Время Волка - Волкодав Юлия

– Отлично! Тогда дуй домой за спиртом. Встречаемся на нашем старом месте.

Старым местом называлась бамбуковая роща на холме позади школы. Бамбуковые заросли образовывали нечто вроде укрытия. Случайно обнаружив рощу, в детстве мы часто играли там в войну, а став постарше, использовали для запрещённых удовольствий. В тот день напились мы с горя отменно, причём Лёньку сначала не брало, он снова и снова рассказывал мне о коварстве возлюбленной, а потом разом опьянел, да так, что пришлось волочь его на море, хотя уже был октябрь, и макать в воду, чтобы хоть как-то привести в чувство.

Как порой в жизни всё меняется! Тогда я, «умудрённый опытом», хоть и жалел менее удачливого друга, но чувствовал некоторое превосходство. А потом худощавый и замкнутый Лёнька превратился в красавца Волка и женщины чуть не сами прыгали к нему в койку. А мне, толстяку Карлинскому, вечно доставались… Эх, ладно, не будем о грустном.

* * *

Так как в музыкальную школу Лёня попал в середине учебного года, ему пришлось догонять остальных. Со специальностью проблем не возникло, с Ильёй Степановичем они за несколько месяцев освоили программу первого класса и взялись за второй, а вот сольфеджио и музыкальную литературу нужно было как-то подтягивать. Попросить преподавателя, суровую Нину Константиновну, которая вела оба эти предмета, об индивидуальных занятиях стеснительный Лёня даже не догадался. А Нина Константиновна, ещё не подозревавшая, какой талант попал в её распоряжение, педагогической чуткости не проявила. Это потом она чуть не молилась на маленького Волка вслед за Ильей Степановичем, а поначалу Лёне приходилось туго. Одноклассников он сторонился, стараясь лишний раз не открывать рот, чтобы не вызывать насмешки. Приходилось самому разбираться в ладах, четвертях и тактах, потоке новых слов и понятий, причудливых закорючках на нотном стане. И тогда на новенького мальчика обратила внимание Катя.

Словно добрый ангел, она появилась возле его парты, которую он ни с кем не делил. Сначала Лёня увидел кончик толстой косы с белой ленточкой на конце, который упал ему на тетрадку. И только потом, подняв голову, встретился с карими глазами и пухлыми щеками, слегка розоватыми от смелости их обладательницы.

– Тебе помочь? Тебя ведь Лёня зовут, да?

– Да-а.

Он суетливо подвинулся, уронив сразу и тетрадку, и перо, и чуть было не перевернув чернильницу. Для Лёни вообще потрясением был тот факт, что в музыкальной школе девочки учатся вместе с мальчиками в отличие от мужской гимназии, которую он посещал.

Оказалось, что Катя – отличница и всегда берёт шефство над отстающими, она сообщила это Лёне в первую же минуту общения. И рьяно взялась подтягивать новичка. Они занимались на переменах и после уроков, потом Лёня неизменно провожал её до дома, таская заодно футляр со скрипкой. Подтянулся он быстро, если говорить честно, ему хватило двух-трёх занятий. Но очень не хотелось признаваться в этом Кате, и он ещё недели две обращался к ней то с одним, то с другим вопросом. Потом уже стало ясно, что Волк – новый отличник, Нина Константиновна начала его хвалить и ставить в пример. Если класс должен был хором назвать сыгранные преподавателем ноты, один ряд оборачивался на Катю, а второй на Лёню. Музыкальные диктанты списывали у них же. Лёня по-прежнему таскал Катину скрипку и отчаянно ревновал к Армену. Дураку Армену, играющему на дурацких барабанах («Что там игра-ать-то, сту-учи себе и стучи, тоже мне, инстру-умент!»), к тому же плохо играющему. Но Армен сидел с Катей за одной партой, причем задолго до появления в классе Волка. Это, по мнению Лёни, было единственным препятствием их дружбе. Вот если бы не Армен, Лёня бы пересел к Кате. Катя к нему на «камчатку» пересесть не могла, потому что плохо видела и носила очки.

Из-за отдалённости парт, опять же по мнению Лёни, их общение было редким и мимолётным:

– Волк, ты домашку делал? Дай списать!

– Волк, у тебя гармония получилась? Дай посмотреть!

– Волк, закинешь скрипку домой? Я хочу с девчонками в «Смену» пойти, лень крюк делать.

И Лёня давал списать, делал второй вариант гармонии, тащил скрипку Кате домой, где, стесняясь, отдавал её Катиной бабушке, пока сама обладательница инструмента развлекалась в кино. И упорно не замечал, что в кино она пошла не с подружками, а с Арменом.

Словом, все эти детские страсти начались в первом классе музыкалки и продолжались до седьмого, когда и произошло роковое объяснение.

Школа дружно готовилась к праздничному концерту ко Дню Великой Октябрьской революции. На Лёне, как на самом одарённом выпускнике, держалась чуть ли не половина программы – он аккомпанировал хору, играл фугу Баха из «Хорошо темперированного клавира» и ещё два этюда по мелочи. Репетиции шли ежедневно, занимая всё свободное время, но Лёня этому обстоятельству только радовался, так как Катя тоже репетировала: в концерте она исполняла отрывок из «Испанской симфонии» Лало, причём сильно фальшивила в финале. Но её преподавательница фальши почему-то не замечала, а Лёня мучился, разрываемый противоречием: любовью к чистому звуку и любовью к Катьке, этот звук из скрипки извлекающей. Когда во время генерального прогона она снова смазала концовку, он не выдержал и после репетиции подошёл к ней.

– По-ослушай, у те-ебя во-от тут неточно. – Лёня заглянул в ноты, которые Катька держала в руках. – Ви-идишь, тут соль ди-иез, а ты игра-аешь…

– А ты что, в скрипачи заделался? – вскинулась Катька, краснея, то ли от возмущения, то ли потому, что Ленька был прав. – Я же тебя не учу на пианино бряцать.

– Да-а не-ет, я про-осто слы-ышу, – опешил Лёня, не ожидавший такого отпора.

– Ты достал уже, зануда! Слышит он! Тоже мне, великий музыкант Большого Сочи! Только с тобой все и носятся, Волк то, Волк сё. Сиди вон за своим пианино и не лезь, куда не просят.

Катя прекрасно знала, что у неё неверная концовка, но правильный пассаж у неё не получался технически, и она играла, как выходит, надеясь, что никто не заметит вольной трактовки Лало. Преподавательница, древняя старушка, ветеран школы, чуть ли с не дореволюционных времён учившая детей музыке, была уже глуховата и подслеповата, дорабатывала последний год и не требовала слишком многого от учеников.

Лёня хотел что-то сказать в своё оправдание, но тут очень некстати в зале появился Армен. К тому времени его давно уже отчислили из музыкалки за неуспеваемость и теперь он приходил просто так, в гости, к немалому раздражению Лёни.

– Какие-то проблемы, Кэт? – небрежно поинтересовался он, подходя поближе.

– Никаких, – фыркнула девушка.

– Ты уверена? – Армен фривольно положил руки на талию Кати, с интересом разглядывая Лёню, будто впервые увидел.

– Ру-уки убе-ери, – прошипел возмущённый до глубины души этим наглым собственническим жестом Лёня. – Не-емедленно!

– А то что? – усмехнулся Армен. – Слушай, задохлик, шёл бы ты отсюда. Я давно жду повода тебе морду набить. Что ты всё возле Катьки ошиваешься?

– Я оши-иваюсь? Это ты оши-иваешься! Ру-уки убе-ери!

Кто кого первым толкнул, никто бы не разобрался. Взвизгнула Катька, заревел Армен, на шум подбежали ребята, уже расходившиеся после репетиции. Они даже не сразу поняли, кто сцепился, а растащив, обалдели – Лёня, тихоня Волк, против бугая Армена? Причём потери значились с обеих сторон: у Лёньки шла кровь из носа, были разбиты костяшки пальцев, а у Армена заплывал глаз.

– Я тебя закопаю, слышишь, заика? – бушевал Армен, вырываясь из рук ребят.

Лёнька молча шмыгал носом, из которого тоже капала кровь, и тяжело дышал.

– Тихо, тихо, – вмешался Женька Курочкин, дерьмовый флейтист, но видный комсомолец. – Никто никого закапывать не будет. Совсем с ума посходили? Лёня, не ожидал от тебя. Ты же пианист, посмотри на свои руки!

Но Лёня смотрел только на Катьку, которая уже отдала Армену свой платок и в упор не замечала его ранений.

– Чего вы не поделили? Ну? Лёня? Армен? Ты что вообще тут делаешь?