Орнамент - Шикула Винцент
Под конец все меня обнимали. А Эва еще и поцеловала. — Вы уж как-нибудь нашему Йожо помогите. Потерпите, покуда можете, да и потом ему помогайте…
Я уже хотел сесть на велосипед, но Эва вызвалась меня немного проводить.
Никто не возражал. Напротив, старшим показалось, что так оно и должно быть.
Мы зашагали рядом, я шел пешком и толкал свой велосипед. Поначалу беседа не клеилась, но потом мы разговорились. Эва спрашивала меня, как я отношусь к Йожо, привык ли я к нему и не боюсь ли, что вдруг что-нибудь случится, его станут искать, придут ко мне, и у меня будут неприятности. Я отвечал, что не боюсь, ведь Йожо ничего плохого не сделал, по крайней мере — ничего, за что его могли бы осудить. А со мной, со мной-то что может произойти? В конце концов, если бы что-то и случилось, я же студент, человек легкомысленный, завожу знакомства то с одним, то с другим. В чем меня можно упрекнуть? С учебой порядок, также я весьма активен в Чехословацком союзе молодежи, где что-то происходит — там и я, выступаю, дискутирую, на собраниях и на лекциях, везде, где нужно. И отец мой — тоже человек не маленький, вернее, до недавних пор таким был, а в нашей деревне — вообще самый большой, у него много знакомых и в районе, и в крае. Сейчас авторитет у него немного упал, но не настолько, чтобы за меня, в случае чего, он не смог бы заступиться. Авторитет упал, но знакомые-то остались. Но об этом лучше не говорить. Хочу только сказать, что я всем доволен. И с Йожо мне живется неплохо.
— Он же такой замечательный, — я заметил, что ее особенно обрадовали мои последние слова.
— Я знала, что он вам понравится, — она взяла меня за локоть и даже немного наклонилась, словно хотела на меня опереться, но, сделав несколько шагов, снова пошла в полуметре от меня.
— Почему?! Вы знали, что он живет у меня?
— Нет, откуда я могла знать. Я узнала позже, когда он уже несколько дней жил у вас. И я сразу же была уверена, что вы быстро к нему привыкнете. Хочу только спросить, квартира — и, скажем, что касается хозяйки — надежная?
— Думаю, да. А можно и мне кое о чем спросить?
— Конечно. Спрашивайте о чем угодно.
— Кто послал Йожо ко мне? От кого он узнал, что ему можно будет у меня пожить?
— А разве нельзя? Вы ведь говорили, что можно…
— Можно. Но кто ему это предложил?
— Разве не вы? Вы же должны были на это согласиться.
— Я и согласился. Но кто ему обо мне рассказал? Кто посоветовал прийти ко мне?
С минуту она удивленно глядела на меня. — Я не знаю. Это же вы должны знать. Он вам не сказал?
— До сих пор так и не сказал. Сначала говорил, что после расскажет, но так до сих пор ничего и не сказал. Вернее, кое-что сказал, — я сразу поправился, — но не сказал только, кто его ко мне послал. Я даже на него за это сержусь.
Она снова глянула на меня с удивлением, а потом и с опаской.
Я улыбнулся ей: — И кто же его ко мне прислал? Вы, в самом деле, не знаете?
— В самом деле, не знаю, — она глядела на меня испуганно.
Я наклонился к ней, и мы довольно долго смотрели друг другу в глаза. — Если вы не знаете, то я тем более не знаю. — Я хотел ее успокоить и погладил по щеке. — Но за меня вам бояться не надо! И за Йожо!
Погладил ее по щеке еще раз, а потом сел на велосипед и весело помчался вперед.
Я действительно ехал домой в веселом настроении. Правда, мне было немного зябко, а потом стало просто холодно. Ветер щипал мне лицо. Домой я приехал продрогший до костей.
А Йожо, само собой разумеется, спал. Мне не хотелось его будить. Хоть я и привез столько пирожков. А еще и мед. Яблоки и бутылку молока, кусок сала, и, кажется, четвертушку курицы. Свет такого не видывал, вдруг сразу столько вкусностей! Надеюсь, до утра все это не испортится! Но на всякий случай я вывесил самые ненадежные продукты за окно. С минуту я подумывал, не разбудить ли его, но уже сам был вымотан. Езда на велосипеде все-таки была очень утомительной. И я предпочел поскорее забраться в постель…
А утром он меня разбудил. — Вставай! Когда ты приехал? А я и не слышал. Тебе на учебу пора! Расскажи хотя бы вкратце, как там было?!
Я успел рассказать обо всем действительно лишь вкратце. Наспех умылся, схватил пару пирожков и яблок и поспешил на автобус.
9Я думал, что люблю Иренку, просто не знаю, как, но вдруг между нами все развеялось, лопнуло, будто пузырь. Вот именно, будто пузырь. Сейчас объясню. С ней случилась неприятная вещь, кому-то она показалась бы смешной, но для нее была неприятной, поэтому расскажу об этом серьезно, настолько, насколько смогу. Иренка должна была идти на занятие, но накануне что-то праздновала и не успела подготовиться. А без подготовки в класс войти не решалась. Она бегала по всей консерватории, хотела проиграть где-нибудь задание, но все классы были заняты. Она бросилась к сторожу. — Пан сторож, вы должны мне помочь.
— Да что ты говоришь? — обрадовался сторож. — Помочь такой ласточке, ах! Какая приятная весть!
— У меня есть только двадцать минут, — торопила она. Переступая с ноги на ногу, гремела футляром со скрипкой «Амати» (это было написано на табличке в резонансном корпусе), скрипкой известной итальянской фирмы и смычком с натянутым белым конским волосом, с колодкой из эбенового дерева с перламутровыми вставками. — Пан сторож, никто другой меня не может спасти!
— Да-да-да! Таких молодых ласточек спасать я люблю. Только двадцать минут — это маловато, — промолвил сторож разочарованно. Потом взял ее за локоть и отвел в сторонку. Что там, в восемнадцатой аудитории?
— Там занятие.
— В шестой и в восьмой… Знаете что? — воскликнул сторож. — Ступайте в двенадцатую, там Ярко Штейнекер, мой земляк. Скажите ему только: «Что это с вашей Горной Стредой? Вчера на турнире в Кракованах играли, так все вас побили, даже Малженицы». Как-нибудь к нему подкатитесь, вы же это умеете.
Иренка побежала туда.
Но возле Ярко стоит профессор-чех, очень рассерженный. — Цо ви тут хотитэ? — закричал он на Иренку. — Уж уходитэ вэн!
Перепуганная, она выбежала в коридор, помчалась вниз по лестнице и остановилась только в цокольном этаже. Остановилась и прислушалась. Откуда-то доносился Романс фа-мажор Моцарта. Какая красивая музыка! — подумала Иренка. Она открыла двери котельной, а там репетирует один молодой цыган. Разложил на куче угля ноты и упражняется, вернее, играет, играет, хмурит брови и покачивает головой. Вот он перестал хмуриться, наклонил голову, совсем набок, смотрит на гриф; между левой рукой и глазами словно завибрировали невидимые волокна. Тоны были тихие и чистые, таким было и его лицо, по нему было видно, что в музыканте музыки намного больше, чем это может показать обычная скрипка. Закончив игру, он глубоко вздохнул и облизнул нижнюю губу. Потом провел пальцем по струнам и поклонился Иренке.
— Деметрик, миленький, я бы хотела тут немножко поупражняться.
— Ну, нет, никак нельзя, — отвечал тот. — У меня как раз лучше всего стало получаться.
— А мне бы только гаммы и этюды проиграть.
— Ой, если уж гаммы для тебя трудны, да еще и этюды… Что, я тебя не знаю?
— Ну, Деметрик! — она подмигнула ему и стала доставать скрипку. — Не бойся, в следующий раз я тоже тебе помогу.
— Знаю я эту помощь! — ворчал цыган. — Все только мудрят да мудрят… Раз у тебя голова дубовая, не надо было на музыку идти.
Но Иренка его уже не слушала. Он немного побренчал на скрипке возле нее, потом умолк.
На занятие Иренка опоздала. Еще в дверях она заметила, что профессор злится. Быстро сняла пальто и повесила его на вешалку, а скрипку, портфель, все, что было у нее с собой, положила на стул. Достала из футляра зачетку и подала ее профессору. Взяла пюпитр, поставила его посреди аудитории и положила на него ноты.
— Быстрее, быстрее, — подгонял ее профессор.
Она уже держала инструмент, но еще наскоро вытащила из кармана носовой платок и отерла вспотевшие пальцы. Указательным пальцем правой руки она провела по струнам: ми-ля-ре-соль, каждая струна отозвалась по отдельности. Потом приложила смычок, снова отозвались квинты, на этот раз созвучные: ми-ля, ми-ре, ми-соль, ре-соль. Она сыграла гамму. — Еще раз! Быстрее! — Она послушно повторила. Сыграла гамму еще раз, без ошибки. Больше всего она боялась за этюды, но до них дело не дошло, поскольку профессора больше интересовало исполнение пьесы. Эту часть Иренка отработала, а значит, все должно было закончиться хорошо.
