Вильям Козлов - Поцелуй сатаны
— Какое же у вас общее несчастье? — насмешливо заговорил Николай, — Никто вас не понимает, этаких подвальных умников, не хотят разобраться в ваших тонких душевных метаниях, осуждают за бродяжничество, посягают на вашу драгоценную свободу… Преследуют за блядство…
— Как грубо, — равнодушно вставила она.
— … за наркоманию, за тунеядство… — он неожиданно нагнулся и вырвал у нее изо рта сигарету, брезгливо понюхал и швырнул в лужу, — Что это за гадость?
— Откуда я знаю, что там намешано? — чуть приметно улыбнулась девушка. — А вы сердитый.
Эта скупая улыбка как-то сразу осветила ее прозрачное лицо, половину которого занимали огромные печальные глаза. В них не было ничего, пустые красивые глаза. Зубы у нее хотя и мелкие, но ровные, белые. В одном ухе в гуще волос сверкнула белая сережка, крошечная, как искорка.
— Поднимайся, принцесса, — сказал Николай, — Я дверь замкну, чтобы разные подонки сюда не забирались и не портили людям с утра настроение.
— Вы совсем не знаете, кто я, а так говорите, — не двигаясь с места, произнесла она своим тонким мелодичным голоском.
— Я не милиционер и разбираться, кто вы и что вы, не собираюсь.
— А надо бы, — вздохнула девушка, — Каждый человек — это вселенная. Так говорит Никита Лапин…
— Ваш пророк?
— Такой же… как мы все.
Видя, что она не собирается шевелиться, Николай подхватил ее под руки и поднял. Вроде бы худенькая, а тяжелая! Девушка была ему по плечо. В русых волосах запуталась белая нитка, Николай с трудом удержался, чтобы ее не выдернуть.
Как маленькую, взял за руку — ладошка у нее была грязная — и, стараясь не замочить ноги, повел за собой из подвального помещения. По пути выключил свет. Девушка зажмурилась на солнечном дворе, длинные ресницы затрепетали, ладошка ее все еще находилась в большой руке Уланова. «Сколько же ей лет? — подумал он, — На вид совсем школьница».
— Небось, родители разыскивают, — ворчливо заметил Николай. Возьми монету и позвони… — он начал шарить в кармане куртки.
— Мне некому звонить, — негромко произнесла она. Глаза ее немного приоткрылись.
— Студентка? — сообразил Уланов.
— Я — никто, — даже с какой-то гордостью сказала она, — Так, перекати-поле. Слыхали про такой колючий сорняк?
— Куда же ты теперь покатишься? — полюбопытствовал он. Что-то в этой невысокой девчушке привлекало его, а что, он и сам бы не смог себе объяснить. Может, огромные серые с синевой глаза? Или звучный детский голосок? Хотя на ней куртка и джинсы, видно, что фигура у нее стройная.
— Не знаю, — тихо произнесла она. И в глазах ее снова колыхнулась печаль. — Вам нравится испанский поэт Гарсиа Лорка? — неожиданно спросила она и, не дожидаясь ответа, прочла, будто прозвенела серебряным колокольчиком:
Все перепутал вечер,сбился с дороги,в холод закутал плечи.И нет еще в окнах света,и в каждом — ребячьи лица:глядят, как желтая веткастановится спящей птицей.
Уланову нравился Гарсиа Лорка, но этих стихов он не мог припомнить. Наверное, на его лице отразилось удивление, потому что она снова улыбнулась и сказала:
— Я там… — она кивнула на подвал, — читала ребятам стихи Ахматовой, Цветаевой, Блока. А тот мальчик, которого вы обмакнули в вонючую лужу, Никита Лапин, знает наизусть всю поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Смешно, правда?
— Что смешно?
— Заучивать наизусть Некрасова… Он давно устарел. Анахронизм.
— Значит, не для всех.
— А для вас? — она впервые с любопытством взглянула на него. — Какой вы высокий!
— Я люблю хорошую поэзию, а хорошие стихи никогда не устаревают, — сказал Николай и подумал, что это прозвучало несколько напыщенно.
— Вы меня не потащите в милицию? — спросила она.
— Зачем?
— Обычно нас из подвалов и чердаков отводят в отделение, а там подержат немного и отпускают.
— Даже если вы курите эту… гадость?
— А кому до этого есть дело? Как говорится, без разницы.
— Люди прыгают с пятого этажа… — вспомнив самоубийцу на тротуаре, проговорил Уланов.
— Значит, так надо, — помолчав, уронила она.
— До свидания, — сказал Николай, вспомнив, что ему нужно в магазин электротоваров. Гена просил купить десяток батареек к электрическому фонарику. В Новгороде уже полгода как их нет. В Ленинграде тоже нет, нужно каждый день заглядывать в магазины, может, иногда и выбросят. Все стало дефицитом: по талонам продают сахар, чай, мыло, стиральный порошок. Куда же все девается?..
— Я есть хочу, — сказала девушка — Вы даже не спросили, как меня звать?
— Ну и как? — равнодушно спросил он, про себя подумав, что зовут ее Лена или Оля.
— Алиса Романова, — торжественно представилась она и даже чуть присела. — Вообще-то родители… — по ее лицу скользнула тень, — назвали меня Акулиной… Представляете, в наш век и — Акулина! Я переменила свое имя на Алису.
— Николай, — буркнул он, соображая, где же ее накормить? После стихов Лорки и официально состоявшегося знакомства уже было как-то неудобно бросить ее и уйти.
— Ладно, — он снова машинально взял ее за руку. — Пойдемте ко мне, Алиса Романова, бабушка вас накормит. А если вы ей скажете, что любите театр, то и в ванне помоет… Если вода пошла.
— Обычно после «вы» переходят на «ты», а у вас все наоборот, — заметила девушка.
— Да, а почему твою подружку парень назвал Лошадью? — вспомнил Уланов.
— Длинной Лошадью, — улыбнулась Алиса. — А меня прозвали Рыжей Лисой.
— В индейцев играете? — усмехнулся Уланов.
Руку она не отняла, и они поднялись по широким каменным ступенькам на третий этаж. В ответ на безмолвный бабушкин вопрос — удивить Лидию Владимировну было трудно — Николай произнес:
— Алиса… из страны чудес! Она есть хочет, бабушка и… — он окинул взглядом вдруг оробевшую девушку, — помыться в ванной.
— Кофе или чай? — спросила Лидия Владимировна, с интересом рассматривая гостью. — У меня есть сосиски и клубничный джем.
— Я обедать не приду, — на прощанье сказал Николай, — Приятного аппетита, Алиса!
— Вы счастливый, Николай, — заметила Алиса, — У вас такая красивая и добрая бабушка. А у меня… — лицо ее снова стало печальным, — Никого нет.
— Я никогда не была красивой, но всегда была чертовски мила! — рассмеялась Лидия Владимировна. — Помните? Слова Раневской.
— Раневской? — округлила свои большие глаза Алиса, но, перехватив взгляд Уланова, прибавила: — Я такую не знаю.
Николай фыркнул и захлопнул за собой дверь. Глупышка, уж лучше бы промолчала…
Вернулся Николай домой поздно, было уже половина одиннадцатого. Дверь он открыл своим ключом, в прихожей его встретила бабушка в своем неизменном длинном синем халате. На голове тюрбан из махрового полотенца.
— Тс-с! — приложила она палец к губам. — Алиса спит…
— Спит? — удивился Николай. Он знал, что бабушка — действительно добрый человек, но зачем на ночь оставлять в квартире незнакомого, чужого человека? Правда, он тут же вспомнил, что сам за руку девушку привел сюда.
— Надеюсь, утром она покинет нас?
— Очень милая девушка… Ты обратил внимание, какие у нее глаза? То серые, то голубые. А голос? Я иногда улавливаю в нем нотки, присущие Татьяне Дорониной. С такой внешностью она могла бы стать актрисой.
— Ты ее не на мою кровать уложила?
— Я тебе постелила на раскладушке в моей комнате, — невозмутимо сообщила Лидия Владимировна. — Иди на кухню, я тебе подогрею пирожки с капустой.
В ванной Николай увидел на натянутых под потолком бечевках выстиранные джинсы Алисы, рубашку, шарф. С коричневой куртки, подвешенной на плечиках, капала в ванну вода. И еще несколько предметов женского туалета. Бабушка основательно взялась за девчонку!
— Коля, ты утром не шуми, пусть бедная девочка как следует выспится, — подсела на кухне к нему Лидия Владимировна. — Она, оказывается, такое в своей короткой жизни пережила…
— Не верю я этим… бомжам, — обронил Николай, уписывая горячие пирожки — Они наговорят… Ты б посмотрела на ее дружков: таким палец в рот не клади.
— Рассуждаешь, как твой дед-железнодорожник… Ты послушай, что с ней приключилось.
И бабушка рассказала, что Алиса Романова приехала в Ленинград из Ленинакана, где после института работали в больнице ее родители-врачи. Кажется, педиатры. Алиса — единственная дочь, закончила десятилетку с серебряной медалью, поступила в Ленинградский университет на филфак. Учится на втором курсе. Вернее, училась… И вот эта страшная трагедия в Армении: девочка в один миг лишилась дома, родителей всего. Две недели она бродила по разрушенному землетрясением городу, такого там насмотрелась! Думала, что с ума сойдет. Не только родители погибли, но и все ее знакомые. А вернувшись в Ленинград, не могла заставить себя пойти в университет, случайно попала в странную, как она выразилась компанию молодых людей, которым наше общество стало отвратительным. Ну, к этим… наркоманам. Они, видите ли, разуверились в цивилизации, презирают родителей, старших — их обвиняют во всех безобразиях, творящихся в стране, а сами не хотят палец о палец ударить, чтобы что-либо изменить… Слава богу, что она еще не стала колоться всерьез, курила какую-то гадость… Перед глазами у нее холм, напоминающий египетскую пирамиду, только сложенный не из камня, а из красноватых обломков кирпичей и разного хлама.
