Пэлем Вудхауз - Дживс, вы — гений!
— Ну что ты, старина, я все понимаю. Стало быть, ты не раздумал жениться на этой самой Полине?
— Не раздумал? Еще бы мне раздумать! Только последний идиот способен упустить такую девушку, согласен?
— А как же быть с кодексом чести древнего рода Чаффнелов?
— Что ты такое несешь?
— Ну как же, ведь если Стоукер не купит Чаффнел-Холл, ты окажешься в еще более плачевном положении чем раньше, когда не хотел признаваться ей в любви и мысль об Вотвотли словно червь в бутоне румянец на щеках твоих точила.
Его передернуло.
— Нет, Берти, не напоминай, я был тогда в полном помрачении рассудка. Не представляю, как я вообще мог докатиться до такого. Заявляю тебе официально, что мои взгляды радикально изменились. Пусть я гол как сокол, а у нее миллионы, мне на это наплевать. Если раздобуду семь шиллингов и шесть пенсов на разрешение архиепископа венчаться без оглашения и два фунта или сколько там надо, чтобы священник прочитал положенные строки из молитвенника, свадьба состоится.
— Великолепно.
— Что такое деньги?
— В самую точку.
— Любовь — вот главное.
— Золотые слова, старик. Я бы на твоем месте изложил ей эти взгляды в письме. А то вдруг она подумает, что раз ты опять на мели, то можешь и на попятную пойти.
— Обязательно напишу. И… ну конечно!
— Что «конечно»?
— А письмо ей отнесет Дживс. Тут уж можно не опасаться, что старикашка Стоукер его перехватит.
— Считаешь, он такой ловкий?
— Ха, прирожденный шпион. Только о том и думает, как бы перехватить письмо, по глазам видно.
— Нет, я о Дживсе. Как он передаст Полине письмо, не представляю.
— Забыл тебе сказать: Стоукер сманивает Дживса к себе на службу, предложил ему бросить меня. Сначала я взбесился от такой наглости, а сейчас думаю: великолепно, пусть Дживс у него служит.
Смысл тактической уловки был яснее ясного.
— Ну конечно! Встав под знамена Стоукера, он получит полную свободу передвижений.
— Разумеется.
— Отнесет твое письмо ей, а ее ответ тебе, ты ей снова напишешь, она тебе ответит, ты опять письмо, она — ответ, ты…
— Да, да, ты уловил суть. И в ходе этой переписки мы разработаем план, как нам встретиться. Слушай, ты не в курсе, сколько нужно ухлопать времени на свадебные формальности?
— Понятия не имею. Но если ты раздобудешь у архиепископа разрешение венчаться без церковного оглашения, можно провернуть все в два счета.
— Раздобуду я это разрешение. Хоть два, хоть три. Слава богу, гора с плеч. Я будто заново родился. Побегу, надо поскорее рассказать все Дживсу. Вечером он уже сможет быть на яхте.
И вдруг умолк. Опять стал мрачнее тучи, в глазах зачлось прежнее подозрение.
— Слушай, а она в самом деле любит меня?
— О черт, ведь она сама тебе это сказала.
— Сказать-то сказала. Но разве можно верить женским признаниям?
— Да ты что, опомнись!
— Они все такие насмешницы. Может, она смеялась надо мной.
— Стыдно, Чаффи.
Он горестно задумался.
— Все-таки очень странно, что она позволила тебе поцеловать себя.
— Я застал ее врасплох.
— Могла бы дать тебе по физиономии.
— Зачем? Она чутьем угадала, что я обнимаю ее как брат.
— Хм, как брат?
— Исключительно как брат.
— Ну что ж, может быть, — с сомнением вздохнул Чаффи. — Берти, а у тебя есть сестры?
— Нет.
— А если б были, ты бы их целовал?
— Беспрерывно.
— М-м-м… ну, не знаю… Может, ты и не врешь.
— Слово чести Вустера, ему-то ты веришь?
— Не особенно. Помню, на втором курсе в Оксфорде ты сказал мировому судье утром после Гребных гонок, что твое имя Юстас Г. Плимзол и что ты живешь в Далидже на Аллин-роуд.
— Тогда был особый случай, требовалась особая гибкость.
— А-а, ну что ж, конечно… да, ты прав… Так, наверно и надо было сказать. Но ты даешь клятву, что сейчас между тобой и Полиной совершенно ничего нет?
— Клянусь: ничегошеньки. Мы с ней сейчас со смеху помираем, когда говорим о том кратковременном с сумасшествии в Нью-Йорке.
— Смеетесь? Я что-то не слышал.
— Мало ли что не слышал.
— Ну ладно… пожалуй… что ж, там видно будет, а пока я пойду писать ей письмо.
И он ушел, а я сел, задрал ноги на каминную доску и стал приходить в себя. Да, денек выдался не из легких, я основательно подустал. Один только недавний обмен мнениями с Чаффи порядком истрепал нервную систему. Поэтому когда заглянул Бринкли и пожелал узнать, в котором часу я предполагаю обедать, мысль об одиноком стейке с жареным картофелем здесь, в коттедже, показалась мне малопривлекательной. Мне не сиделось дома, подмывало сбежать.
— Бринкли, я сегодня не буду обедать дома, — сказал я.
Этого преемника Дживса мне прислало лондонское агентство, и будь у меня время съездить туда самому и лично выбрать себе слугу, именно его я никогда бы не выбрал. Если кто не годится в камердинеры, так это он. Унылый, отталкивающий субъект с длинной испитой физиономией в прыщах и глубоко посаженными мрачными глазками, он с самого начала выказал нежелание поддерживать легкую приятную беседу между хозяином и слугой, к которой я так привык в обществе Дживса. Я с первого дня попытался установить с ним дружеские отношения, но толку никакого. Внешне он был сама почтительность, но в душе только и мечтал о социалистической революции, а Бертрама считал угнетателем и тираном, это было видно невооруженным глазом.
— Да, Бринкли, я сегодня обедаю не дома.
Он ничего не ответил, лишь поглядел на меня таким взглядом, будто примеривался, как будет вешать меня на фонарном столбе.
— У меня был трудный день, хочется ярких огней и вина. И то, и другое, насколько мне известно, водится в Бристоле. Заодно можно будет на какое-нибудь веселое представление попасть, как вы думаете? Ведь Бристоль один из самых модных туристических городов.
Он тихо вздохнул. Горько ему было слышать, что я собираюсь на веселое представление, ведь он жаждал увидеть, как я улепетываю что есть сил по Парк-Лейн, а меня настигает толпа с окровавленными ножами.
— Поеду туда на автомобиле. А вас отпускаю на весь вечер.
— Благодарю вас, сэр, — простонал он.
Все, я сдаюсь. Мое терпение лопнуло. Пусть хоть круглые сутки замышляет перерезать всю буржуазию, я ничего не имею против, но, черт меня возьми, почему при этом нельзя приветливо и жизнерадостно улыбаться? Я махнул рукой, что он может идти, а сам направился в гараж и вывел машину.
До Бристоля было миль тридцать, я быстро туда доехал и успел очень приятно пообедать перед театром. Давали музыкальную комедию, я ее несколько раз видел в Лондоне, но и сейчас посмотрел с большим удовольствием, так что домой я отправился бодрый и отдохнувший.
Было уже около полуночи, когда я добрался до своей сельской хижины; я чуть не засыпал на ходу, и потому, не теряя времени, зажег свечку и стал подниматься наверх. Помню, открывая дверь спальни, я еще подумал: эх, как же сладко я сейчас засну, хотел плюхнуться в постель, но кто-то вдруг поднялся с нее и сел.
Я выронил свечу, и комната погрузилась в потемки. Однако я все же успел кое-что разглядеть, и разглядеть достаточно ясно.
Хотите знать, кто сидел на моей кровати? Полина Стоукер собственной персоной, в моей лиловой пижаме с золотыми полосками.
ГЛАВА 7. Берти принимает гостью
Мужчины по-разному относятся к появлению в их спальне барышень после полуночи. Одним это нравится, другим нет. Лично мне не понравилось. Наверное, это старая добрая пуританская закваска древнего рода Вустеров. Я принял суровый вид и посмотрел на нее с осуждением. Эффект, конечно, нулевой, потому что темнота в спальне хоть глаз выколи.
— Это еще что? Ты здесь зачем? Почему?
— Да не волнуйся ты.
— Ах, не волнуйся?
— Так надо.
— Ах, так надо? — повторил я, не пытаясь скрыть сарказма. Мне страшно хотелось уязвить ее.
Попытался нашарить на полу свечку и вдруг испуганно вскрикнул.
— Тихо ты!
— Но на полу труп!
— Никакого трупа нет, я бы заметила.
— Говорю тебе, труп. Я искал свечу и наткнулся на что-то холодное, мокрое и неподвижное.
— А, это мой купальный костюм.
— Что? Твой купальный костюм?
— Ты что же думаешь, я прилетела с яхты самолетом?
— Ты добиралась вплавь?
— Ну да.
— Когда приплыла?
— С полчаса назад.
Со свойственным мне трезвым рационализмом я сразу же перешел к сути.
— Зачем? — спросил я.
Спичка вспыхнула, загорелась свеча и слабо осветила кровать. Я снова увидел свою пижаму и, признаюсь вам, невольно залюбовался — очень нарядная вещь. Полина смуглая шатенка с темными глазами, и лиловый цвет ей к лицу. Я и сказал ей об этом, я всегда рад сказать человеку приятное, тем более если это правда.
— Неплохо смотришься в моей одежке.
— Спасибо.
Она задула спичку и с любопытством посмотрела на меня:
