проскользнула внутрь – прямо в сырую вонючую мглу старого подъезда. Тьма окутала меня. Вокруг не было ни одного источника света. Я вытянула руку, нащупала деревянные перила и стала осторожно подниматься по ветхой лестнице. Вдруг прямо у моих ног раздалось чавканье и урчание. Потом кто-то прошмыгнул рядом – быстрое движение маленьких ножек. Крысы! Я обмерла, на секунду прижалась к перилам, бросилась было наверх, споткнулась, упала на что-то мягкое…
– Ма-а-а-а!!!! – дико заорало существо.
– А-а-а-а-а-а! – заорала я.
Наверху хлопнула дверь.
– Кто там?!
В прямоугольнике света стоял старый пузатый человек в драной майке и в кальсонах.
– Я… я из школы… тут живет наша…
– Вон та дверь, – крикнул мне мужчина. – Стучи! Звонок не работает.
Снова оставшись в полной темноте, я сразу изо всех сил забарабанила по глухому дерматину. Шаркающие тапки. Щелчок замка. Полутьма заставленного коридора. Фланелевый халат. Запах супа и эвкалиптовых капель.
– Здравствуйте… это я… можно?
– Можно-можно. Здравствуй. Проходи.
– Мы хотели вчетвером прийти. От всего класса. Вот. Вас долго не было… Мы это… Это вам. От всего класса.
Собственно, от класса была плитка шоколада «Юбилейный», а от меня – пресловутая банка варенья и домашнее печенье, завернутое в хрустящую кальку.
– Спасибо. Ну что вы, не нужно было… Тапочки надень, пол холодный. Сейчас чай поставлю.
– Да я ненадолго, не нужно.
– Значит, попьем недолго… Это ты кричала?
– Да. Кот там… напугал.
– Он всегда орет. Совсем обезумел – старый, слепой… Прикармливаю его, а то пропадет. Осторожно, не наткнись, у меня тут разбросано…
– В подъезде у вас темно.
– Да. Мы привыкли.
Квартира была очень маленькой, просто крошечной, будто построенной для гномиков. Маленькая учительница, маленькая квартира… Тесный коридорчик, увешанный верхней одеждой и уставленный коробками, нависающие антресоли, плотно заставленная кухонька, тусклая лампочка над клеенчатым столиком. Но мы пошли дальше – на полтора шага вперед – в единственную комнату. Щелкнул выключатель торшера. Я осталась посередине. Хозяйка поспешила на кухню.
Чужое жилище впустило меня очень настороженно – наверное, оно не привыкло к посетителям и боялось лишнего шума и беспокойства.
Это была комната, тяжелая от занавесок и начищенной полировки; пропахшая бумагой, старыми духами, лекарствами и отпаренным бельем; заставленная с пола до потолка; полная книг, статуэток, хрустальных вазочек, шкатулочек, куколок, альбомов и рамочек, – комната одинокой женщины, не очень красивой и не очень счастливой. Закрытый мирок, теплый уголок, уютное и печальное пристанище. Вот тут она спит – узкий диванчик затянут красным плюшем. А за этим письменным столом, наверное, проверяет наши тетради. И телевизор – старый, пучеглазый, укрыт крахмальной салфеткой.
А вот это… Я рот раскрыла, уставившись на единственное яркое пятно в этом неприметном мирке.
На углу шкафа, на деревянной вешалке, чуть прикрытое льдистым целлофаном, висело оно – нелепое чудо, невиданный цветок. То была розовая шелковая блузка, самого нежного, приятного глазу цвета, того самого, что бывает в небе на закате, да еще в оттенке дорогого малинового зефира, привезенного из Москвы. А под воротником и на манжетах пеной морской – тонкие кружева. Какая красота.
Учительница поставила на письменный стол чашки с чаем, принесла пряники и мое печенье.
– Красиво?
– Да.
– Купила по случаю. Но ни разу не надела.
– Почему?
– А куда? В школу слишком нарядно, а так… больше некуда.
Мы пили чай. Пряники были свежие, с орешками – мои любимые. За окном лил дождь. Свет торшера играл на хрустале. Она все уговаривала посидеть еще – беспокоилась, как я дойду до остановки. На углу шкафа висела розовая блузка, которую некуда надеть.
Эпизод 16
Ударение
Девочку звали Леля. Она стояла у доски. Справа висели потертые учебные таблицы. Слева полустершимся мелом написана была тема прошлого урока – «Типы соцветий».
Может, Леля и не была самой умной в классе, но очень старалась стать таковой и делала все как положено – ходила в библиотеку, поднимала руку и всегда вовремя готовила домашнее задание.
Была она невысокая, полненькая и аккуратная до чрезвычайности. Про таких говорят – миленькая. Всё, абсолютно всё в ней дышало опрятностью и соблюдением приличий – тщательно отглаженные складочки платья, белоснежный воротничок, туфельки без единой царапинки, тугая и тонкая шелковая косичка, ровно подстриженная челка и чистое фарфоровое личико румяной куколки. Даже говорила она всегда так красиво и правильно, будто во время простого разговора разбирала предложение по составу.
Девочка не волновалась. Она сама подняла руку и уверенно вышла к доске. Биологию растений она знала отлично.
– Расскажи нам о соцветиях, – учительница ободряюще кивнула. Ясное дело, слушать Лелю ей было приятно.
Леля от удовольствия качнулась с пятки на носок и закатила глаза к потолку, будто там были начертаны одной ей видимые письмена.
– Мелкие невзрачные цветки обычно собираются в соцветия, чтобы быть заметными насекомым, – голос Лели был чист и очень высок, ударные гласные неизменно протягивались. Он звенел и возносился, как будто она вот-вот запоет церковный псалом. – Здесь мы видим несколько типов соцветий… – красивый, полный достоинства жест рукой. – Простой зонтик, как у вишни. Простая кисть, например, у колокольчика. Сложная кисть, или метелка…
Мы любовались Лелей. Она действительно была очень милой, даже на наш гамадрильский взгляд.
– …Сложный колос состоит из нескольких простых колосков. Сложный колос мы можем видеть у пшеницы и ржи.
Пауза.
– Все.
Довольная Леля снова покачалась на каблучках.
– Молодец, все правильно. Только одно забыла. Посмотри внимательно на таблицу.
Слова упали в разворот журнала, рука уже выводила пятерку.
Девочка еще раз пробежалась глазами. Что же она упустила?
– Да, действительно, – улыбнулась она.
– Что же это?
И тут Леля, умница Леля, сделала ошибку, которая надолго поломала ей жизнь. После одного-единственного слова, а вернее, после одного-единственного в ее жизни неправильного ударения, она навсегда потеряла свое певучее светлое имя. Оно, словно сладкая груша, упало в дикий лес нашего безумного класса и пропало навсегда.
