Шоу - Росса Барбара

После спектакля в офис зашел Найк. Усевшись на кожаный диван и рассеянно поглядывая по сторонам плохо отмытыми от театральной косметики раскосыми серыми глазами, сообщил:

– Теперь у Стеллы.

Все вскинулись. Фанесса закудахтала: «Ну вот, я же говорила ребятам быть осторожней – ведь знают, что воруют, пусть прячут!»

– Много? – спросил Лего.

– Две, – с ухмылкой ответил Найк. Потому что кто знает, мало это или много.

– Так, – сказал Лего. – Что думаешь?

– Мы думаем, что это Белый.

Белый был мутной личностью, притусовавшейся к труппе примерно полгода назад, – расхлябанная походка, блуждающий взгляд, трясущиеся руки. Пил, конечно, но главное не это… Терпели его, ведь в «униформу» людей найти непросто, не каждый согласится ездить, как проклятый, из города в город практически без отпуска и тянуть веревки два часа в день шесть раз в неделю. После этого ладони напоминали наждачную бумагу, девушку не погладить! Поэтому терпели его, как и Пишика, поляка и недотепу, которого так просто гоняли все кому не лень. То он забудет приготовить реквизит – то есть поставить на зарядку светящиеся в темноте шары, то неправильно разрежет пленку, которой устилают манеж в последнем эпизоде. Но терпели – несмотря на неуклюжесть и тугоумие. И даже учили – каждый по-своему. Например, Найк в свободные дни заставлял парня писать диктанты, а Стэс – требовал применять дезодоранты, ибо запах от потного Пишика был пострашнее атомной войны… С Пишиком из-за этого даже жить никто не хотел вместе – а вот Белый согласился.

– Почему думаешь, что он?

– Проверяли потому что. Проанализировали три случая. Помните, когда телефон у Пю-Пю украли? Она вышла на минутку из номера – это в Праге было, в номере оставались Белый, Пишик и Круч.

– И что?

– Говорит, не брал, телефона никакого не видел… А на той неделе у Круча пропал косарь. Там опять Белый, Пишик и Рашид были. И третий раз – сейчас: в женской гримерке из кармана утянули два косаря. Провели следствие: заходили Белый и еще двое, по очереди.

– Что они там все в женской гримерке потеряли? – удивился Лего.

– Каждый свое, думаю, – резонно заметил Найк.

– То есть ты считаешь – Белый? – еще раз уточнил Лего.

Найк кивнул и опустил голову. Ему вообще было неприятно, что все это произошло.

– Так, вы последите, куда он сегодня пойдет, – если взял, значит, нужно потратить. Посмотрите, может, какие вещи появятся у него, – посоветовал Лего.

– Ладно, – ответил Найк. – Сегодня я сам за ним пойду.

На следующий спектакль Белый вышел на манеж в темных очках.

– Это что за номера? – спросил у него Лего, который всегда требовал полной идентичности униформистов: они должны быть в белом, выстиранном и приятно пахнущем трикотаже, аккуратно причесанные.

Можно было и не спрашивать – фэйс был отделан подчистую. Даже очки не спасали. Синяки и отеки изменили внешность Белого до неузнаваемости.

– Кто? – только и спросил Лего.

Белый и ответить ничего не смог. Нечем было. Зубов он тоже не досчитался.

«Как он до лица-то дотянулся?» – подумал Лего. Найк вообще-то был коротышкой, а Белый и весил килограммов 90 и ростом был под два метра. Представить, как маленький, но чрезвычайно задиристый Найк избивал верзилу Белого, подпрыгивая на своих коротеньких ножках и метя в правильные места, без смеха было невозможно.

После вечернего собрания труппы Лего спросил у Найка:

– Ну что, он сознался?

– Нет. Но я его застукал – он был в казино. Играет он, видишь ли!

– Что сказал?

– Клянется, что не брал. Ну, я его так, для профилактики… поучил немного. Пусть запомнит, что нехорошо это – чужое брать. Если мама в детстве чего-то недодала.

– А если не он? Ведь не сознался!

– Сегодня пытать будем, – покашлял Найк в сбитые до крови кулаки.

В чем заключалась пытка, Лего и представить не мог…

На следующий день под предлогом каких-то дел он зашел к Рашиду. Тот, как и большинство артистов, жил в одной из комнат огромной двухэтажной квартиры. Мрачный кавказец мочил в тазу тряпки и прикладывал их к лицу поверженного врага. Лицо Белого – впрочем, как и руки до локтевых сгибов – было синим. Даже, кажется, и пятки были синими. Рассмотреть такие детали Лего удалось потому, что враг человечества в одних трусах лежал на Рашидкиной кровати, с которой тот предусмотрительно снял постельное белье. «Пытка, похоже, удалась», – подумал Лего. А вслух добавил:

– Теперь из Белого его можно смело переименовать в Черного.

– Или в Синего, – усмехнулся Рашид.

В это время в номер вошел одетый в фартук на голый торс Найк. В руках он держал кастрюлю, из которой вырывался пар. Найк обожал готовить, знал, что и с чем правильно смешивать, и какая польза от разных блюд. От его нынешнего варева пахло детским вкусом наваристого куриного бульона.

– Ну что, оглоед, не хватило наших денежек, чтоб пообедать? Ладно, мы народ добрый, ешь, это вкусно.

Он присел на кровать рядом с Белым, с неподдельной жалостью разглядывая следы от вчерашних «пыток». Рашид налил супчик в тарелку и подал Найку.

– Хлеб покроши туда, а то он кусать теперь долго не сможет.

Сцена и насмешила, и изумила Лего. Вчера отмутузить парня, а сегодня делать ему примочки и готовить для него куриный бульон? Да, так могут только они, его артисты.

Открыть рот Белому всё никак не удавалось. Глаза, превратившиеся в черно-синие подушки, практически были не видны. Вот дрогнуло правое веко… Тогда Найк раздвинул ему ложкой губы и осторожно влил бульон. Вряд ли Белый, который при этом тихо стонал, смог почувствовать вкус здоровой и полезной пищи.

– Надо его перевязать, – окончив процедуру кормления, скомандовал Рашиду Найк. Тот, побаиваясь, что ему нагорит от Лего за участие в ночной пытке и от этого виновато улыбаясь, кивнул.

Тут в комнату зашел Круч. Бросил на стул спортивный костюм. С порога, не заметив Лего, произнес:

– Я его одежду постирал, вся в крови, – пусть пока мое поносит.

Сердце у Лего сжалось от жалости и любви к этим мальчишкам. Воровать у своих – последнее дело. Шоу не может этого позволить. И они разобрались по-мужски, причем отнеслись к процедуре дознания как к необходимой, хоть и болезненной операции: ведь надо же узнать правду. И когда поняли, что иного пути нет, кроме как запереть Белого в комнате, связать и отметелить его в шесть кулаков, то так и поступили.

У артистов Шоу, где травмы обычное дело, другое отношение к боли. Ее всегда терпят, никогда не акцентируют на ней внимание, зато знают, как легче выйти из этого состояния, отлично ориентируясь во всех методиках лечения, медицинских препаратах и народных средствах. В очередной раз Лего подумал: сама суть Шоу, напичканного опасными трюками, провоцирует смерть. И отгоняют ее вот такими ритуалами. И даже драка перестает быть дракой, становится Священным Обрядом, оттягивающим опасность от артистов – как белая резина оттягивает на середину манежа.

САМОЛЕТ

Однажды утром Виэру вызвал охранник: «К вам пришли». Она и не поторопилась встать из-за компьютера, где набирала текст очередного пресс-релиза. Посетителей было много, часто приносили счета за рекламу, приходили всяческие инспекторы, просители, курьеры. В эти ранние часы артисты отсыпались, рабочие убирали мусор, нанизывая на специальные трезубцы использованные билеты и обертки от мороженого, фантики и фольгу, оставшиеся от вчерашнего вечера.

Утреннее солнце, под лучи которого она выбралась из полумрака офиса, ярко освещало пирамиду шатра. Свет отражался от ванильной поверхности туго натянутых покрытий, отбрасывал блики, на которые было трудно смотреть даже в темных очках. От этого зеркального блеска еще гуще скапливались тени вокруг. Они сгущались в высокой траве, окружающей дорожки, вымощенные розовой тротуарной плиткой. В конце одной из тропинок стоял Виктор Ч.

Более неожиданного посетителя трудно было себе вообразить. Привидение из прошлого выглядело в атмосфере Шоу чужеродно и безвкусно. Оно привнесло в лучезарное утро отчетливый привкус тревоги и горечь вчерашних поражений – как неумело приготовленный коктейль, где спирт перебил вкус отборных продуктов. Безразмерная белая футболка, костяные очки, редкая бородка, неизменная сигарета во рту – всё это никак не вписывалось в чувственную явь, которой уже напитался воздух вокруг Шоу, в мир грез, которые радужными струями омывали Виэру всё это время.