Иэн Макьюэн - Солнечная
Он пассивно дал пропустить себя через Осло, потом через Тронхейм. Рейс на Лонгьир задерживался на два с половиной часа, и все это время, сидя в пластиковом кресле, он читал «Геральд трибьюн» с полной сосредоточенностью, без воспоминаний. Когда его такси остановилось у гигантских сугробов перед отелем, было три часа ночи. Он не ел уже много часов. В свитере, анораке и теплых кальсонах он лег на кровать, обнесенную с трех сторон толстыми деревянными бортиками, и съел сначала все соленые закуски из мини-бара, потом все сладкие, и когда портье разбудил его в восемь часов утра, сообщив, что все ждут его внизу, у него в кулаке все еще была скомкана обертка от «Марса».
Первой его потребностью было утолить жажду. Но вода из крана в умывальнике шла такая ледяная, и глотал он с такой жадностью, что лицо и виски обожгло болью, и боль не отпускала, пока он, обалделый от недосыпа, спускался с багажом в вестибюль, чтобы соединиться со спутниками – уже позавтракавшими, уже шумными, уже застегивавшими на себе специальные костюмы для снегоходов. В тускло освещенном – не иначе солнечной энергией – вестибюле, в скоплении тепло одетых тел он не углядел Стеллы Полкингхорн. Да, и тут же напомнила о себе маниакальная шутливость англичан в больших группах. Из разных углов забитого людьми помещения доносились одиночные взрывы смеха и множественные хе-хе в унисон. А было восемь двадцать утра. Натянув улыбку, изображая бодрость, он пожал много рук, выслушал много имен и ни одного не запомнил, потому что мысли были заняты упущенным кофе. Как же ему начать день? Бачок был пуст, тарелки со стола убирала девушка, не говорившая по-английски и даже не понимавшая всепланетное слово «кофе», даже когда его произносили громко, и уже один из организаторов, громадный человек-лось по имени Ян говорил ему, что пить кофе уже поздно, и вел Биэрда к его персональной груде верхней одежды, советуя поторопиться, потому что через два часа ожидается метель и группе пора выезжать.
Помещение пустело, а он еще не был готов. Кто-то очень старый с заснеженной бородой и мокрой сигаретой, прилипшей к нижней губе, недовольно ворча, схватил сумку Биэрда, отнес на сани, прицепленные к снегоходу, и уехал. И официантка, и Ян исчезли, Биэрд остался в вестибюле один. Давно забытое, школьных дней переживание, когда ты опоздал и чувствуешь себя бестолковым, растерянным, несчастным, а все остальные таинственным образом осведомлены, словно сговорились против тебя. Жирняга Биэрд, всегда последний, бесполезный в командных играх. Это воспоминание добавило неуклюжести и нерешительности. Хотя на нем была многослойная лыжная одежда, ему полагалось влезть в этот дополнительный кокон и даже вставить свои ботинки еще в одни. Были внутренние перчатки, и огромные наружные перчатки, и тяжелый вязаный шлем поверх его собственного, и защитные очки, и мотоциклетный шлем.
Биэрд напялил комбинезон – он весил килограммов десять, надел пыльный шлем, втиснул голову в защитный шлем, натянул внутренние и наружные перчатки и тогда сообразил, что в перчатках не может надеть очки; снял перчатки, надел очки, надел внутренние и наружные перчатки, потом вспомнил, что его собственные лыжные очки и перчатки, фляжку и футляр с гигиенической помадой, лежащие рядом на стуле, надо взять с собой. Он снял наружные и внутренние перчатки, спрятал все это в карман куртки, изрядно повозившись с молнией верхнего костюма, надел внутренние и наружные перчатки и обнаружил, что из-за влажного воздуха в вестибюле и собственных нетерпеливых усилий очки запотели. Усталый и разгоряченный – неприятное сочетание, – он раздраженно встал, повернулся и с громким треском ударился о колонну или балку – он не видел, обо что. К счастью, на нобелевском лауреате был шлем. Череп не пострадал, но на левом очке появилась диагональная, почти прямая трещина, преломлявшая и рассеивавшая тусклый желтый свет вестибюля. Чтобы снять мотоциклетный шлем, шерстяной шлем, очки и стереть с них испарину, надо было стащить все четыре перчатки, но ладони вспотели, и это оказалось не так просто. Но вот очки были сняты, и оставалось только отнести их к почти очищенному обеденному столу, взять скомканную бумажную салфетку – использованную, но не очень – и протереть стекла. То ли на ней было масло, то ли овсянка, то ли джем, поцарапанный пластик она испачкала, но, по крайней мере, конденсат стерла, а дальше было сравнительно просто: надеть шерстяной шлем, натянуть очки на твердый шлем, надвинуть его, надеть все четыре перчатки и встать готовым к встрече со стихией.
Зрение его было ограничено съедобной пленкой, иначе он раньше увидел бы ботинки, лежавшие под его стулом. Снова перчатки долой… только не выходить из себя… а потом, после некоторой возни со шнурками, он решил, что без очков будет видеть лучше. Картина прояснилась: ботинки были малы по крайней мере на три размера, и его несколько утешило то, что не один он некомпетентен. Но он не пал духом и решил, что сделает еще одну, последнюю попытку. За этим и застал его Ян, вошедший в клубах морозного воздуха: Биэрд пытался натянуть на свой туристский ботинок другой, на меху.
– Господи, вы тупой или что?
Великан стал перед ним на колени, нетерпеливыми рывками стащил с него ботинки, связал их шнурками и повесил ему на шею.
– Теперь попробуйте.
Биэрд вставил ноги, Ян быстро зашнуровал ботинки и встал.
– Ну все. Идемте!
Может быть, от смущения очки опять запотели, но он довольно неплохо представлял себе направление на дверь, и смутный контур плеча Яна помогал не сбиться с пути.
– Вы раньше ездили на снегоходе?
– Конечно, – соврал он.
– Хорошо-хорошо. Надо нагнать остальных.
– Далеко до корабля?
– Сто пятнадцать километров.
Когда они ступили наружу, ветер ударил его в лицо не хуже Тарпина и с такими же жгучими последствиями. Конденсат на очках мгновенно замерз, весь, кроме смазанного джемом маленького пятачка, через который он мог различить фигуру Яна – тот уходил по тропинке в глубоком снегу, вившейся между силуэтами зданий. Через десять минут они вышли за околицу; дальше терялась в тумане бескрайняя белая равнина. Это мог быть аэродром, судя по оранжевому конусу на шесте, вытянувшемуся горизонтально. У канавы стояли два снегохода, шумно выбрасывая собственный синий туман.
– Я поеду за вами, – сказал Ян. – Минимум пятьдесят километров в час, если хотим успеть до метели. Хорошо?
– Хорошо.
Но было не хорошо. Дул сильный ветер, и ехать предстояло ему навстречу. Глубоко под шлемом кончики ушей у него уже онемели, кончик носа и пальцы ног – тоже. Чтобы видеть, ему приходилось наклонять голову и наводить уменьшающийся полупрозрачный окуляр туда, куда надо, избегая в то же время светящейся трещины перед левым глазом. Но все это было несущественно, с болью и слепотой он мог ужиться. Сейчас, когда он повернул к своему снегоходу, его угнетала более насущная проблема. Утром в бестолковой спешке он нарушил свой обычный распорядок – не побрился, не помылся и в ванную зашел только затем, чтобы выпить пол-литра ледяной воды. Потом выбежал с сумкой из номера. А тут было минус двадцать шесть, ветер пять баллов, времени в обрез, надвигалась буря. Ян оседлал свою машину и гонял двигатель. А Биэрду, заключенному в многослойную неподатливую одежду, необходимо было помочиться.
Он огляделся, насколько это было в его возможностях. Ближайшие дома были метрах в четырехстах и повернуты сюда глухими стенами с одним или двумя крохотными окошками – наверняка окошками ванных. Ах, очутиться бы там, в нагретой кафельной комнате, босому, в пижаме и пописать не торопясь, а потом еще на часок забраться под одеяло. Но можно было и прямо здесь, в канаве, – стать спиной к ветру, снять перчатки, голыми пальцами расстегнуть толстую непослушную молнию комбинезона, пошарить под курткой, найти застежки на лямках лыжных брюк, как-нибудь спустить их, пробраться под свитер, рубашку, длинную шелковую нижнюю рубашку, под кальсоны, под трусы и в последний момент дать себе волю, о чем он сейчас боялся даже думать. Нет, это слишком сложно, придется потерпеть – а кроме того, ему стало легче, когда он сел на седло снегохода.
Это был маломощный мотоцикл на лыжах, довольно простой в управлении. Один поворот ручки газа справа на руле, и машина с натужным треском двинулась вперед, выбросив облачко вонючего черного дыма. Через несколько секунд он уже мчался по ухабистой равнине, следя через окошечки-прицелы в очках за колеями, оставленными уехавшей группой и рельефно освещенными милосердным утренним солнцем. Ветер вдруг стал штормовым – девяносто километров в час, – пронизывал все слои одежды, волоски в ноздрях у Биэрда превратились в стальные булавки, с лица будто сняли кожу, все зубы ломило, и – чудо диффузии – каждый выдох находил лазейку под чашками очков. Через десять минут он не видел уже ничего, кроме инея, и вынужден был остановиться. Ян остановился рядом. Как ни странно, он проявил сочувствие.
